Rеi

Кто ты? - спросила Ратто, держа цель на мушке. Несмотря на свою габаритность, почти касаясь крыльями потолка, лестницы и стен, цель оказалась едва ли вышедшей из поры нежной юности, и в её глубоких глазах, в которых так много воды и тины, молнией проскочило любопытство. Какой интересный стиль, какая решительность, какое потрясающее веяние! – О! – на лице отразилось удивление. "О!" повторилось, когда фигура раздвоилась в виде мужчины за спиной. Такое.. заинтересованное "о". Такое.. даже вдохновленное. – Ех oriente? Крылатая скромно сложила ладони перед собой как выпускница школы благородных девиц.

Сгустилась тень, приняв образ небесного создания, образ неуловимой мечты на горизонте. Не та тень, которая таит в себе опасность неприятных сюрпризов, но старая тёплая подруга, подобно шерстяному полотну, защищающему плечи от пронзающего ветра. Та, что подобна нежному поцелую, пойманному ускользающим из рук в надежде, что на закате дня он вернётся снова. Её присутствие, сам её запах навевал воспоминание о самом сладком дне, который даже память не удержала за обилием будничных событий, тревог и волнений, но где-то внутри душа трепетала, отзывалась и тянулась к источнику – только бы вспомнить. Только бы поймать, объять, прижать к себе. Крепче, ближе, сильнее! Зазвенел колокольчик входной двери, мелодично поглаживая тишину своими вибрациями, высоким тоном отличаясь от своих важных старших братьев на соборах, призывающих к смирению и осознанию Присутствия Того, Что Стоит Над Всем. Или такой тонкий и игривый в насмешку над Его строгими заветами, которые можно мягко прижать, надавить, поддать искушению. Новый запах неуловимо пропитывал собой стены, картины, цветы прихожей. И становилось томно, мечтательно, тревожно, царапало внутри что-то глубинное и тяжелое. Постепенно, её шаги принимали тёплые половицы, словно ладони возлюбленного, желающего поддержать цветок своего сердца. И чёрное перышко, кружась по взвеси, сплетенной отражением закатных лучей, с мелодией по нотам пылинок, кружилось, вплетаясь в музыку тихого дома, пока не опустилось на дубовую доску стола под английскими строгими часами. Внезапно плавное течение реки прервалось, словно натолкнувшись на неведомые подлые пороги. Река… замерла, застыла, приструнила свои длинные бурные рукава, позволив лишь любопытству протянуть лебединую шею. Стрелка часов строго отмерила секунду, две, три покоя, в которых не было ничего. Ничего, кроме ощущения скорой грозы, разливающейся озоном, кроме возможной встречи в непокое ожидания, кроме попытки вечной юности казаться старше, собирая подобно подолу платья морщинки на гладком лице. Этот дом вдруг стал наполнен жизнью, и жизнь возбужденно вильнула хвостом.

Грустно улыбается мальчику из воинственного севера. Это не то же самое, что использовать военные наработки на пленных в концлагерях. Это не принадлежало к их миру, в который, хотелось верить, кто-то ещё питал надежду вернуться. Чистым. Как со страшным кошмаром, но не реальностью. – То, что кинетики неуправляемы... То, что организм не выдержит постоянного раскачивания, – Иоко не делится подробностями выведения своего порога, но и не выглядит такой же здоровой и сиятельной, как раньше. Какое-то тряпьё вместо брони, простоволосая и босая, только мышцы проступают сильнее под натянутой кожей. Русский, впрочем, о проценте и не знал, как и о выведении столь большой дозы за малое время. У них не было времени растягивать удовольствие. – Если на нас нападут инопланетяне и чужаки, мы позовём вас в качестве научного консультанта.

Были ли это сталкер Шимидзу столь особеннен или у всех сталкеров нездоровое влечение к этому веществу, но не хотелось бы гоняться за ним снова. – У всех, профессор, – и если бы не добровольное вакцинирование, сюда можно было бы отнести и Иоко. – На определенном проценте он начинает звать, манить, как доза для наркомана. Макс и Эдвард слышали эту песнь. Но Эдварда не было такого самоотверженного друга. Я считаю, что уничтожив эти данные мы обессмыслим полностью нашу экспедицию. – Наоборот, мы не позволим выводить зараженных солдат, без потребностей, морали и страха, – возражает лейтенант, скосив взгляд на капитана. – Такими лакомыми данными захотят воспользоваться. И история повторится. Могу сказать, что подобные экспериментальные лаборатории не дублируются. Слишком не оправданные траты ресурсов. Не говоря о том, что хрониума из каждого булыжника под водой не нацедишь.

Я убил Эдварда Симидзу. Он встретился мне в шлюзе, ведущем на склад, и потребовал отдать ему капсулу с ихором. Подробности будут в отчете. Другого выбора, к сожалению, тогда не было. Баааака. Шесть монет пересечь реку Сандзу. Иоко больше не может даль большего. И несмотря на попытки вытащить Макса из его рая, дела живых важнее свершившегося факта. Даже учитывая зияющую пустоту деталей, сопутствующих такому решению. Она не убила Макса, пока могла бороться за него. Капитан, возможно, уже не мог. Возможно. Это всё, что у Иоко есть. Вместе с холодом, сомнениями и капитуляцией в столкновении Темпл и Брук. Больше не прослойка, не амортизация. – Данные не должны всплыть, – здесь позиция Такараи была чёткой, даже наперекор доброй воле капитана. Ни о какой доброй воле здесь и не может быть речи. – Иначе всё это, включая поиск вакцины, будет бессмысленнен. Более того, нужно будет проверить все экзокортексы и носители данных. Вместе с блокнотом из рук сталкера. Всем известна её неспособность запомнить последовательность больше чем из трех кнопок и кривые линии лазерной резки. Она может предложить себя только в роли разведчика для сталкеров или же обследовать пласты пород в поисках входа в шахту.

