ERROR

[Таб 287]

 

Изменено 21 сентября пользователем Таб

[Rane 120]

Запас стойкости подошёл к концу, не продержавшись и нескольких минут. Несколько ободряющих слов оказались последним штрихом, а явное предчувствие скорого распада собственного тела стало для Веры настоящим эмоциональным шоком. Нет, только не такая смерть. Лучше приложиться головой о железную балку. По крайней мере так ты точно будешь уверена, что духовная часть твоей личности не останется здесь, привязанная к этой метафизической тюрьме, заключённая в ледяном аду навеки. Теперь Вера чувствовала лишь всеобъемлющую панику, мысли хаотично вертелись в голове, как снежинки в диком, первобытном танце, бесконтрольно летящие в разные стороны.

Она еле-еле дотащилась до выхода, последовав за Сашей. Вера промёрзла до костей, едва живая от холода, а чёртово пальто грело немногим сильнее, чем рваное одеяло, на котором дрыхли местные бомжи.

Думать было невероятно сложно. Голова полнилась тысячью голосов, некоторые принадлежали маленькой трусливой Вере, иные, совсем слабые – Вере рациональной, многие – Вере отчаявшийся, или Вере, которая в тысячный по счёту раз хочет просто лечь и тихонечко умереть в уголке, наплевав на всё, включая своё недавнее, откровенно показное спокойствие духа.

Среди всей этой прорвы мыслей Вера смогла выцепить парочку. Особенно, как ей показалось, важных. Согласно первой, на кухне они всё-таки дотронулись до какой-то невидимой струны, до которой, быть может, дотрагиваться не стоило. Ситуация заметно усложнилась. Вера не знала, о какой конкретно незримой струне шла речь, и она сомневалась, что, если отмотать прошлое назад, ошибки удастся избежать.

Ведь место, в которое их занесло – одна сплошная ловушка.
И эта мысль подводила её к очевидным выводам, к той самой второй мысли. Если они оказались в ловушке, то наверняка где-то поблизости должен прятаться охотник.

Неспроста подпространство раскрылось именно здесь, сейчас, в этот день и в этом месте. Неизвестные, чертовски сильные акторы пытаются помешать им докопаться до правды, пытаются предотвратить расследование, способное пролить свет на обстоятельства смерти Сони. Всё это просто не может быть банальным совпадением.

Но кто? Кто поместил ловушку им под ноги, кто расставил по краям сцены мистические якоря, внутри которых развернулось локальное междумирье? Иллюминаты, розенкрейцеры? Может, местное отделение мирового оккультного закулисья? Масонская ложа? Комитет трёхста? Нормально соображать в этот момент Вере толком не удавалось, и на память ей некстати приходило множество наименований, почерпнутых из конспирологического интернет-фольклора, который она так любила.

Вера рухнула на кресло в уголке, где сидела в самом начале.
Её била крупная дрожь.

— Там, — она едва смогла выдавить из себя что-то связное, дрожащим пальцем указывая назад, на кухню, — зверски холодно. Там никого нет. Никого живого, точнее, — подчеркнула Вера, — и всё насквозь обледенело, криокамера буквально, — не спрашивая разрешения, она приложилась к бутылке. На этот раз пить алкоголь было невероятно приятно. О его качестве Вера даже не задумывалась.

— Мы... нам стоит поразмыслить над тем, что делать дальше, — на одно ужасное мгновение Вере показалось, что её плоть вновь распадается на маленькие частички, покрывается сетью пиксельных помех. Глаза Веры расширились от ужаса, но наваждение миновало. Она окинула взглядом собрание. Вроде бы никто пока не исчез. Ведь никто, правда?

Память опять становилась податливой, как желе, лишённое формы. Ей казалось, что она забыла некую важную вещь, но была не уверена, что это за вещь и существует ли она вообще, не является ли образцовым примером ложного воспоминания, порождением игры её сознания, бьющегося в истерике от липкого, скользкого страха.

Возможно, стоит просто подождать, закрыть глаза? Посидеть так несколько минут, и всё пройдёт, она проснётся, обнаружит себя в собственной постели, заметит, что она напрочь раздавлена после самой тяжёлой дозы за всю жизнь, что она лишилась остатков способности к различению вымысла и реальности.

Это ведь даже не первый раз, когда она настолько глубоко проваливается в свои наркотические сны. И сейчас наверняка то же самое, иначе просто не может быть, разве нет?

Надо просто взять и проснуться наконец.
Всё снова станет так, как раньше.

Как бы ей хотелось в это верить. Но, несмотря на бредовые желания, Вера понимала: они действительно по уши влипли в серьёзные проблемы. И нет иного выхода, кроме как попытаться прорыть себе тоннель наружу. Глотая холодную, мокрую землю, грязный снег, жутких насекомых и прочую дрянь, какая попадётся в процессе. Архитектор этой грёбаной ловушки не оставил им выбора.

Техническая информация  

Состояние Spooked.

+ 1 бит.

Hide  

[Таб 287]

Изменено 21 сентября пользователем Таб

[Yambie 16 287]

Намного легче смотреть на чужую тревогу сквозь пальцы. Счесть её шуткой. Счесть случайностью. Счесть явлением кратковременным, которое померкнет с наступлением сумерек. Чем-то крайне надоедливым и неуместным. А уж сколько граней у этой тревоги может быть! Чуть ли не каждая взывает к страху, опасениям, что даже самое маленькое пятно на чужой душе вот-вот схватит за запястье склизкими щупальцами, утащив за собой в дебри разлагающегося изнутри тела.

Не каждый решится упасть в яму к другому.

Не каждому хватит смелости стать самому себе судьёй.

Может, поэтому...

– Там же мороз собачий, – общая картина стала напоминать сцены из фильма ужасов про пришельцев мимиков в Антарктиде. Под боком не хватало какой-нибудь собаки, которая убежала бы на задворки, чтобы скопировать генетический код оригинала и попутно сожрать его.

Саша поджал губы, взглянув на пальто Миши, которое сейчас чем-то царственно красовалось на плечах Фета. Он подбежал к окну и прищурил глаза, надеясь всё ещё разглядеть знакомую фигуру в белой мгле.

