Yambie

Личное желание какой-то красноглазой неваррки не сыграло бы здесь существенной роли. Да если бы она высказалась, осмелилась высказаться. Отказаться идти дальше по пятам безумца означало опозорить имя своей родины. Опозорить касту. У нее не оставалось выбора. Здесь у нее не было выбора. Ей и некуда идти. Куда-либо еще. Она помнила. И мостовую. И камешек. Наверно, впервые Улва посмотрела в сторону барда. Впервые после той ночи в таверне. Боишься? Боишься. Хочешь уйти? Можешь уйти? Тебе не будет это чем-либо грозить? Если уйдешь. Если вернешься домой. Сейчас. Но не в Тень. Почему-то… она не хотела, чтобы он шел в Тень. Только не он. Губы беззвучно прошептали. «Не. Хо. Ди. Те. Ту. Да» К барду подошел Красс мессир. Улва закрыла глаза и отвернула голову. Как будто бы и не смотрела. Соблазн скромный. Шалость. Ей… ей нет там никакого больше места.

А может не стоит это искать. Может не стоит это трогать. Может этому следует и дальше жить в праведной неизвестности, а самим уйти. Забыть. И не вспоминать. Очаровательны безумцы в своем безумии, спору нет. Но они безумцы в первую очередь. Красные, огненные глаза. Они должны быть теплыми. Очень теплыми. Но почему-то теперь в них улавливалось больше холода, глядя в сторону Лурца мессира. Тевинтер. Безумный Тевинтер. Однако Улва сказала ни слова о том, что думает. Здесь она единственная представительница Неварры. Шибко одной золотой монеты ее скромная речь не будет стоить. Даже если кто-то... и поддержит ее мнение. Предположение. Что. Это. Лучше. Не. Трогать. Как тому и быть. Как решат все.

Как-нибудь. Как-нибудь погуляем в саду. Как-нибудь сходим на бал. Как-нибудь посетим обсерваторию. Как-нибудь поговорим о потрошителях и некромантах. Как-нибудь понесем на руках мертвую девочку. Как-нибудь зайдете ко мне в комнату, поскольку хочу подарить вам вещичку одну. Как-нибудь повторим то, что мы уже не в состоянии вспомнить. Как-нибудь. Начнем все сначала. - Как-нибудь, - прошептала Улва. Она не обещала. Она и не верила. А все равно какая-то надежда в этих словах витала. Надежду подавали и каштановые локоны вместе с седыми косичками. То, что осталось и то, от чего решили избавиться. Было в этом нечто символичное. Как-нибудь. Сначала. Улва закрыла глаза. На этот раз улыбка вышла мечтательной. Она кивнула Полихронию. Благодарно. Но она все равно хотела побыть одна. Прихватив яблоко, Улва направилась к выходу. Еще раз кивнула эльфу и вышла из комнаты. Досадно, что Круг бросили. Досадно, что его как обители теперь боялись. И вот, наконец, спустя столько времени появились новые жильцы. А они тоже грозились покинуть эти стены. Мурлыкала, напевала тихо вслух, пока шла... а если бы громче, то тогда предположить труда не составляло, где сейчас бродит красноглазая неваррка. Да и то лишь тем, немногим, кто знал о ее скромном увлечении.

- А знаешь, ведь тут есть сад, - Пол кивком призвал в свидетели яблоки, рассыпанные на столе. - А Децимус долго будет расшифровывать старый дневник. Там много-много страниц. Он вздохнул, опустив голову и что-то припоминая. - Должно быть, у нас уж с десяток полных полонезов точно есть, чтобы погулять там. Хочешь? Сад. Бал. Глупые слова. По слогам даже не произнести. Про-гул-ка. Помнила. Все еще помнила. Хоть теперь это казалось чем-то очень-очень далеким. Почти сном. Платье алое, перчатки шелковое и четыре розы в тогда еще длинных волосах. Сказ-ка. Пухлые губы тронула улыбка. Застенчивая. Счастливая. Улва подняла глаза на эльфа. Улыбка грустная. Кривая. Прости. Улва покачала головой. Она бы пошла. Пошла бы с ним навестить тот садик. Заросший. Брошенный. Всеми забытый садик. Пусть ее собеседник говорил бы много без устали, али молчал в такт ее молчанию. А она все равно запела бы, как будто рядом нет никакого Полихрония. Нет, Полихроний. Я не могу, Полихроний. Я не хочу, Полихроний. Я хочу побыть одна. Какое-то время я хочу побыть одна.