Время сил Х истекло, вакцинация «Кажется, всё получается, милая!» В поддержку достаётся улыбка, но окрыленный успехом доктор подобно огню перепорхнул на другую сторону уровня и, кажется, не успел заметить. Нужна помощь с организацией вакцины, профессор Рэннел? Мы здесь для помощи, именно. Похоже на лагерь беженцев. И нет, не отвлекайтесь, солдат себе способен сам вколоть препарат. Сдаст использованный капсуль под расписку. Только сумасшедшему понравится всё время ходить в полусне и с верхним систолическим 55. 58% Общие помещения никому не нужны, а потому в них благодатно и тихо. Инжектор с тихим шипением прокалывает кожу на шее, оставляя знакомое саднящее ощущение по себе. Знакомое, и даже боль знакомая бывает приятной. Сейчас так важно держаться за это знакомое. Чтобы не войти, как сталкер, в аномалию и не вернуться уже. Эта участь уже не кажется такой бессмысленной... Им навязали мнение о хорошем и плохом. Поступая настолько противоречиво, что и нейротипик не распознает в вязи действий инженера и доктора общую цель. 48% Мысли о сущности жизни. О её цели. Столкновение атомов неизвестной звезды создало их Солнца, Океан и Иоко тоже создал из космической пыли. Из праха в прах. Из воды в воду. Иоко не замечала, что слышит воду за бортом, как она проливалась сквозь швы под кислородный купол. Эта система уязвима. Лейтенанту кажется, он чувствует присутствие чего-то большего за этими стенами. За этими куполами двигается кто-то настолько большой, и сейчас на взгляд в обычную стену есть ответный. Слышит, видит, чувствует, знает. Кто-то всё время знает. Приходится снимать стил. Пинает высокотехнологичный материал с какой-то яростью к нему. Без него не страшно. Теперь уже ничего не страшно. 38% Рассуждения о ценности и оправданности привязанностей как результате эволюции. Тело исторгает отраву с лишним теплом и потом, и кажется, по капле сцеживает что-то ещё, неимоверно важное. Мгновенно замерзают прежде теплые руки, лихорадка пускает протуберанцы, закручивая короткие волосы на висках сиамки. Так раненное животное находит безопасное место, чтобы зализать раны или умереть. Раненный солдат обычно вызывает помощь, но не сейчас. Сталкер?... сталкер слушает в последний раз. В обмен на что ей гасят звёзды и заглушают пение? 28% Мозг стоически решает умереть в старом мире. Лейтенант прижимает обрывок какой-то ткани к носу, и ходит по помещению, натыкаясь на предметы и углы. Вокруг тишина и давит океан. Зажимает виски, не то в мезоамериканском ритуале искажения черепа, не то в египетском стремлении вытащить внутренности через нос. Ткань быстро пропитывается алым, что-то капает на пол, но в гигиенической капсуле становится легче. Вода мягко обнимает и смывает с собой и зеленое и красное. Желудок придётся заменять по военной страховке. Он приходит в полную негодность, при одном упоминании обеда скручиваясь в узел. 18% Станция должна быть уничтожена. Иначе в этой жизни совсем нет смысла. 8% Смысла нет. Но и выбора – тоже нет. Только вперед и вглубь. В осколке забытого зеркала отражается осунувшееся, белое лицо в обрамлении шелковых нитей. За свой выбор приходится нести ответственность.

– Аника!.. Я должна объяснится, – ветер настигает доктора Бьёрк за спиной. От вчерашней маски ненависти сегодня не осталось и следа, навсегда, возможно, отпечатав напряжение борьбы с собой, со всеми, за просто ровность стен. Они постарели, ожесточились, и стали куда проще с момента обсуждения первого межвидового контакта. И даже сейчас, задержав доктора биологических наук от общего круга, солдат скорее диктует свои правила, навязывает своё внимание и своё видение. Она дала возможность доктору Бьёрк поверить, и она же сбила мнимую или реальную угрозу с пути. – Феррант не должен был подвергать тебя такому риску, выставив перед сталкерами. Мне пришлось вмешаться. Грубо, но эффективно. И вы совершенно не обязаны любить Иоко за выполнение ею взятого на себя долга. – Пожалуйста, это будет трудно для самоощущения, но прими – без военного сопровождения шансов не будет совсем. Без вас, способных распутать эту загадку и вылечить нас, также не будет шансов. Я не буду лезть под руку, когда вы работаете с микроскопами и химикатами, только попрошу не приближаться к предыдущей группе. Когда "Архимед" всплывёт, никто не будет ограничивать свободу воли. Но до этого ещё нужно дожить. Они синхронно поворачиваются к тому осколку картины, который был доступен с точки наблюдения. Побитый, истерзанный, но живой. И даже подспудно ожидая услышать "вам здесь не место", "уходите, и я не убью вас", что-то надрывается внутри от трех приправленных солью фраз. Я обещал ей. – Ты вернулся, – и хоть рука лежит на рукоятке пистолета, а попытка достучаться до разума в хоре голосов терпит очередной крах, вся эта кинетика и телепатия один большой ком проблем, Иоко рада приветствовать сталкера на одной параллели. Возможно, верит больше, чем он сам в себя и свои способности. Во всех и каждого. И он смог вернуться. Это вселяет горячую жаркую надежду против зелёной слизи, изменившей тело. Словно ослабляет её зов, ставшей спутницей, любовницей и подругой в последние дни. И подхваченная на руки русская голубая, в кольце рук чувствуя себя в относительной безопасности от шума и тревог.

A T O M S F O R P E A C E A N D D E V E L O P M E N T Уклонение 10+ 350 Военная подготовка +5 750