– Миха ушёл? – глупый вопрос. – На кухне действительно морозильник какой-то. А на улице того хуже. Куда это он собрался-то и без пальто?

Вряд ли домой, конечно.

 

Изменено 11 января пользователем Yambie

[luckyorange 2 779]

Снимаю пальто, накидываю его на плечи Фета. Хватит смертей.

Искажение в коричневом стекле бутылки дешёвого, разбавленного, приведшее к кризису в Дании пива Фета Февральского орет, материться, показывает неприличного рода символы и разбивая стакан об лицо Миши, сдирая пальто и связывая ему руки, чтобы тот никуда не ушел. Потому что с него хватит смертей. Но все это было по ту сторону коричневого стекла, которому суждено будет исчезнуть на границе области, где свалка человеческих отходов выжидает своего часа, чтобы пожрать своего создателя в виде безликого концепта консюмеризма.

В блеклом отражении зазеркалья, том месте, которое Фет называет «настоящим», Февральский ничего не делает, вяло потирая покрасневшую щеку, которую он умудрился отлежать, вырубившись в мир грезы и фей на пару долгих, тягучих минут.

- Да вашу мать, ну что за, - он не договаривает, потому что знает, что звукорежиссер зацензурит конец предложения. Вместо этого Февральский рьяно встает из-за стола и с силой Давида кидает проклятую бутылку в своего Голиафа, взявшего на себя образ входа в унылое кафе.

- Погнали, будем искать его.

[Rane 120]

Пытка продолжалась.

Едва она спаслась из криокамеры, не успела ощутить облегчение от мысли, что никто ещё не исчез, что неведомое нечто никого пока не успело затащить в свою прожорливую пасть, как один из тех, с кем судьба свела Веру, сам, сломя голову, бросился навстречу собственной гибели. Сказочное безрассудство.

Ещё и без верхней одежды.
Серьёзно?

Вера, пошатываясь, встала, и неуверенно направилась к двери.
Ей абсолютно не хотелось идти навстречу неизвестным опасностям, которые прячет в себе белая мгла. Всё тело ныло от холода, ломки и страха, она отчаянно желала забиться под самый дальний столик кафе и ничего, совершенно ничего не предпринимать. Она в принципе ненавидела действовать, её жизненным путём последние несколько лет был чистокровный эскапизм, а здесь, так или иначе, тебе придётся идти вперёд, а хочется этого или нет – то совершенно неважно.

— Слушайте, он же замёрзнет там до смерти, — Вера обернулась к остальным, поочерёдно на всех посматривая, — я... я согласна. Мы должны пойти, — заявила Вера бесцветным тоном, за которым скрывался скверно спрятанный страх, страх обречённого человека, — должны, — повторила она, будто пытаясь убедить себя саму, что риск в данном случае оправдан.

Да, она была немного знакома с Михаилом, и именно поэтому прекрасно сознавала, что парень способен наворотить много очень странных дел, которые, в лучшем случае, заставят окружающих покрутить пальцем у виска, а в худшем могут закончиться крайне плачевно для самого Миши.

Вера должна была уделить ему побольше внимания. Раньше. Пока ещё было можно. Но она оказалась слишком занята своими собственными переживаниями, и это сыграло с ней злую шутку. В очередной по счёту раз, кто бы сомневался.

Сколько можно тонуть в молоке, можно ли попытаться исправить хоть что-то? Вылезти из кувшина, сбежать прочь?

Что же.
По крайней мере, стоит попытаться.

[Таб 287]

Изменено 21 сентября пользователем Таб

[Таб 287]

 

 

Изменено 21 сентября пользователем Таб

[Таб 287]

Изменено 21 сентября пользователем Таб

[Yambie 16 287]

Примерно так он представлял себе смерть. Границу, когда душа отделяется от тела, когда на белый снег брызгает кровь, когда кости дробятся о грубый асфальт, а цельная оболочка превращаешься в органический мусор, из которого вывались органы. Очень они теперь похожи на те, что продают в мясных лавках, сырые и безвкусные, которыми подкармливают бродячих собак с кошками. Кровь впитывается в асфальт, кожа пытается стать частью величавого бетона, в недружелюбных стенах которого прячутся маленькие люди, незаметные миру вне Снежногорска. В последний миг сознание испытывает что-то хорошее – приятный и тёплый жёлтый свет, почти лучи солнца, что щекочут щёки, горячий чай, что-то сладкое в общей тарелке, а за окном романтичная метель.

Уютно.

Так уютно, что аж тошно.

Боль в голове распускается красным цветком. Белые жилки молнией растут вдоль позвоночника, неся с собой ещё и усталость. Смирение. На инстинктивном уровне хочется найти какое-нибудь тёплое место и там впасть в спячку, пока не пройдёт зима. Ветер уныло завывает, но, может, это не ветер вовсе? Предсмертные стоны или крики самого города? Может, иллюзия жизни? И надписи на стенах, которые в итоге закрашивают белыми квадратами, не лгут, что где-то там другая жизнь. Где-то там другой он.
 

⸻⸻⸻⸻⸻ ☽・𝆺𝅥𝅯・☾ ⸻⸻⸻⸻⸻

Они не были ему друзьями. Он не считал их таковыми, вложив в это понятие что-то очень далёкое и необъятное. Непостижимое. Даже когда возвышенность чувств достигает своего пика, теряя в итоге свою первоначальную ценность. Воспоминания детства или мимолётные встречи – нитки слишком тонкие, их способен порвать даже порыв слабого ветра. Но в какой-то момент каждая окрасилась синим цветом, подарив стойкость сравни корням дуба. Заставила не забыть что-то важное.

Но что?

Белая стена, как чистый холст. Нужно взять где-нибудь краску: жёлтую, зелёную, синюю, красную. Проволока из одуванчиков, гитарист с петлёй на шее, половину его лица закрывает кровавое пятно. Взять белую краску, закрасить эту картину. Взять жёлтую, зелёную, синюю, красную. Затем опять белую и так до бесконечности.

Всё, что не понравилось можно закрасить грёбаным белым цветом.

Почему от собственной жизни ощущения почти такие же, как от этой стенки?