- Только скажи, Улва, - наконец произнес он серьезно, - и я полечу, куда только пожелаешь. Какое-то время она смотрела на него. Не моргала даже. Продолжала смотреть. Красными. Глазами. Слушала. А, может, делала вид, что слушает. Эльф думал, что обидел ее. Чем-то. А причин, как таковых, чтобы обижаться, Улва не находила. Врала. Много. Очень много причин. Улва имела право затаить обиду на многих в этом отряде. Имела право лелеять этого маленького монстра. Жадного. Голодного. Одинокого. Улва была разочарована. Она чувствовала себя угнетенно. Чувствовала себя забытой. Но… естественно ощущать нечто подобное. На смену подъему приходил упадок. Упадок уступал место подъему. Это как в природе. Есть лето, и есть зима. Собой они уравновешивали окружающее бытие. Улва радовалась тому, что зима прошла. Хоть в этот раз охотники не смогли найти дракона. Полихроний все продолжал говорить. Что ее тот же дракон унес. Что пить ему нельзя. Что не извинился он перед ней. Что все это отвратительно. - Как только скажешь, так и будет. Полечу. Уходить. Да. Надо. Улва дослушала. Нет. Наверно все-таки делала вид, что слушала. Но смотрела. Смотрела, даже не мигала. Наконец, опустила голову. По-лих-ро-ний. Механизм из тебя еще более сложный, чем из потрошительницы Хантер Фелла. Думаешь слишком много... прекрати так много думать. Однако, право, приятно знать, что кто-то перед ней хотел извиниться. Тихо хмыкнула, не поднимая головы, и похлопала ладошкой по предплечью эльфа. Так неловко, но взбодрить попробовала. До чего же ты забавный, Полихроний.

- Эй, Улва, - кивнул на стол, - смотри, там Патрик яблок собрал. Поешь. А то сколько еще тут просидим. Наверно, Красс прав, лучше поскорее обделать дела и валить, чем шариться по Каринусу в поисках пропитания. Ты-то как считаешь? Как. Много. Слов. Улва глубоко вздохнула, не отрывая алый взгляд от Полихрония. Она чувствовала себя значительно бодрее, чем часами и часами ранее. Камни превратились в пыль, едва они успели обосноваться в хрупких закоулках души. Длинные вьющиеся волосы больше не падали на плечи, а челка не лезла в глаза. На замену неудобной мантии, благо, нашлись рубаха и штаны. Улва не стремилась выделяться. И не питала желание с кем-либо общаться. Но она чувствовала себя хорошо. Уми-рот-во-рен-но. Да. Правильное слово. - Уходить. Естественно, Красс мессир прав, Полихроний. Отсюда уходить надо. И как можно скорее. Рогатые чужеземцы рядом. Сила на их стороне. Численность. Мы маленькие мышки, которых не успел еще почуять большой и толстый котяра. А поиск пропитания – самое меньшее, о чем должна беспокоиться эта группа.