23 мая, после полудня Если не вспоминать, что дорого, если не останавливать здесь_и_сейчас, проберутся из старых деревьев кадэкама-муси и начнут вытягивать воспоминания для собственной жизни. И станет человек пуст как ракушка, сохранив свою шершавость, но потеряв яркий блеск перламутра. Остаётся только натирать неровный известняк внешних морщин, словно волной морской, грезя о том, что было внутри. Кажется, древние знали об ихоре куда больше учёных Поднебесной и океанологов со всего мира. Хотя в истории Китая не раз встречались недостойные правители, покаранные Небом. На этой базе люди разбредались по углам в потрясающей способности не пересекаться друг с другом. А средства коммуникации вдруг стали тяжелыми, трудоёмкими, задействовались лишь в самых крайних случаях, грешила и сама нежеланием устанавливать контакт. Как сейчас, когда усталый голос объявил, что сказка наркоманов приходит к концу, понимание приходит с задержкой. Гигиенический бокс как раз смывал остатки цветочного запаха, земли и маски, но не мог вымыть его до конца. Когда у японца слёзы, он прячет их и улыбается. В этом и есть вершина бусидо. Бусидо не уточняло, готовность к терпению или к риску более важна для воина, помещая их на чаши весов. Где-то тут должно стоять "во имя нации". Здесь даже больше, "во имя людей". Палец что-то рисует на запотевшей поверхности металла. Замыкает круги и спирали. Бесконечные круги, нет начала, нет конца, всё это существует только на часах. Тяжело вспоминать, зачем это "во имя людей", некогда слишком крепкая вера в идеалы, зачем вообще с кем-то вступать в диалог. Да, оно есть по факту, но сердце остывает, подобно последним фотонам от испарившейся чёрной дыры, в остывающем, тёмном, засыпающем Космосе... Хлёст Резкий звук удара бамбуковой палки, вкуса мяты на языке. Нервно обернувшись, не видит никого и ничего, машина не стремится ударить током, кажется, но желание размазывать гигиену по философии отпадает, как и ходить без хоть какой защиты стила. Движения поддрагиваюшие, нервные, быстрые, как у куклы, когда одевается, кое-как перехватывает мокрый волос и выскакивает встречать сайай с его долгого дежурства. Если не вспоминать, что дорого, если не останавливать здесь_и_сейчас, уже будет некому возвращаться.

Жилой уровень, ~ 01:00 Под веками спящей не было покоя. Судорога проскальзывала по нездорового оттенка лицу, перетекая куда-то вглубь под белую маску затвердевшего состава разрядами молнии. Призрак Оперы в женском обличье переживал внутренний раздрай, который не мог себе позволить при бодрствовании. Тень отшельника-тэнгу в облике человека хлопнула по телу спящей крепкой бамбуковой палкой, испугав и едва не получив заряд. Полупрозрачный, едва заметный среди богатых форм перекрученной мебели знакомого общего отсека, через него просматривался гидратор за мутной дымкой. Иоко не снятся сны, а значит и этот фантом – реален. Сталкер. Ёкай. Кто бы ни был, этот угрожающе-равнодушный тон с нотками осознания собственного всесилия был знаком. Такой был у живых мертвецов, которых ихор развоплотил из людей в болванчиков без души. Монах-отшельник, заручившись поддержкой тёмных сил, обретал птичий клюв и сверхъестественную скорость. И всё это против человека, лишь самую малость сильнее физически и сложнее душевно, но обычного человека. Человека на грани, за тонкие нити привязанный к твёрдой земле. Ихор не просто добавляет возможность перемещаться в пространстве и времени, он выкручивает на максимум цвета, звуки, ощущения, сменяет фокус и, незаметно, меняет вектор... Новый бой, стоит подорваться в мрачной решимости. Пусть даже и с тенью голыми руками. Но сколько не пытается напасть, даже просто зацепить полы халата вёрткого существа Такараи не может, получая обидные тычки палкой взамен. Как маленький неуклюжий ребенок, отрастивший длинные конечности, но чей мозг не поспевает за ними, не мог управлять. Мозг помнит, что только после десяти тысяч ударов приходит первая похвала. Это бой или тренировка? Это минуты или часы? Время здесь течёт так странно. В реальности (реальности?), лягнув ногой стол, куноити отбросила себя вместе со стулом назад, и внутреннее ухо тут же разбудило падающего спиной солдата. Чтобы затем он хорошо приложился дурной головой о пол, и не пропустил финал фееричного полёта. – Ксо! – чертыхнувшись от удара, Иоко застонала, прижав ладонь к голове, в которой теперь поселились пьяные осы. Потревоженные, бестолковые осы. Затылок неприятно саднило, но сдаваясь накатившей слабости солдат позорно вытянулась на полу. У тени было её собственное лицо. *** [ Вернёмся в начало, стабильную точку входа в искривлённую хрониумом реальность ] Ветер растрепал выбившиеся из лёгкого хвоста короткие волосы, превратив их в смоляную корону для молодой ещё женщины. Сунув руки в карманы ветровки, Иоко медленно спускалась вдоль скалистого берега поближе к воде. Океан в ноябре отливает стальным спокойствием, встречая суровым взглядом из-под густых туч. В детстве ей было очень сложно понять, что тучи висят на разной высоте от земли. Тогда показали наглядно, через иллюминаторы маленького и ужасно нестабильного самолёта. И сложно сказать, что поразило больше – молочная кисея застывших в воздухе капель воды, то, что выжила после полёта или терпеливые объяснения пилота всех тонкостей управления машиной. Обычно от такого настойчивого интереса просто отмахивались. – Что самое важное и сложное для тебя на службе? – Хидэ следует на полшага позади, тщательно выбирая, куда поставить ногу. Среди колючек, скользких уступов и песка, эта задача кажется невыполнимо-сложной. Но он старается не отставать, упираясь руками на изъеденные мхом скалы. – Выполнить приказ, – не думая, отвечает на вопрос. А потом останавливается, так резко, что идущий позади едва не падает, подскользнувшись. – Хочешь узнать, каково это – убивать? – Нет, этого бы мне не хотелось, – он ведь строитель, хоть и инженер, он создатель, а не чистильщик или спасатель. Какое-то время молчат, а потом Иоко забирает лезущие волосы на глаза и оборачивается к чистокровному японцу. На его лице глубокие морщины, и их уже не стереть без лазерных технологий. На его лице тревоги, радости, время. – Смерть. Она становится такой реальной, и ты думаешь, всё это – Я? Почему это всё происходит, до того, как понимаешь, что такое жизнь? Возможно, мать была права, отрицая любую возможность для девочки уходить в армию. Она знала жизнь четырежды, пять, если считать свою сложную, но на всю жизнь любовь к мужчине. – Ты много думала о собственной смерти. – Да, и продолжаю. Снова молчат, думают о том, что такое жизнь. Иоко снова ведёт к заброшенному, никому не интересному высокому куску камня, стелле поминовения войны двухсотлетней давности, находу пиная мелкую гальку. Сеть таких памятников-камней устанавливалась на местах высадки различных войск, а потом они разрушались ветрами и морем, а где-то было выгоднее застроить полосу набережной. Многие реликвии уходили в прошлое и оставались только на оцифированных фотографиях. – Знаешь, водичка уже достаточно холодная... – он резко хватает, закидывает на плечо Иоко, и как был несёт сбросить в океан его дитя. – Otōsan! Папа! Только не в одежде! – дитя океана бьёт кулачком старшего Такараи по спине, заливается смехом и морской водой, когда волна накрывает обоих с головой и превращает в особый вид водорослей. Насквозь просаленные, они вернутся в маленький отель под тепло живого огня, согревающего не только тело, но и осветившего дивные иероглифы, высеченные жизнью изнутри каждого. Это их маленький отпуск, четыре года назад. *** Хлоп. По ушам резануло трелью женского визга, а на лицо смятая шёлковая простынь, настоящий шёлк, механически отмечает мозг. Иоко поднимает карие глаза и встречается с двумя парами других, принадлежащих сплетенным в любовной лихорадке телам, на которые, собственно, она и упала. Мужчина южно-европейского типа, с улыбкой и темными кудряшками, находится первым: – Дорогая? Ты пригласила к нам третью? – а лейтенант думает, что эти двое вообще не её тип. Он слишком смуглый, а она мягкая и округлая, общаются по-английски, из разных стран. Механически отмечает мозг, анализируя ситуацию. Идея для военной подготовки, вбрасывать солдат в незнакомые ситуации и давать им пять секунд на ориентирование. Технологии давно позволяют. Это очень странно, очутиться в номере молоджён или.. или где там ещё, разве она думала в этот момент о чём-то таком? Наверное, даже радостно, что подумала, не замкнувшись на одной добыче ихора, вот только как, когда, здесь... ксо! – Gomen..извините, – прокашлялась, вставая, пятясь подальше от застывших любовников, и говорит как можно строже и официальнее. – Это военная миротворческая операция, вы ничего не видели. Пара кажется распознаёт пистолет на поясе цивильной одежды, и заторможено кивает. Или просто кивает, если только от испуга девушка не замкнула, кхм, в себе своего партнера. Вернёмся в начало, стабильную точку входа в искривлённую хрониумом реальность. Это был берег погрузки "Архимеда" на острове Минданао, это был танец и был ритм. Утро военного начинается много раньше гражданки. Под водой тогда было пять утра, а здесь, у любовников, все одиннадцать. Как смена часового пояса, как смена двадцати процентов с регенератора кислорода на сорок процентов цветочного запаха и шестьдесят воды. Утро военного начинается с разминки и пробежки, и хрупкий сосуд тела теперь приходится нести с особой осторожностью. Вернуть старое и знакомое, стабильное, извращенными методами по правилам игры изгоев, бежать по протоптанной дорожке яблуневого сада и встречать весну, порой останавливаясь для того, чтобы растянуть на рогатке кривого дерева мышцы ног. Стил больше не зажимает, пальцам возвращается часть былой лёгкости, но разнеженное тело быстро потеряет навыки без тренировки, даже ихор не нужен. Как и оружие, заряженное и чистое, его нужно оберегать. С чистотой поможет Айзек, и где-то глубоко внутри даже жаль будет прощаться с этой лёгкостью, с которой можно оставить опостылевший замкнутый мирок Abyss-5000 с его гнилыми тайнами и всеобщей глухотой. Иоко ещё помнит, как это долго перековывать в себе. Когда серый прах растворится в волне. С причала, упав в ночь историей дней, С ума все сойдут, но станут мудрей.