– Дебил, – Саша зло сузил брови. Губы скривились, шрам придал им чем-то зловещий оскал. В этот момент он мог сойти за почти точную копию своего тирана отца. – О чём ты думал? 

Из кармана куртки Саша вынул телефон с платком. Он сначала проверил телефон на наличие пропущенных сообщений, а затем протянул платок Михе.

Белый, но не такой белый как снег.

Чистый, мягкий и холодный на ощупь.

– Держи, – говорит Саша следующее. – Хотя по-хорошему надо к врачу.

 

Изменено 15 января пользователем Yambie

[Gonchar 4 767]

Егор тяжело выпустил воздух изо рта, позволяя облачку пара вспорхнуть в воздух. Его веки были полуприкрыты, он слушал город вокруг себя. Его гудение промышленных звуков, машин, голосов, человеческой суеты, постепенно клонящейся ко сну. Скоро будет новая неделя, работа, учёба. Всё вокруг закрутится в метели банальных бытовых тревог и рутине. Всё забудется и растает, как снег по весне.

Но хрена с два. 

Он зло сжимает зубы до боли в челюстях и грубым движением нащупывает пачку сигарет в кармане старой кожаной куртки. "Русский Стиль", блевотно-жёлтая пачка. С щёлканьем зажигалки морозный воздух заполняет дым и запах дешевого табака вместе с чем-то напоминающим горящую смолу. Настоящий, мать его, детектив из Улицы Погасших Фонарей. Лейтенант Морозов заступает на службу. 

– Мы найдём того, кто убил Соню. 

Хриплые слова срываются с губ как будто сквозь стиснутые зубы. Отдаваясь ноющей вибрацией где-то в темечке и затылке. В холодных глазах Егора горит тупая упёртая решимость, которая, кажется, выгребет его даже из самых глубоких сугробов забытия бытовухи. 

С треском он затягивается сигаретой и критически осматривает Михаила.

– Выглядишь как Сиплый, когда его нашли дохлым в сугробе. – таков был неутешительный вердикт. – Не мне тебе говорить, что в метель выходить х№% идея. 

Егор опять тяжело вздыхает и бесцеремонно начинает тянуть Мишу за локоть. 

– Пойдём, плеснём чайку, ванну наберём, отогреешься. 

Изменено 14 января пользователем Gonchar

[Rane 120]

Вера стояла с широко раскрытыми глазами, уставившись в стену, на которой поверх чего-то, что было там раньше, неизвестный человек нарисовал белый квадрат, закрасив тем самым оригинал, но сделав это недостаточно хорошо – белое пятно само по себе всё ещё слишком выделялось. Раздражало взгляд и одновременно притягивало его.

Ей так хотелось понять, что же там кроется, за этой ослепительной белой краской, хотелось стереть её к чертям, обломав о кирпич свои ногти, до крови, если потребуется. Закрашенное граффити – это приговор, что повседневность выносит безымянным истинам, которые пытается донести улица. Опознавательный знак, который никто никогда больше не сможет прочесть. Шифр, чей удел – остаться навек сокрытым.

А потом случилось нечто. Поразительное, страшное нечто, оно вышибло почву из-под ног, и Вера пошатнулась, всё её тело сжалось, а по спине пробежала дрожь священного ужаса. Этот момент озарения напомнил ей некий мистический, почти религиозный феномен, будто высоко за облаками прогремел божественный голос, и бывший гонитель в один миг сделался самым верным апостолом.

В памяти, как при ускоренной перемотке видеоплёнки, пронеслись страшные и немыслимые картины минувшего дня. Будто непреодолимая, чудовищная, многорукая сила всей своей жестокой мощью обрушилась на хрупкую клеть разума Веры, ломая, круша, перемалывая челюстями, растягивая и поглощая. Больно, очень, очень больно. Она желала, чтобы это прекратилось, и в то же время нет, не желала, совершенно не желала – напротив, хотела открыться. Пламенный перст вновь выжигал на её сердце письмена, которые невозможно, нельзя забыть. Как вообще это могло случиться? Как такое в принципе могло вылететь из головы, да как ей только совести хватило?

Вера вспыхнула, лицо залила краска. Беспомощное осознание собственной вины захлестнуло её с головой. Она обхватила себя руками. Если бы только можно было провалиться сквозь землю, Вера, вероятно, прямо сейчас летела бы в самый центр планеты.

С её глаз в этот миг, казалось, спала пелена, вязкое марево, уродливое порождение порочной связи двоих любовников – сна разума и самообмана. Очертания зимнего города исказились, и всё, всё стало совершенно иным. Таким же, но иным, как если бы поменялся глобальный оттенок на фотографии, в одном месте изменился цветовой баланс, а в другом – точка белого.

Вера пыталась что-то сказать, но лишь открывала рот, как рыба, выброшенная на берег. Она потеряла дар речи, она глотала слова, подобно человеку, просидевшему дома несколько лет, чьим обществом всё это время были персонажи манги. Вера и раньше с трудом выражала свои чувства, но сейчас? Уместных слов просто не находилось. Она очутилась там, где начинаются и где заканчиваются дороги всякой души живой, у врат великого молчания. Будто прикоснулась к чему-то невыразимому, неизмеримо более высокому и оттого манящему, отчаянно, вплоть до горьких, тоскливых укольчиков в самое сердце. Такое случается, когда вспоминаешь первую любовь своей юности. Для Веры, правда, то была вторая.

Она поняла, что так нельзя, что если так продолжится, то она потонет прямо здесь, в своём же собственном океане воспоминаний, ничего не замечая и никого не слушая, и даже если произойдёт нечто страшное, город вдруг подвергнется бомбардировке, а на улицах взвоют сирены – она так и продолжит стоять, бессмысленно уткнувшись в эту кирпичную стену, на этот белый квадрат. Надо собраться. Вытащить себя за волосы. Один-единственный раз в жизни. Вера цеплялась за каждый повод, лишь бы выбраться из состояния странного священного трепета, в который её ввергло внезапное изменение модуса реальности.