Кажется, эта комната раньше принадлежала любителю варева всяких возможных да невозможных зелий. Мужчине, крупнее и намного выше ее, так как найденная оливкового оттенка мантия с красными полосами все норовила оголить то одно плечико, то другое. Чуть ли не каждую секунду рукава приходилось закатывать. Не раз наступала на подол. Спотыкалась много, а один раз и вовсе упала. Но именно так под кроватью хозяина нашлись ингредиенты для лириума, надежно спрятанные в футлярчике. Разумным решением было бы отдать эти ингредиенты магам. Разумное. Очень разумное решение. Но все тяготы, все невзгоды постепенно наваливались тяжелыми камнями на плечи. Заставляли вспоминать. А тотчас вовсе затуманили рассудок. Улва вытащила из под кровати футлярчик и положила его на подушку. Одеяло она стянула и накинула себе на плечи. Продолжая спотыкаться из-за чересчур длинного подола, она поплелась к каменной ванне. Залезла в нее, легла и укуталась с головой одеялом. Сон. Немного сна. Крепкого и долгого сна. Будьте так добры. Улва тихо засопела, провалившись в сладкую тьму, однако мысленно успела попросить у всех прощенья.

Ты все твердила, всю ту несчастную дорогу, что ничего ему не скажешь. Ты так думала, что ничего ему не скажешь. Не доведется. Смех, да и только. Не умеешь ты рационально принимать решения. Никогда не умела. А сейчас стоишь перед этим зеркалом, - Богам хвала, чистая и не благоухающая больше той дрянью, - и думаешь, опять же, совершенно не о том, о чем следовало бы. Ну, вот он там. Они всем там. За стеночкой. Что-то еще им сказать хочешь? Обнять кого-то из них хочешь? В лоб поцеловать? Или боишься? Боишься. Я-то знаю. Я тебя очень хорошо знаю. Двуруч все продолжал ее попрекать. На языке, который известен только ему и его хозяйке. Слова какие-либо в нем не требовались. Не обязательно жестикулировать и бросать многозначительные взгляды. Двуруч был оскорблен. Рассержен. Тем, что ему в последнее время шибко не довелось покромсать кричащие человеческие тушки. И тем, что ему пришлось стать невольным свидетелем того, что произошло в ту последнюю ночь, в той маленькой комнате скромной таверны. Следовало признать - его хозяйка была женщиной. В первую очередь все-таки женщиной. Она любила носить платья, плести веночки из цветов, шить и петь. И не сказать прямо, что все решилось. В один миг. Просто конкретные книги расставили по конкретным полкам. Пока человека видишь, пока его слышишь... даже если ему это не нужно. Даже если этого он не хочет. - Помолчи. Челка отросла основательно. Едва закрывала собой глаза. Но в этот раз Улва значительно укоротила длину своих волос. Чуть. Выше. Плеч. А что до челки, то она расчесала ее пальцами назад, обнажив лобик. От противного, какое-то время придется поносить обруч или ленту.

Четыре. Ямы. Подряд. И что-то острое воткнулось в бедро. Четыре. Ямы. Подряд. И что-то острое воткнулось в бедро! Краски! Боги, вы знаете, что за краски бушевали в ее душе?! Красный, фиолетовый, синий, зеленый, желтый! Черный, белый, серый! Красный! И ее глаза горели огнем. От злости? От злости! Не говоря уже о разгневанной гримасе на ее милом личике, которое она старалась прятать ото всех, опустив голову. Да куда эту голову следовало опускать! Куда смотреть, к чему прислушиваться и пахнет отнюдь ни цветами, ни духами, ни дождем, ни мерзкой брагой в дешевой таверне. Всю дорогу, вслед за всеми, Улва шла красной тучкой. Не кричала. Но шептала. Шипела. И слова отнюдь не лестные. Не нежные. Тихие. Как всегда. Но подчеркнули красоту картины, что стояла перед глазами. «Bordel de merde» Полный. Боги, чтоб вас демоны забрали.

А группа не медлила. Не сбавляла шаг. Решетка была их главным препятствием. Но вояки, - Лар и Улва, - совместными усилиями сломали ее, без каких-либо на то трудностей, предоставив группе возможность идти дальше. Образ, однако, этого «дальше» лишь Богам был известен. А оные шутить любили по-разному. Улва обождала, когда все проберутся в сток. Чуть ли не самой последней она замкнула цепь бегущих от рогатого хвоста.