Рекреационный уровень Здесь суета, пропитанная сложным медицинским запахом. Порывистый оркестр с огненным дирижёром во главе. Помедлив, Иоко всё же поднимается наверх, чтобы удостовериться в статусе первой группы. Подъем наверх даётся уже не так легко, как в молодости каких-то четыре дня назад. Вот она, цена за погружение вглубь истории. Если одних подтачивает скука бесконечной жизни, другим дано лишь вымываться по атомам из этой временной линии. Иоко даже хочется проверить свою руку на прозрачность, но стил надёжно оберегает эту тайну. Если так, то это привидение на пороге, с тёмными кругами и подбитой скулой до трещины в кости, оглядывает медицинский отсек. Подмечает, что и зрение потускнело от честно заработанной травмы. Всё чаще напоминает, что выигрывают те, кто знает больше. И это не лейтенант. Хороший был удар. Не нравится, но оценила. У всех лучевое отравление и они получили его, занимаясь делом, а не собирая ихорные плоды по зарослям. Поле на миг прорастает сквозь пласты металла. Сморгнула и усилием вернула знакомые физические свойства миру, который так жаждал плавиться и меняться. Поддаться руке божественного мастерства. Только вот требовало не принадлежать себе при этом. Побочный эффект мелким шрифтом. Но если не себе – кто тогда рисует? Ответ в глубине, где-то совсем рядом, но уже не сегодня. Не сейчас. Как слабо человеческое тело, как оно ограничено. Как раздражает собственная немощь в неизбежном обмене на пару опасных фокусов. – Моя помощь здесь... требуется? – Иоко опоздала к наведению коммуникации между капитанским и докторским, с восточной деликатностью не акцентирует на состоянии Марго. Видит только в спинах царскую мантию на Ване и Хельму с мечом в руке, острием меча в руке. Сувениры из прошлого, двое при маскараде, с лихорадочным блеском в глазах, и среди всего этого великолепия удивляет только способность что-то чувствовать и реагировать на детскую, присущую всем учёным радость проб и познания. Все доползли до медицинской помощи, но лейтенант не собирается задерживаться в верхнем ярусе. Острых в регенераторы, тяжелых лечить, а самому светилу перед синтезом сыворотки выспаться. Ваня заботливо сколол противостолбнячную сыворотку ещё на "Архимеде". Жилой уровень "Важно найти Анику", мигает мысль красным маркером на ментальной карте, но усилие по спуску оказалось чрезмерным и перегрузило систему. Это было чертовски не по субординации. Вырубиться, вытянув ноги на соседний стул, сложив руки на груди с зажатым намертво ионным пистолетом. Пол лица затянуто белой пленкой регенерирующего состава, с кровью расходится строительный материал для остеосинтеза, заменяющий поврежденные клетки на новые. Совсем рядом затягивающей чёрной дырой пульсировало две аномалии у изготовителя. В такт живому сердцу. Звали.