Вера резко обернулась и подбежала к Михаилу.
— Застегнись поплотнее, — недовольно пробурчала она, отводя глаза, в которых всё ещё сияли льдистые, полубезумные отблески, — мы же там почти замёрзли из-за тебя. Ты ведь не думал, что мы тебя бросим?.. — Вера не стала ждать и сама проверила, насколько плотно на Михаиле сидит пальто и на все ли пуговицы оно застёгнуто. В этот момент она чуть-чуть походила на заботливую сестру, которая печётся о своём чрезмерно смелом братце.

Телефон Вера проверять не стала.
Ей почти никто не звонил, а немногие звонки, которые до неё доходили, всегда заставляли Веру нервно дёргаться – либо спам, либо из колледжа звонят, чтобы сообщить об исключении, либо... либо то, о чём размышлять ей было очень неуютно.

[Таб 287]

Изменено 21 сентября пользователем Таб

[Soulcatcher 90]

Боль. Боль всегда опережает мысль. Сильная боль её предотвращает. Очень сильная боль мысль убивает. Приносит безумие. Порой убивает мыслителя.

Это же... какая-то неправильная боль. Мысли гуашью растекаются по сознанию. Медленно. Нехотя. Лениво.

Д̵͖͎̰̖͊͒͆е̸̛͖̝͓̱̑̍̔͗р̵̛̥̿͋̇ͅь̸̲́͝м̴̱̪͂͐͑͌͐о̶̣̃̒̈́̌̚в̷̢͇̫̌̀̎͝о̷̭̦̆̽̈́̿̒ё̷̺͇́̅̊ Знакомое ощущение. Так бывало после приема у доктора, когда с̸̩̬̘̱͂̀̅̂а̷̌̊͐̽͠ͅн̵̙̠̪́и̴̧̛͙̙̩͍͌̿̄т̵̖̺̱͔̤͊͒а̶̭̗͕̥̯͒р̵̎̒̀̔ͅͅы̵̣̗̱̞̼̀̉̑̓͘ ̴̛̞̦͘в̶̢͓͎̺́̃̐к̴̗̜̳̺̰̅͊́͋̐а̴̮̰̳̣̦̀̋͘л̷̗͌͂ы̶̙̪̤͑в̶̢̬̫̞̩̑̅̇̀͝а̸̭͉̩͇̑л̸̰̔̋͒̚и̷̫̯̾̐̍̆͝ ̴̣͛̍̓̆͌м̸̪͍͍̄̔н̵̡̣͓̪̬̀ё̵̬̖̠̹́̓́̀͟ ̵͚̻̾п̴̗͚̇̀́͗а̸̢̯͜͝р̴̥͙̈̀у̴̨̪͓̘̻̉͑͝ ̷͎͋̀̉̃̎к̷͈̐у̷̨̡̛̙̜͚͒̾̓͝б̸̢̡̛̝̰̤̃и̷̞̐к̷̲̮̆͛͛̈́̀͟о̵̙͚͎͂͗̚͡в̷̡͐͆͗͐̈  я принимал своё лекарство. Мне теперь лучше?

Дзинь-дзинь. В оглушающем безмолвии с легким звоном падает вниз неправильная кровь. Ей ведь положено капать? Как там, как к̷̡̛͉̣̫̤̅̃͝а̷̭͋͐̂ж̵̖̜͎͇̙͋̑д̸̡̝̅̀̚͝ӱ̷̨̥̱̫̰́͡ю̵̼̀ ̸̗͙̹̀ͅн̵͚͙͛̀̓͝о̸̣̇̊̒̌ч̶̬̣̲͓͆̃̊͜͝ь̸̮̤͊͒́͗́͜... Как что?

Боль - это х̵̦̩̫̀́̓̑ӧ̷̯͔͖͍̺́̔р̸̜̄̃о̴̛͚̫͗͆̀͂ш̴̡̣̻̥̂͌̈̔̄͟о̶̝̜͆  плохо. Ведь никому в этом мире не нужно страдать. Значит, я сделал что-то не так?

Боль означает, ч̶͙̬̘͝т̶͙̙͘о̸̯͈̘̊͜ ̷͎͓͆̾̏͆͟͠я̴̞̜͕̯̈́̐ ̸̩͖̞̣̑̕͠д̴̗̍о̵̬̀̍̈́̀л̴̩̫͕͗͗̿̚ж̷̡́̔͐͟͜е̶̞̩͎̻͎͑̊͘н̶̡͐̔͠ ̷̜͝б̶̬̐̂̎͑͠ы̸̯̋̇̆̕т̴͍̦̔̉́̉͝ь̵̧̞͉͎̃̀ ̶̤͇͗̓͆̀͋м̴̡̡͙̮͐е̵̛̭̙̲̃͒̒͘р̷̧̪͔̯̺̏͂т̶̤͕́͐̏͘в̶͓̟̀̅̔̑   что я все ещё жив.

Эта неправильная боль гораздо легче... п̷̺̼̊̈́р̸̞̽ѐ̶̜̃̋ж̴̛̦̟̾͋͠н̸͍̲̭̣̀͠е̴̨͕̤̻̼̌̃͑͗̈й̷̛̛̤̑  легче его?

Как же мне теперь х̵̦̩̫̀́̓̑ӧ̷̯͔͖͍̺́̔р̸̜̄̃о̴̛͚̫͗͆̀͂ш̴̡̣̻̥̂͌̈̔̄͟о̶̝̜͆.

На моём лице алым цветком распускается блаженная улыбка, вновь разрывая заледеневшие на лице порезы. Снова капает кровь. Кап-кап.