А давайте пойдем в канализацию. Все. Все без исключения пойдем в канализацию. Возьмемся за ручки и будем напевать веселые песенки. Гляди, это взбодрит местных обитателей. В такт пению устроят местный оркестр. А кунари, что живут наверху, это припугнет, скажут аки место проклятое и покинут эти земли. Нав-сег-да. Но это была идея. Весомая. Лучшая. Намного лучше, чем ломать кому-то кости, да и идти в одиночку. Улва утвердительно кивнула Крассу мессиру.

Красноглазая, смуглая, волосы пушистые с седыми косичками и шрамы. Повсюду. Шрамы. На всем ее теле. Ее внешность ни чета внешности миледи, в которой отчетливо прослеживалась аристократичность. Почему женщины должны пойти вместе? И кем они должны представиться перед рогатыми чужеземцами? Улва отрицательно покачала головой, давая понять, что не отказывается так просто от того, что предложила она. Впрочем, как на то решит еще группа. А группа подалась в идеи настолько хаотичные, что чуть ли не каждому следует пойти в одиночку. Неваррка раздраженно вздохнула, нахмурив брови.

Идея отнюдь не льстила. Податься в артисты, труппу бродячих циркачей. Наемница? С легендой торговцев успела сформироваться личная проблема. В виде нехватки товаров и представления в целом, что это будут за товары. - Я могу пойти одна, - негромко предложила Улва. - Могут посчитать беглянкой. К одному человеку… у них не будет много вопросов?

Лобиком и ладошкой она прикоснулась к неровной деревянной поверхности двери. Пальцами нащупала каждый плавный изгиб, каждую дугу, круг за кругом, все внутрь и внутрь, меньше и меньше пока это все не превратилось во что-то незначительное. Ничто. Тихий всхлип ее выдал. Но она на него не посмотрит. Больше не посмотрит. Этой картины он никогда не увидит. Он никогда не узнает, что красноглазая неваррка умела плакать. - Прощай. Прощай. Не потому, что я тебя больше не увижу. Не потому, что ты меня больше не увидишь. Прощай всему тому, что было между нами. Маленькое. Ничтожное. Жалкое. Теплое. Любимое. Самое драгоценное. Каждое слово. Каждый жест. Каждый взгляд. Каждый поцелуй. Целомудренный. Чистый. Невинный. Но ни разу, ни разу чем-то опошленный. Дверь скрипнула громче. Фигура девушки исчезла и не появлялась в пределах таверны до утра. Можно было петь. И можно было танцевать. Намного смелее. Потому что никто ее не увидит, не услышит, кроме светлячков, которых она все-таки нашла. Цветочек, мадемуазель? Ой… Что вы любите, мессир? Вы не хотите пойти со мной на бал? Второй танец, мадемуазель. А чем на балу принято еще заниматься? Посидите со мной, Улва? Мне уйти? Вик… тор? Виктор. Вот так? Я помогу. Спасибо. Благодарю вас. Из-за сильного ветра река поменяла направление. Когда ветер стих, река вернулась в свое привычное русло. Ее будут звать. Даже дурной назовут. А она будет занята, будет делать вид, что глуха, невнимательна, продолжая собирать строго в ряд травинку за травинкой на своих коленках. И упрямцы все равно продолжают ее звать. Не интересны вы ей, упрямцы. Совсем не интересные. - Иду. Река продолжала свой путь.

А ведь она знала. Знала, чем все закончится. Знала, какой ответ получит. Но в душе не нашлось месту ни обиде, ни злости, ни ненависти. Маленький камушек восседал на атласном троне. Он спокойно жил своей жизнью, пока кто-то не оттолкнул его в сторону носочком сапога. Сложная, сложная паутинка жизни. Улва встала со стула. Тихо, не спеша, подошла к выходу. С глухим скрипом дверь чуть приоткрылась. Но она не вышла. Улва медлила. Ее тянуло назад. Пока ее тянуло назад. - А ты хочешь? Чтобы я ушла. Она знала, чем все закончится. Но это, хотя бы, последнее, что она хотела спросить.