– А не слишком ли стар чтобы бояться? – где-то коготки остались, но это уже добрая игра, добрая охота на мышку, и запах уже не крови, другой. – У всех свои секреты. У меня есть секреты. У Марго есть секреты. У вас тайны будущего, у нас – настоящего. И возможно куда меньше возможностей поддерживать стабильные отношения. Больше шансов услышать скандалы, что так мало бывают дома, что не согревают своим теплом, вечно пропадая и возвращаясь с пост-травматическим синдромом, тяжелые и замкнутые. А однажды – вовсе не вернутся. – Не бойся. Никого не бойся. Перекатывает на себя и крепко, что и через броню прочувствуешь, обнимает бесконечно старого ребёнка. Ребёнка, который боится выбраться в большой мир абсолютно нагим и беззащитным. Чтобы внешнее давление нашло слабость внутреннего, Иоко может только сжимать крепче. Чтобы когда уже не приходилось ничего рассказывать, ни о чём оправдываться, а просто знать, что кто-то рядом. Любовь это волшебное чувство. Когда оно есть, кажется, что больше нет ничего невозможного. И им неразумно хочется делиться. – Я пришла, и наступила гроза. И грянул высокий гром, – слышит Феррант или нет, но на щеку падает первая холодная капля, стекая к губам. Утолить жажду, охладить и наполнить ветром, несущим совсем другое время. А пока колыбель, и ветер, и дождь. – Обещай мне проснуться, бубновый король. Мы будем тебя ждать. Вместе с ветрами, дождями и свободой.

Над простором полей – Ничем к земле не привязан – Жаворонок звенит. Бывшие противники с симметричными отметинами общего прошлого составляют единое целое в диаметральных противоречиях. Этот мир поддаётся изменениям, трава не обращает временя вспять и укрывает полотном пропитанную теплом землю. Только в стиле этого не почувствовать, живое дыхание грунта. В нём остаёшься наедине с самим собой. Без корней. Без прошлого. С сомнительным будущим. Технология будущего, которую пронёс сталкер как частицу себя и своего видения того мира. В котором нужно только отгораживаться, а не возводить мосты. Иногда нет ближе, чем те, кто вкусил общую схватку и встретился с обратной стороной зеркала другого человека. – Когда я уйду, сними его, – Иоко кладёт голову на плечо, но смотрит вверх, и небо окрашено чайной дымкой в отражении. Не как у Макса, в пронзительной чистоте и прохладе. – Стил вынуждает тебя забыть, что такое жизнь. Уколоться о стебли, замёрзнуть или согреться, всем телом ощутить, что живой. Не один только сил снять нужно, ещё те, которыми сжат разум в такой же попытке сохранить свой мир. Как Иоко борется за своё, так и путешественник из будущего, предав его, но не забыв. А она.. просит забыть и предать снова, не имея права, но обладая настойчивостью. – Высший подвиг цветка в поле – цвести по-своему, – Басё дотягивается сквозь время в простой истине. Женщина срывает ближайшие к себе длинные стебли с пушистыми навершиями и складывает их в пучок. – Может, ты просто не хотел позволить кому-то стать твоим домом? Одна линия кладётся на другую, один стебель на другой. Айзек был таким же. И есть такой же. И даже дочь, оставленная позади, не залечивает разлом в душе бывших сталкеров. Пустоту, которая поедает светлые солнечные дни, простые моменты, составляющие воспоминания. Не только работа и открытия. Что-то гораздо проще. Как будущий венок из цветов гречки, который мог бы стать чьим-то душистым хлебом.

"Поле" – Правда. Может не спешить, наблюдая эволюцию диковинных, несуществующих животных на небесной ленте. Здесь хорошо. Здесь пусто. Она не спешит и садится рядом, но от единения со сталкером отделяет завеса гречишных колосьев. И мелкие яркие цветы, брошенные в стройные ряды побегов далёкими ветрами. Здесь спокойнее, чем в городе. Здесь спокойно после боя и, возможно, умирающие воины встречали на поле битвы такую смерть. Обнимая небо. Принимая себя в полноте. Только там с хрипами других людей, которых здесь нет. Хочет что-то сказать, что-то возразить, но это место уже увлекло, проникло пряным теплом под кожу и убаюкивает.Умиротворяет, и воздух покидает лёгкие, так и не став тирадой во имя какого-то другого воспоминания. Здесь хорошо и пусто, как в детстве, до того как вытащили устрицу из её ракушки. Здесь хорошо. И это не случайность. В этом обманчивом постоянстве есть привкус. Это было много жизней назад, но умиротворение квартиры обернулось для прошлого сталкера.. наверное, суицидом. Бросился из раскрытого солнечного окна с его белыми занавесками. Все когда-нибудь сломаются. – Я не хочу, чтобы ты здесь погиб. За колосьями, у земли пригрелась темноглазая змея, и солнце перерезало её лицо. Иоко улыбается, как когда-то на "Архимеде". – Не в моё дежурство.

Аномалия Ферранта "Поле" Может ли Макс быть уверен, что и назойливая фигура под ажурной завесой – не плод его замкнутого, гибнущего без кислорода мозга? Иоко круговым движением разбалтывает осевшую на дне сладость манго и кокоса, смешивая их с горечью кофе. Жидкость грозит выплеснуться через пластиковую крышку. – Ты сможешь вернуться? Сейчас. Потом. Завтра. Всегда. Вкусы не смешиваются. Всегда сладкий. Всегда горький. – Тебе есть ради чего возвращаться? У неё есть цвет, на всполохах огненного хвоста кицуне. Пока ещё есть этот цвет.