Нет-нет. В̷̡̘͚̗̲̐̒̈́̚е̸̡̧͙͚͛̂̂̓̽д̶̲̎͐ь̴̰̰̲̈́͘ ̶͙̯̲̖̥̈́̊̿̎͝к̶̳̂̾̌р̷̪̤̤͇̪͆о̷̨̛̖̹̥̏̓̕̕ͅв̶̢̳͎͜͜͡и̸̃̑͒͡ͅ ̶̗̰̲̩̪͆п̶̢̈́͌̂̾о̷̢̳͕̏̂̃̚͡л̵̮̻̥͒͛͆̐͜ӧ̸̼̅͒͝ж̴̤̙̚̚е̵̜͙̗̎̽̀͋̚н̶̨̲̅̊о̸̙̣̆̓ ̴̼̞͓̔̽̆͑͛з̴̨̜̾̐̒в̷̰̉̀̄͊͡е̷̨̖͈͎͎̂͂̾̃н̴̩̦̠͊̕̕ё̴̢̢͖̙̣́̚т̶̳̌͆͡ь̷̰̙̉͂̋̔̃͜ ̴̬͉͙̅̍͛̄н̷̩̞̫̈͟͟͡а̴͕͕͌̌̊̇ ̷̛͉̯̏͑̌с̴̥̙͙̣͉̓̓̂́̊н̸̥̮̪̐̄ё̵̢̡̼͖̭̚̚г̷̙͈̝̀͝у̷̧̘͇̟͇͡.̴̡̮͍̙̩̓̒̆̕

– Дебил, – Саша зло сузил брови. Губы скривились, шрам придал им чем-то зловещий оскал. В этот момент он мог сойти за почти точную копию своего тирана отца. – О чём ты думал? 

Из кармана куртки Саша вынул телефон с платком. Он сначала проверил телефон на наличие пропущенных сообщений, а затем протянул платок Михе.

Белый, но не такой белый как снег.

Чистый, мягкий и холодный на ощупь.

– Держи, – говорит Саша следующее. – Хотя по-хорошему надо к врачу.

Я беру протянутый платок, белый квадрат, как на стене, вытираю им непослушную кровь.

Ч̵̜̊͝т̴̬̦̰̓͊̚̚ͅӧ̴͕́̈́̄̌ ̸̮̫̀ж̷̧̉̄̽̕͝е̴͉̦͎̺̉̔ͅ ̴͓̼̦̊̏͜с̴̬̖̕т̸̗̹̌͂̀͠ё̷̳͇͆̽̕р̷̰͈̖͉̔̓̄̽л̷̮͉͓͙̾͊̉̕ͅо̷͕͕̂́͡͝͝с̶͈̤̻̂ь̷̣̣͕͒̑̄̋̎?̶̢̞̗̼̿̃̆̚

- Благодарю. Кажется, я имел неосторожность пораниться. Не ожидал, что метель способна так р̸̳͓̏а̸̮̖͈̗̓з̴̡̽͆̋́̕д̶̩͍̹̕͟и̶̝̦̼̉̽р̶̺͔̖̠̂͗͜а̸̧͎͇͉̋̑̌̿̅т̸̗̀̃̏͒ь̸̧̣̪̙̓͋́̀̚ ̶̡̧͈͒̒͋̕ч̵̘̯͍͇͂̊̔͑͘е̸̯̘̍̈́̔л̷͙̃ӧ̷̤̈́̓̌̚в̴͔̲͉̯̇̃̓е̵̢̗̫̙̓̕ͅч̷̛͓̤̘͡е̸̩̮̭͉̙̐͊͊̍с̸͉͈̝̐̀̑̀͗к̴̞̇у̴͓̬̍͂͗ю̵̤͐̂͆̊ ̸̩̙̟̈́п̸̽͌̓́͟͡л̸͍̄͋́̎͛о̸͊̑ͅт̴̢̘͇̌̈́̇͗͆ь̶͕̰̙͌   - конец фразы комом застрял в горле. Что я хотел сказать?

- ...кхх...способна сбить с ног - моя улыбка становится виноватой.

 

Я послушно позволяю Егору увлечь меня за собой. Все именно так. Расследование, наказание - непременно настанет их время, но не сейчас. В данный момент положено нежиться в горячей ванне и пить теплый ароматный чай. Окончательно уймётся боль, по телу распространится мягкий жар... И̶̞̓͝ͅ ̷͓̮͖̬̆̑́̌т̵̧̉́͒̇̌о̷̢̖̠͌͑͟г̶̡̑̽̚д̴͙̳̺͐а̴̻̲͔̦́̊͊̿͗ ̵̱͋̉͊̆в̶͍͠с̷̩̪͇͐̐͒̕е̷̻͕͂͂ ̶̩̤͎̏̈̕̚б̵̪̘̩̄ӳ̴̫͛̉̌͡д̷̙͎̔̑̈́̂͠е̷̳̠̺̬̪̏̄т̶̝̹̜̆̏͜ ̴͈͔̞̰̈́̃к̵̼̫̪̮̓̔̈͋͝а̷̥̣͓͋̈͊͒͜͝к̵͍̥͔͔̺̚?̸̛̖̅͗ ̴̺̟̟̺̄͑̕П̴̢̜̮͖͆̏́̾р̴̼̠̠̌̃̐͝а̷̨͈̣̏̓̓в̷̝̫̩͐̃͊̾͆и̶̲̃̔̀л̵̗͕̓ь̷̹̈̉̑́н̸̡̧̟͈͐́̌́́о̷̛̺̘̪̟̽͐̉̚.̴̧̧͚͍̹̄̎̎ ̷͚̫̑̊̋Х̶̬͈̌̽́̽о̷̩̊́̚р̶̹͓̣̾̄͊о̵̛̘̻̯͑ш̴̛͇̬̳̩̹̀о̶̥̰̣̟͕̎́̔͘͝.̷̼̘͓̓

Удивительно, но даже сейчас я чувствую, как становится жарче. Как приходит прекрасное Хорошо будущего.

Мысль формирует реальность?

Нет, это Вера застегивает пальто на все пуговицы. Гораздо теплее, чем я мог бы я сам.

[luckyorange 2 779]

Мать - на смене, отец - пересекает границу под безлунную ночь, пока псы порядка медленно спят в плохо обогреваемых сторожках, камера отлетает подальше от главных героев, играет чертовски нагнетающая музыка. Почему? Потому что их приемный сын опять не начует дома. Кадр показывает Фета, почесывающего покрасневшую щеку. Он часто это делает - сбегает в свою убитую комнату на втором этаже ДК. Особенно часто, когда никто из “стариков” нету дома. 