- Нет, - сказала Улва, без тени сомнения, отворачиваясь назад к окну. - Не похож. Барды. Музыканты. Бродячие певцы. Они играют на лютнях и рассказывают истории. Странствуют из города в город, от таверны к таверне, от дома к дому, от крестьянина к аристократу, и им велено по ремеслу знать о многих вещах. Пусть даже просто. Они должны сделать вид такой, умное лицо, что они знают о многом, а потому имеют право уверенно рассказывать о том или другом. Барды Орлея? В представлении Улвы они ничем не отличались от обычных бардов. Но кто-то все-таки шепнул ей на ухо, положив ладони на ее плечи. «Будь. На-че-ку» Была. Начеку. Улва вздохнула. Наверно она его так наказывает. Впрочем, ему-то было решать, - наказание ли это или нет. Ведь скольких он знал. Сколько раз ему было больно. Сколько раз ему было не по себе. Ремесло... в его ремесле могли найтись и свои положительные стороны. Как и в ремесле потрошителя, телохранителя, мага-стихийщика, целителя и перрипати. - Я люблю тебя. Просто. Обыденно. Как будто пожелала доброй ночи. Даже не посмотрела на него. И молчание длится непростительно долго. - Красиво должно быть, - почти шепотом начала Улва. - Там снаружи. Может светлячки найдутся, - она вновь посмотрела на него. Красными. Глазами. Она сказала все. - Не хочу пока спать. Я оставлю тебя?

Первый вопрос дался легко. Второй? Улве вновь пришлось перевести дыхание. Вновь пришлось продлить молчание. Ночь сокровенная. А эту тайну мало кто сможет продать. Мало кому эта тайна будет нужна. Даже если грозит тем, что с завтрашнего дня отношения поменяются, а то и рассыпятся в прах. Их сдует прочь ветер. Осторожно. Каждая песчинка-кочевник, в конце концов, найдет свое новое родное пристанище. - Любил… ли ты? - прямо спросила Улва своего соседа по комнате. - Кого-то. Когда-то. Если этот вопрос, право, может считать верным.

- Привет?.. - тихо сказал он. - Привет, - также тихо вторила в ответ, не отрывая глаз от окна. Пение возобновилось. Однако теперь как колыбель, которая приглашала в обитель сладких снов. Спокойно. Умиротворенно. Никаких больше слов. И никаких игр. Ни партий в карты, ни интриг магистров. Только тепло и холод тьмы. Только комната счастья, заключенная в умах большинства. Улва промолчала бы. Хотя она и так молчала. Напевала. Тихо. Чтобы сосед слова отчетливо не расслышал, вообще ее не услышал, а она пожила еще какое-то время в милой иллюзии. - Виктор? Сидя на стуле, она повернулась к нему и перевела дыхание. Молчание – золото. Но отнюдь не товарищ, которому без боязни можно рассказывать о своих переживаниях. Улва запомнила много чего. И в этом была ее проблема. Она могла и дальше молчать. Или заглянуть правде в лицо. - Могу я спросить тебя… кое о чем?