Мастерская Синтаро Окамото, Квинс, 2012 год Бензопила с утробным мурлыканьем вгрызается в лёд и по миллиметру снимает слои, доводя до совершенства внешнюю линию. Иоко оглядывается и видит, как на боковом стеллаже, подобно резцам и скальпелям, хранятся инструменты в идеальном порядке, расставленные по диаметру и характеристике насечек. Порядок. Идеальный контролируемый порядок. Бальзам на душу и творческий вдох после постоянного напряжения от пребывания на базе. Отступила головная боль, не качали галлюцинации, а главное – здесь не было порядком утомивших знакомых лиц. Только макушка, склонившаяся над очередным полупрозрачным полотном. Не менее удивительно, как вода уплотнилась, обычная вода обрела кристаллическую решетку чтобы преломлять свет. Чтобы остаться прозрачной. Пониженная температура с едва уловимый запах фреона и азота. Всё для того, чтобы создать на несколько дней ледяной шедевр, от которого в будущем останутся максимум фото. Позади Иоко была другая скульптура, тревожил её своей незавершенность. Надпись Middle Class, словно бы уже сколотый и подтаявший. Средний класс таял. Такараи могла бы сказать, что опасения эти в чём-то надуманы и бессмысленны, что её семья будет жить через столетие как сейчас живёт этот город за кирпичными стенами. Американская мечта сбудется ценой отсечения аутсайдеров, синтетической еды и рекламы. Но уже минут пять наблюдает за работой хорошего человека. Знающего, для чего родился, и в чём его страсть. Когда-то Иоко тоже знала. – Кто вы? Как вы сюда попали? – человек, наконец, обернулся, чтобы увидеть сбежавшую из соседнего павильона, где снимали боевик, актрису массовки. Хотя он что-то не припоминал, чтобы что-то настолько дорогое, каким был её костюм, снимали в это время, да и прижимала она к лицу отколотый кусок льда, как к настоящей ране. Синтаро посмотрел на календарь, и с удивлением обнаружил, что уже раннее утро семнадцатого апреля. Потер предплечьем лоб и снова перевёл взгляд на незнакомку. Он запирал дверь, кажется... – Преисполнена сожаления, мастер, я не хотела вас тревожить, – незнакомка улыбнулась. Не похожа на юную фанатку, слишком спокойная, словно бы не боится полиции, словно бы временно в его мастерской, как и все его скульптуры вокруг. – Где у вас выход? – Там, – предощущая что-то, но ещё не осознавая до конца мысль о временном и постоянном, скульптор показывает в сторону железной лестницы наверх. Выход на улицу внешний, что-то ремонтировали в старом доме, завалив полэтажа материалами и досками, пылью. Незнакомка распустила волосы и не растаяла, только поклонилась и вышла через указанный проём. "Мне нужно больше спать...", подумал озадаченный и немного смущенный Окамото. Такараи застыла, встречая первый из неспящих городов. Её –109 день рождения Иоко проведёт в Нью Йорке. Новые города нередко копировали старый свет, джентрифицированную Америку с её просторными лофтами, романтичный Париж в том его образе из кино. Новые города были удобными, задуманными не хаотичной застройкой, а спланированными, где каждый человек был рассчитан и получал максимальный комфорт существования. На их фоне Квинс был сдержанным, тяжелым, и растительность в нём играла роль декоративного горшка на подоконнике. Наверное, и в нём люди задыхались. Жаловались на пробки (пережиток прошлого), страйки профсоюзов (вот этого хватало и сейчас), учёбу в колледже, работу в издательстве, бегали по утрам и заказывали после этого чашку латте. Одиннадцать этажей плотно застроенных кварталов забирали у людей небо и солнце, заменяя их безопасностью и прохладой. Милые трещины асфальта под ногами, когда в Азии уже бы уличные роботы залили жидкий композит и разровняли с микроскопической точностью. А после помыли тротуар, чтобы всё ещё популярные шёлковые и под шёлк одежды не пылились и не портились. У неё всего полчаса позаглядывать в витрины и тайны этого города. Остудить голову куском льда и вернуться в своё спорное, сложное, но такое живое настоящее. С новой пачкой сигарет. С чашкой кофе. Сладкими топингами. Без молока. *** В настоящем краски были блёклыми, потускнели. Знакомые, одинаковые переходы, зажатые насыщенными источниками и толщей воды. Но в этой серости было приятное постоянство, когда не штормило и не бросало в крайности ихорной зависимости. Иоко нахмурилась, не обнаружив рядом с собой Ферранта. Посмотрела на часы, сверила их с последним сообщением Марго. Семь минут от отбоя. Квинс вернул Иоко в точку выхода пространства и времени, но Макса вокруг не наблюдалось. – Сталкер, – из её уст не мрачная констатация факта, а ругательство. Телепортировался уже, что ли. И если в ближайшем окружении найдётся настолько же насыщенный ихором объект – найдёт. Ориентируясь на самое неверное, ощущения – найдёт. Как адская гончая по следу. Остальные аномалии Иоко не волнуют, только эта, в которой сейчас застрял их инженер. Наведывать в лондонском пожаре Иоко пойдёт со своей чашкой крепкого кофе наперевес. Но поле, с каким-то острым и сладким запахом от цветов, заставляет солдата остановить свой решительный шаг. Или солнце заслепило, или похоже на сон, когда проходишь дверь, а оборачиваешься – и ничего за спиной нет. Только поле. Кажется, даже без засады из воинов в траве. – Твои аномалии спокойнее моих, – Такараи делает вывод и не спешит уходить. Здесь тоже вполне неплохо.

Отряд "Шухер сами по себе" – Мне тебя волоком тащить? – вопросительно приподняла бровь, теряя с трудом обретенное терпение. Теперь она выше и дальше, но вряд ли способная запугать в желаемой мере, потрёпанной коброй раздув капюшон. Капитан даёт отмашку, но и время по их давно синхронизированным часам истекло. Годы работы в одном отряде, и натренированная интуиция. Больше помощь не предлагает и поднимается сама, игнорируя уже присутствие трёх других, думает о том, как будет Макс рассказывать о поехавшем на всю голову спецназе. Если Аника уже не распространила добрую весть, и вообще после пойдёт на контакт. Иоко касается пальцами горящей скулы, и чуть морщится от мелких осколков разбитых сосудов, впивающихся в воспалённую зону. – Хороший удар, – хвалит, а на пальцах остаётся пара капель крови, растертых и блестящих. Все это занимает время и пространство из шести стен. Стилы игнорируют дуговой заряд, а вот средневековая броня отлично его принимает, и сколько бы ни была психика прокачана, электрошок ей не на пользу. Эти планы занимали Иоко по пути сюда. Сейчас под носком ботинка карта, обычная карта из колоды. Солдат присаживается, чтобы подхватить мятый прямоугольник и посмотреть, что там изображено. Король бубнов. Иоко молча разворачивает карту Ферранту, зажав пластинку бумаги между длинных пальцев. Пора уходить.