-- Я отвалюсь к себе, -- говорит он и все прекрасно знают, о чем он имеет ввиду, -- может покурю чего-нибудь, -- он недовольно засовывает руки в карман, -- а завтра…

Голландский угол. Камера слегка склоняется в бок. Фет сплевывает себе под ноги. Завтра будет завтра, оно принесет проблемы, которые будут как очередная порция наркотиков для валяющегося на холодом кафеле железнодорожного вокзала бездомном - мгновение передышки для агонизирующего в поиске ответов сердца, чтобы начать извращённый цикл страданий с новой силой.

-- А завтра надо в хату Соню навестить.

[Таб 287]

Изменено 21 сентября пользователем Таб

[Таб 287]

Изменено 21 сентября пользователем Таб

[Таб 287]

Изменено 21 сентября пользователем Таб

[Gonchar 4 767]

Шаги гулким эхом отдаются по пустым коридорам жилищного комплекса. Егор сжимает в руке тяжёлую спортивную сумку, которая иногда позвякивает на крутых поворотах. Его взгляд спокойно переходит от одной двери к другой. Едва ли кому-то есть дело до неожиданных вторженцев. Все слишком привыкли отводить взгляд и ускорять шаг, когда рядом происходит какое-то дерьмо. Если что Егор и успел выучить за свою короткую жизнь, так это что бы ты ни делал - делай это уверенно. 

С лязгом он бросил сумку на пол перед дверью и криво усмехнулся Саше, извлекая под желтоватый свет ламп потёртый ломик, который явно видел немало дела. 

-- Знаешь, как отжимать двери? Не так уж сложно, особенно если какое-то китайское д%№. 

С глухим звуком он вогнал лом острым краем между дверной рамой и тем местом, где находится замок. Налегая на лом, Егор с неожиданной силой стал банально выламывать дверь до тех пор, пока та не издала жалостный металлический звук сломанного замка. 
-- Добро пожаловать!

С кривой усмешкой он закинул лом на плечо и подмигнул своему товарищу. 

[Yambie 16 287]

⸻⸻⸻⸻ ☽・𝆺𝅥𝅯・☾ ⸻⸻⸻⸻

Он возвышается над толпой в жёлтом свете софитов. Будто осовремененный Давид итальянского скульптора, рождённый в свете La Haute Renaissance в образе неподвижной статуи из мрамора, но в которую впоследствии вдохнули огонь жизни. Он смотрит на мир едва хмурым взглядом, он ничем не отличается от остальных, утопая в серой мгле города, а тотчас – он не похож на других. Его окружают стальные волны электро-аккомпанемента, его плеча едва касается тонкое плечо синеволосой девушки, чьё присутствие уже само по себе феерия.

Он болезненное доказательство того, как быстро проходит детство, как жестоки заявления, что необходимо взрослеть, пряча любимые сказки и игрушки под слоем удушливой пыли. Он доказательство того, как хрупка дружба – рано или поздно Саша всё равно потерял бы её. В чертогах сознания, где прятался страх, он видел, как она уезжает на машине со своим новоявленным парнем в сторону Столицы. Как первое время от неё приходят весточки.

Всё хорошо. Всё прекрасно.

У нас свой дом.

И будет своя семья.
 

У них родятся три дочки
Вера, Надежда и Любовь
 

А затем она просто исчезает из этого мира, словно её никогда не существовало.

Он стоит на сцене. Его мраморную фигуру освещает жёлтый свет софитов. Саша стоит напротив и в сердце зияет пустота. Он протягивает к нему руку, чтобы потушить о лоб горящий окурок.

Наверно, это была ревность.

Голова гудела от раннего пробуждения. В такие моменты окружающий мир острее ощущался чем-то нереальным. Так ещё бывает, когда слишком углубляешься в водоворот собственных мыслей и грёз, когда рвётся одна ниточка связующей реальности. Словно в этот миг даётся некий выбор, где теперь впредь жить пограничному естеству.

В знакомом мире материи или в том, который сложно описать как что-то духовное, божественное в своей сути.

Выбор, конечно, всегда делался в пользу первого.

Забавно, что он уже успел забыть каким оживлённым местом бывает ДК в ночное время суток. Музыка оживала чуть ли не в буквальном смысле этого слова и агрессивно тарабанила по стенам. Она заглушала крики и смех, истерию, за которой трудно различить счастье или печаль. Саша готов был поклясться, что где-то в дальнем углу происходила драка – чьи-то окровавленные кулаки украшали чужое лицо парочкой новых синяков. Они напоминали космос, яркие картинки на страницах ещё целёхонькой энциклопедии – настолько она скучна, что представители разного поколения берут её в руки лишь раз в жизни – и в этом есть своя ирония.

Может, и эта вселенная рождалась в каких-то нестерпимых муках.

Саша посмотрел на серое небо, сощурив глаза. На голую стену, которую едва собой закрывали кусты рябины. Он представил, как через несколько часов взойдёт солнце, осветит собой эту самую стену и на ней заиграют тени – от ветвей деревьев, рябины, его собственная. Уголок губ невольно дёрнулся в полуулыбке, пальцами Саша сделал жест «козы» и тут же отдёрнул себя от того, чтобы вытянуть руку вперёд. Красные от холода щёки начали гореть ещё от стыда. Разум посеяло сомнение – происходило ли когда-то давно нечто похожее?

Когда он только познакомился с ней и такие глупые мелочи были наполнены куда большим смыслом.

Спрятав руки по карманам куртки, Саша молча следовал за Егором.

 

С глухим звуком он вогнал лом острым краем между дверной рамой и тем местом, где находится замок. Налегая на лом, Егор с неожиданной силой стал банально выламывать дверь до тех пор, пока та не издала жалостный металлический звук сломанного замка. 
– Добро пожаловать!

 

Саша вскинул бровь, наблюдая за работой Егора. Его жизнь-то пошла куда насыщенней. Пусть обществом это порицалось, когда можно собраться дружной компанией без страха получить по голове этим самым ломом.

– Премного благодарен, – хмыкнул Саша, горделиво зайдя в квартиру. – Возьму на заметку, если не найду профессию респектабельнее взломщика.

Где-то на перепутье трёх комнат он остановился. Если жилую относительно можно назвать воплощением того творческого беспорядка, когда стимуляторами вдохновения преимущественно уже служит всякая химия, то вот вторая походила на какой-то гроб.

Взгляд чуть дольше задержался на миске.

Может, тут держали кошку или маленькую собаку?

Или Виктор просто был неряшливым идиотом, сгребающим ненужный хлам.

– Вторая комната, наверно, принадлежала его деду, – поделился догадкой с Егором. – Слышал, что он после рехаба должен был жить с ним, – Саша наклонился чуть в бок, вновь заглядывая в первую комнату. – Берёшь на себя вторую, а я Виктора? Видел монитор, может и компьютер будет.

 

Изменено 21 января пользователем Yambie

[Rane 120]

~ ~ ◈ ~ ~

Тем вечером Вера, вместе с остальными, отправилась обратно в ДК. Она чувствовала необходимость проводить Михаила и убедиться, что с ним всё в порядке. Всё-таки парень пережил, без преувеличения, довольно сложный день. Но имелась и иная причина, не проговорённая вслух и в полной мере не осознанная самой Верой. Первое время она слишком боялась остаться наедине со своими собственными мыслями. И опасалась, что произошедшее днём повторится вновь, но на этот раз рядом не окажется никого, способного протянуть руку помощи, даже просто поддержать, хотя бы одним своим присутствием. В полном одиночестве, ночью, перед лицом невообразимого? Нет. Не сегодня.

Вера, как всегда, была немногословна. Здесь было тепло, и это главное. Не только физически, но и в каком-то сокровенном плане тоже. Будто оттаивал лёд абсолютного одиночества. Постепенно, частичка за частичкой. Её лёд, ставший, пожалуй, даже родным, за столько-то лет. Таким привычным. Маской. Надёжным плащом.

Везде, где есть люди, появляется общность. Большой круг огромной общности, внутри неё множество кругов поменьше, малых общностей. Такова социальная природа человека, в абсолютном одиночестве люди звереют, медленно начиная терять себя, свою человечность. Великая пустота пытается поглотить то, что ещё осталось. Сначала чуть-чуть, осторожно, а потом становясь всё быстрее и наглее, прожорливее.

Вера шла тропой одиночества. Её окружал пепельный аромат трагичного прошлого, а люди будто чувствовали это, и сторонились. Однажды она попала в очень плохую компанию, навсегда потеряв из-за этого свою самую дорогую, единственную подругу. Вера предпочитала как можно меньше размышлять о тогдашних событиях. Каждая подобная мысль колола, как швейная игла. На сердце появлялись кровавые капельки. Незачем ранить себя ещё больше. Она пережила всё это. Едва-едва, растеряв в процессе много чего-то очень важного. Но пережила. Всё закончилось.

Она помнила. Овальные очки в толстой оправе, цветные волосы. Лёгкая бородка.
Смешливый, бунтарский и озорной взгляд, в котором иногда мелькали странные, непонятные мысли. Ненормальные, пропитанные вязкой маслянистой тьмой, которая так плохо сочеталась с внешним образом буйного экстраверта.

Порой воспоминание о нём вспыхивало в голове Веры, как воспалённый, гнилой нарыв. И к горлу подступала тошнота. Она не помнила его имя. Не желала помнить. За именами скрываются двери, которые не стоит открывать. И за каждой такой дверью обитает свой собственный маленький монстр.

Надвигалась ночь, Вере стало заметно спокойнее. Память о дневных приключениях поблекла, всё произошедшее вновь начало казаться чем-то нереальным, почти сновидением. Появилось желание всё-таки вернуться домой. Она не привыкла засыпать в месте, где собирается много посторонних людей. Приобретённая асоциальность начинала намекать о себе, и чем дальше, тем настойчивее.

Вера обычно была склонна уступать каждой своей слабости. В конце концов она распрощалась со всеми, кто ещё оставался в ДК, кого она знала. И, шагая по тёмным улицам, направилась к своей панельке.

~ ✧ ✧ ✧ ~

В квартире было непривычно тихо. Голубоватый свет телеэкрана по-прежнему освещал загаженную комнату женщины, которая дышала одним лишь прошлым, тоннами алкоголя заливая томящую бессмысленность своей полужизни. Вера настороженно посмотрела на неё. Неуклюже развалилась в кресле, как мешок с опавшей листвой. Что-то будто не так?

Вера совершенно не желала, чтобы этой ночью ей ещё и скандал очередной устроили, но проверить стоило. Если померла, то может начаться такая юридическая возня, которая нынче абсолютно некстати. Ещё и родственники внезапные объявятся со своими правами на квартиру, пойдёт судебная волокита, день за днём. Денег на юриста нет. Её, конечно же, выбросят на мороз, где всё и закончится. В любой другой день? Да пожалуйста. Но только не сейчас.

Вера тихонько подошла, присмотрелась внимательнее. Вроде дышит. На щеке что-то блестит. Похоже, Тихонова-старшая плакала во сне. Меньше всего Вера была расположена сочувствовать этой женщине. Поджав губы, она захватила с собой пару бутылок, которые, похоже, ещё даже открыты не были. Этой ночью спиртное ей самой пригодится.

~ ✧ ✧ ✧ ~

Она лежала на постели, пустым взглядом разглядывая стенку напротив. Там висел давно забытый календарь, который не меняли, кажется, несколько лет. Грустные девочки с тушью, размазанной по задумчивым лицам. Оттенки чёрного, оттенки розового. Страница, застывшая где-то в потерянном межвременье. Как и вся её жизнь.

На компьютере был открыт сайт, где рассказывалось о самых влиятельных тайных организациях оккультного толка, на которые можно теоретически свалить ответственность за всё, пережитое днём. Но чем больше Вера вчитывалась, тем сильнее ей казалось, что вся эта тонна информации только запутывает, ничуть не приближая к разгадке. В конце концов ей окончательно наскучило.

Облачко дыма от косяка травы поднимались к потолку. Вера не потрудилась закрыть шторы, тусклое уличное освещение бросало по углам необычные, глубокие тени. Создавалось впечатление, что там, в уголках этих, бурлит и шевелится нечто живое. Только и ждёт момента, чтобы вырваться. Обрести свободу.