Отряд "На шухере" - Какие кровожадные наши друзья, - говорит Макс, не отрываясь от горящего гневного янтаря. Она так близка, так настойчива, так провоцирующее опасна. С припухших губ стекает капля крови и падает ему на губы. Он слизывает кровь. - Не отравлюсь? Резкий удар звонким откликом металла впечатывается в каких-то сантиметрах от левого уха. В бессильной ярости против накативших событий, неумолимого жёрнова, который катится по горе и скоро перемелет всё. Срыв купирован, выдохся горячий шар, но лейтенант ещё отходит от него, долго, тяжело дыша и сгорбившись подобно зверю. Закрыв глаза, с ожесточённой маской резких черт, и в каких-то пару десятков сантиметров от лица напротив. Одной рукой предлагает помощь, а другой бьёт. Бьёт, а после отвечает на насмешку, и связки, кажется, сорваны. Так вибрируют, пытаясь отразить резонанс глубоко в груди. – Это не кровь бога, – если только не безумных, отравленных радиацией богов. Макс доведёт её или до могилы или до сумасшедшего дома. Если будет что помещать после этого назначения в дом скорби. Женщина скосила недобрый взгляд на неуместного в данной ситуации свидетеля. – Тебя забыла спросить, – чеканит лейтенант по слову. Феррант чувствует свободу, когда медленно разжимаются тиски и давление на его вкусы исчезает, замещаясь знакомым видом потолка. Такараи привстала на одно колено и протянула руку, помочь подняться. Следующим будет приказ валить отсюда прямиком к доктору на приём. Но пока только протянутая для помощи рука.

Отряд "На шухере" Удар проходит по касательной, больше не позволяет себя достать. В ответ попытка ударить по солнечному сплетению. Подсечка. Толчок. Мимо, мимо, как угорь уворачивается от каждой атаки. Женщина наступает, напирает, выискивая в защите бойца-инженера брешь. Она обязательно должна быть. В голове все ещё фонит от удачного удара, словно банку с мозгом хорошо встряхнули и заставили ориентироваться на ощупь. И головная боль, острая, вынуждая действовать быстрее и резче, даже если наощупь. Возьмёт своё. Реванш. Макса. Придушит. Уже не ради Аники, но чтобы победить и задушить. Просветление наступает постепенно, с каждым махом вымывая яд, отравивший ум и от того руки дрожат, от того удары лишь по касательной. По касательной отмечает и светлую тень и звук, когда Аника бросилась наутёк, подальше от них всех. Инстинкты спят в присутствии китайцев, не фиксируя от них угрозы. А может быть, чёткость ответа противника заставляет её поверить, что он ещё вменяем. Достаточно было лжи, утайки, провокации, но тело не может солгать. Иоко чувствует это лучше, чем если бы сталкер в который раз уверял в своей нормальности. Тот отвлёкся на звук, и пропустил почти звериный прыжок, опрокинувший оземь упакованное в броню тело. Пропустил симметричный удар по лицу, припечатывающий к земле. Тяжелый, на выдохе. Она нависает, упираясь рукой у блондинистой головы, блокируя бедрами вёрткое тело, и переводит дух.

Отряд "На шухере" Бутылка покатилась по полу, чудом не разбившись приложением сверхъестественной силы на единицу пространства. Не иначе как чудом винного божества, подкинувшего свой дар под ноги беснующей, зараженной ненавистью доктора океанологии Анику Бьёрк. Возможно, чтобы ей было проще пережить слепую ненависть двух её соратников. Это как аномалия, движущаяся навстречу аномалия, контролировать которую может только растворённый в крови ихор. Она рассеяла песком удар, и теперь он только царапал, выбивал дух, но даже этих крупиц хватило чтобы ощутить всю ненависть и желание размазать по стенке последнюю угрозу своему плану, выпущенную разрядом, против которого лишь воля разума имеет защиту. Концентрация превысила половину, и нашёптывала что делать, бросаться в бой, презрев всё что может стать на пути. Плевать, плевать на цель и средства, но гнев лишь рассеивает попытку дать ответ столь же оригинальным образом, сила просто рассыпается в ладони, так и не собравшись в энергетический шар, будущее ядро ударной волны. Справится сама. Своими силами. – Слабак! – срывается на хриплый крик, не остыв от кинетической волны. Желтоглазая дьяволица вскидывает голову, и рывком отталкивается от стены. Слова замыкаются на чистой ярости, приправленной нотками шафрановой решимости. Кинетика доступна лишь слабакам. Слабакам, чей череп проломлен, безвольным рабам своей зависимости. Иоко должна уничтожить угрозу. Пальцы сжимаются в кулак, и невидимый снайпер может снимать с безопасной точки бойца в его прямолинейной решимости доказать превосходства физического мира над кинетическими фокусами. И, даже промахиваясь мимо белобрысой головы, Иоко не отступает. Он сдаст и Анику и Айзека этим психам. И всё что есть у них, это Иоко, которая сохранила разум, которая может защитить. Только в её власти встать между реальной угрозой и играми тихого махинатора. – Предатель! – и примитивная злость толкает её вперед. Страсть совсем другого рода, но она плавит вены и собирает блуждающее от ихорного заражения тело в концентрированный ком.

Не чёрт. Не совсем чёрт, но дьяволица морских глубин. Очень, очень злая дьяволица, стоит ей заметить белую, как снежная долина, доктора Анику Бьёрк. Черты лица лейтенанта обострились, а вместо наведенного пистолета, в руке бутылка какого-то старого вина, словно крепкая дубинка. Будущая головная боль для сталкеров. Не то от удара, не то от похмелья. Всё зависит от того, как ляжет карта. Маленькую, нежную Анику притащил сюда псих чтобы разжалобить, отвлечь их? После святых уверений, что сталкерам чужды эмоции! Лейтенант уже и не знает, чего ей хочется больше – прибить вооон тех парней, или же запихнуть в нефизиологичное для этого отверстие бутылку толстым концом. Хотя нет, она очень хорошо считывает страх с лица доктора Бьёрк. Совсем рядом с собой. Им практически пропитан воздух. Накрывает от факта, что всё это происходит за спиной, исподтишка, только бы злая Такараи не заметила! Даже не задаётся вопросом, что именно здесь делает инженер, когда должен быть где-то ещё, за пеленой не видит, как рассыпана колода на полу. – Ты совсем больной?! – да плевать она хотела на мнение тройки целиком и в частности! Иоко делает шаг навстречу вечно шизонутому, опасному раздражителю, – Втравливать её в свои игры! Сталкер недорощенный, тиксё сволочная... Кинетика, бутылка, руки, способные сломать шею, сталкер, доведенный до грани – всё это грозило Максу самыми болезненными и летальными последствиями, доведя солдата до белого каления. [ Сила воли: провал, 100 ]

Медотсек, 22 мая, день – Касты, – повторяет сумрачная женщина, медленно пододвигая все рабочие инструменты на столе в идеальный гармоничный ряд. Сигарета в руке кажется кистью, рисующей дымом в пространстве таинственные тексты. – Это будущее такое человечное. Пепел в чаше подобно мистическому ритуалу. Что запрещено парии, принимается и поощряется даймё. В перенаселенном будущем вряд ли было... будет столько возможностей для смены прав по рождению. Профессии были такими утилитарными – врач, инженер. Вряд ли были популярны менеджеры по продажам. Воображение рисовало ровный строй в комбинезонах, и чёткий распорядок дня. Как в голофильмах про тоталитаризм и власть отдельных групп. Мегаполисы дарили такое многоцветие самовыражения, что вряд ли снилось зажатым на космической станции потомкам современных людей. Для которых и воздух был ресурсом. Как здесь, на дне океана, когда хватит небольшой пробоины, чтобы всё затопило. Иоко показалось, что она снова это слышит, и вздрогнула, когда наваждение рассеялось под мягким "милая". Вот так, в спину. Обезоруживая. Напоминая. Милая. Милый. На кушетке добавилось весу, немного притяжения, когда Иоко подсела, запакованная в стил от любого живого касания. Ближайший мозгоправ находится в двадцати километрах вверх и на северо-запад, если не на материке. Который сказал бы, что нехорошо вот так брать и выставить на свет былой маркер, вести по нему пальцами чтобы... стереть. Или проявить, подобно археологу. – Сайай, – видит ли Айзек в её собственных глазах затаившееся безумие, или солдат ещё держит себя под контролем, – Я хочу верить, что мой мозг не спутает мирного и мутанта. Ношение оружия запрещено в случае галлюцинаций и телепатов. Что мешает подставить картинку для её головы, вынудив действовать против своих, если только не отсутствие интереса и фантазии. Отсутствие потребности в чём-то, помимо собственных сил. Цели неведомы, план не просчитан, и слепые котята могут лишь тыкаться по углам в поисках, и хватать новые аномалии и новые дозы. И ещё. Что-то очень важное, пронизывающее каждый раз, когда Макс предлагает свои безумные идеи, каждый раз, когда отодвигают от выполнения своей первоочередной цели. Оно растёт под рёбрами и прогоняет депрессию до самых кончиков пальцев. Этот зверь, фиолетовый и колючий, набирался сил и ярости после прошлого поражения духа. – Это Fury. Всепоглощающая злость к сталкерам. Они сломались. Они слабы. И она, – кивает на "пациентку", – тоже. Надо вернуться и попробовать снова, иначе чем мы все здесь отличаемся от этих существ. Лейтенант решительно поднимается, и снимает в пальцах окурок. Доктор, вы излечиваете самим своим присутствием, подобно пророку из древних книг. Может быть, поэтому... ... – Saranghaeyo. Пока что это помнит и держит в себе. Об этом легко сказать. Это безусловный факт. С каких-то пор. С какого-то великого задума свыше. С того, что она так решила. С того, что за это нужно бороться. =============================

Прикурить чем нашлось, лежало у пачки ярко-синей, полупрозрачной и дешевой зажигалкой. Из шести осталось четыре, ещё две тлели ядучим дымом возле тела сталкера в его ультимативной стадии. На боку все ещё был заряженный ионный пистолет. Его заряда хватит, чтобы прервать эти жалкие потуги и метания. Следующие отряды, возможно, так же будут милосердны к Иоко-кун. Она прочистила горло, и заговорила. – Я не знаю, природным путём или в подобии инкубатора.. есть ли смысл проверять, была ли она когда-либо беременна, – в знании, которое должно сгинуть здесь, нет особой пользы. – Но это не случайная мутация. Чжунго тратит огромные ресурсы на выведение идеальных солдат. Их металлы истощены, им нужны новые астероиды и планеты, источники для поддержки гегемонии. На севере голод. На востоке вспыхивает пожар и ломают заводы по сублимату. Мы все, узкоглазые, умеем доводить до совершенства любую идею. И до абсурда. Потому что не умеем остановиться и отступить. Таких слов даже нет, появились кальки с эпохи всеобщей англицикации. Макс хочет, чтобы Иоко и остальные мозолили глаза учёным, пока они попытаются стащить ихор. Пускай так. Слово опытного сталкера. Вот докурит ещё одну, и решит проблему. Пока только этой китаянки, которая оказалась абсолютно бесполезна даже для собственной жизни. Иоко решит эту проблему, но сейчас спрашивает о другом. Теперь уже прямо в глаза. – Айзек. Что значит "меня назвали белым"? х

За все передвижения вокруг, словно танец первых снежинок, Иоко не совершила ни одного. Так и смотрела, как просыпается, возбуждается и набухает внутри девушки чистое безумие. – Я думаю, она хотела съесть мои мозги, – мрачно шутит о зомби и отвлекается, чтобы закрепить пациентку понадёжнее. А таким и наркоз не нужен. – Аника рассказала тебе о том, что вчерашние мутанты, эти амфибии созданы из человеческого эмбриона с генами акулы? И ещё чего-то там. Память дырява, и пропускает целые фрагменты. Иоко тряхнула головой, как бы похлопывая по девайсу рукой, когда тот подвисает. Это её раздражает, эта потеря контроля, это медленное скатывание в оркестровую яму театра Земли. – Хочешь? Сигареты. Она протягивает выхваченную пачку, в которой ещё шесть продолговатых, забитых табаком, сигарет. – Я думаю, хозяину они без надобности.