Вера допивала вторую бутылку, в глазах болезненно двоилось.

Она начала говорить сама с собой, обсуждая какие-то причудливые глупости, лишённые как логики, так и смысла, однако с каждым сказанным словом язык заплетался всё сильнее. Голова Веры, в конце концов, склонилась на плечо. Она провалилась в тревожный сон, полный бессвязных сновидений. И сон этот длился дольше обычного.

Когда она проснулась, солнце давным-давно встало. Перевалило далеко за полдень. Всё раскалывалось и болело, как после удара полицейской дубинкой наотмашь. Вера с огромным трудом поднялась с кровати и направилась в ванну, пошатываясь. Она взглянула в зеркало, но быстро отвела глаза.

Ей не хотелось смотреть на это лицо.
В животе всё скрутило.

Кое-как умывшись, она начала собирать вещи. Неизвестно, что им там пригодится, но как минимум стоит прихватить принадлежности для взлома, чтобы разделаться с опечатанной дверью. Вера сомневалась, что в нынешнем состоянии ей хватит сноровки даже упаковку лапши из продуктового стянуть, но стоило всё же дать себе один шанс. Не то чтобы она часто вламывалась в чужие квартиры, впрочем.

~ ✧ ✧ ✧ ~

Атмосфера местечка, где совсем недавно проживала Соня, представляла собой настоящий образец постсоциалистического депрессивного жилого блока. Правда, в этом городе в целом радостные места не особо часто встречались, напротив. Скорее, их не было вообще, тебе всегда приходилось выбирать между "плохим" и "очень плохим".

Но конкретно здесь каждый камешек, каждая кривая лавчонка и каждый побитый фонарь будто прятали в себе какую-то особенно острую тоску. Горечь о неведомом будущем, печаль о мечтах потерянного детства, которые так и не исполнились. Каждый шаг напоминал тебе о множестве тупиков, которые лежат перед тобой, и о том, что никаких перспектив не осталось, что для тебя, приятель, всё давно кончено.

Вера присоединилась к остальным, напустив на себя привычную унылую физиономию. И помрачнела ещё больше, когда заметила, что в окошке горит свет. Именно там, где он сейчас, по всем признакам, не должен гореть.

— Опять какая-то дьявольщина, — безразлично заключила она вместо приветствия, кивнув на окно, — похоже, нас кто-то опередил. Показываться, правда, не спешит, — пожала Вера плечами после нескольких минут ожидания, — если мы не собираемся играть в приличных гостей, то я принесла с собой инструменты, — многозначительно добавила она, — пригодятся. А теперь пошли. Настало время нанести небольшой визит, — после этих слов сердце будто камнем придавило.

Что-то ей подсказывало, дельце закончится плохо. Они ведь сейчас как мотыльки, летящие на пламя церковной свечки. В этом тревожном свете был будто намёк, некое предупреждение. Красный знак запрета, который они прямо сейчас собираются демонстративно проигнорировать. Вчерашнего приключения, видимо, оказалось недостаточно, но отступать Вера не планировала точно. Если ввязываться, то с головой. Слишком поздно размышлять.

Внезапно Вера вспомнила, что последний раз она была в комнате другой девушки тогда, в тот самый роковой день, несколько лет назад. Вместе с ■■■■■. И что-то сжалось внутри. Во всём этом чувствовалось нечто почти непристойное, неправильное. Вера понимала, что такие мысли, в сущности, абсурдны. Её однокурсницы регулярно ходят друг к дружке домой, и только она живёт одна. Напридумывала себе скрытых смыслов. Как глупо, какая же дура.

И, тем не менее, отделаться от неуместного стыда не получалось.
Вера попыталась запихнуть его на самую дальнюю полку подсознания, чтобы хотя бы сейчас не мешался. Времени на самоедство всегда достаточно, но сейчас слишком важный момент, чтобы терзать себя этой чушью.

Пришла пора поиграть в троицу заправских взломщиков.

[luckyorange 2 779]

Немой вопрос: что странного в тусклом свете лампы? Фет смотрит на своих спутников, пока до него медленно начинает доходить. Он материться, но негромко, потому что цензор заглушит его слова, рвано следующие за холодным ветром. Дряхлый мороз заменяет затхлым воздухом подъезда.

Входная дверь в квартиру Сони? Закрыта, конечно же. Он опускается на колени, начиная свою медленную симфонию взлома и проникновения в чужое жилище без разрешения. Звукорежиссер приглушает музыку, концентрируясь на скрежете металла. Камера крупным планом, со лба Фета медленно стекает капля пота. Слышен заветный щелчок замках, выдох, скрип открывающейся двери, и все окружение возвращается в норму.

- Неплохо сработано, - говорит Фет Вере, переступая порог. Сцена еще не закончена.

[Таб 287]

Изменено 21 сентября пользователем Таб

[luckyorange 2 779]

Наезд вперед, камера показывает, как Фет переступает порог кухни. Родственная душа в контексте алкоголизма, вышедшим на на дорогу контекстного бунта против устоявшихся рамок. Или что-то подобное, он потом в верстке сценария придумает что-нибудь покруче. 

- Эй, сестра, - он присаживается напротив, -  Что ты ищешь в этой тотальности отсутствия? 

Изменено 23 января пользователем luckyorange

[Таб 287]

Изменено 21 сентября пользователем Таб

[luckyorange 2 779]

Потому что это весело, вот почему. Потому что это грустно, когда тебя отпустит и снова вернет в сырую реальность. Фет улыбается, наверное впервые после того, как он услышал о смерти Сони. Пляска смерти, а не жизнь. 

- Конечно! Никто не лишит, сестра, - улыбка превращается в усмешку, в пост-продакшене умелые руки через Adobe меняют цвет сцены, делают тусклое желтое сияние лампочки более насыщенным, более реальным. Он кладет ладони на ее талию и притягивает к себе, чувствуя терпкость алкоголя, - а кто попытается - всем лицо сломаем, красотка, - руки опускаются на ее бедра. 

Реальность накладывается друг на друга, несуществующие люди исчезают, на их место просачивается кто-то другой. Это страшно - или будет, когда ты потратишь больше секунды на размышление. А пока что - это весело.