Вихрь за 400 Сокрушительный шторм за 500 Харизма +5 за 250 итого 50 \о.о/

Ближе к вечеру из своего маленького убежища выглянула чья-то пушистая каштановая голова с темно-седыми косичками и красными, как два драгоценных рубина, глазами. Счастливая, - если такой ее можно было назвать, - обладательница редких окошек души по-новому окинула взглядом таверну. Так обычно дети смотрят с присущим им любопытством и стремлением познать все новое. Но ее отнюдь нельзя было назвать ребенком. Отнюдь нет. Как-никак она уже могла различать некоторые оттенки, которые переливались в одеяниях жизни. Ловить их настроение. Знала, каким на вкус бывает тот или иной грешок. Улва спустилась вниз и вышла на улицу. Возле колодца она умылась и отпила прохладной воды. Уже в таверне, заказывая еду, - каша да хлеб, но никакой, никакой больше браги, - ей предложили сыграть… в карты. Красноглазка испуганно вздрогнула и поспешила прочь от незнакомца, устроившись в самом дальнем и чуть ли не самом темном уголке таверны. Душа, однако, страдала от безделья, а голова все еще покалывала от пересыпа. К счастью, вернувшись в комнату, среди своих вещей Улва нашла книгу. Целую и невредимую, - огонь ее не съел. Что следовало делать с книгой? По сути, уже дочитанной. В которой каждый секрет прекратил быть секретом. Верно, вырывать страницы и складывать из них бумажных… птичек. Так из открытого окошка вылетала одна бумажная птичка. За ней вторая. Затем третья, четвертая, пятая, шестая. Затем вылетела сама книга. Точкой падения, увы, оказалась не корзинка какой-нибудь пышногрудой и краснощекой девицы. Однако точкой соприкосновения… оказался чей-то затылок. Или даже глаз. «Демоны вас заберите, что это такое было?!» Это были Бутоны. Древние. Зачитанные до дыр. Старые добрые Дерзкие Бутоны. Улва прислонилась спиной к стене и медленно сползла вниз. Она закрыла обеими ладошками рот, сдерживая смех. Комната была в ее распоряжении. Не говоря уже об имуществе соседа. Но оставшееся время до крепкого и сладкого сна Улва посвятила тихому пению, сидя на стульчике возле окна.

- Я тебе сапоги принёс, - указал он в сторону кровати. Кивнул и вышел за дверь. Вышел. Ушел. Но принес сапоги. Чтобы сама не бегала за ними. Ушел. Осталась одна. Проснулась одна. Как символично в ее глазах это все выглядело. Мужчины, женщины приходили и уходили. Оставляли у порога какую-нибудь небольшую вещичку на память. Не слишком дорогую, но достаточно приятную на вид, чтобы само желание присматривать за ней держалось достаточно долгое время. Я не лгу. Я не знаю. Я… недоговариваю. Улва закрыла глаза. Легла назад на пол, свернувшись в клубочек. Подушку прислонила к лицу. Она не всхлипывала, лицо ее не исказилось в той или иной гримасе. Злости. Печали. Но и с закрытыми глазами влажные хрусталики предательски текли по ее скулам и носу. - Mérité… Заслужила. Потрошитель. Грозный. Страшный. Сильный. Мягкотелый. Хилый. Маленький. Че-ло-век. Плохо же из тебя эмоции выбивали лишние. Потрошитель. Смешно же теперь звучит. Потрошитель. Улва сильнее прижала уже влажную от слез подушку к лицу. Что? Плачу? Нет. Это просто в глаза что-то попало. Сено, кажется. Да. Точно сено.

- Ухожу? - переспросил растерянно. Голос слушался значительно лучше, хотя изодранное горло и горело огнём. Посмотрел на пальцы в лямке, - О. Я. Мне бы до речки дойти. Здесь по-другому не помыться. После вчерашнего. Он смущённо посмотрел на неё и улыбнулся. - Надоели мы тебе? Надоели? Чем? Чем надоели? Картами? Или тем, что застаю вас обнаженными в который раз. Вчера, на ее скромный взгляд, Красс мессир был готов на многое. И Полихроний… Полихроний не остался в стороне. Виктор же утонул. Где-то там. Под сеном. И под телами. Телами. Телами… Телами! Боги милостивые! Громко вздохнув, Улва спрятала лицо в ладонях. Вновь посмотрев на барда, отрицательно качнет головой, давая понять, что, нет, ничем они ей не надоели. Потому что не могла. Не могла обратить внимание на одну из множества причин, не могла заставить себя злиться на них. Всеми правдами и неправдами. Но ей любопытно, - что вчера происходило? Когда она ушла. И слышал ли ее кто-то? Что сказала напоследок. Двое могли не разобрать чужой язык. О них она не беспокоилась. Один? Улва подозрительно покосилась на барда месье и с облегчением вздохнула. Нет. Не слышал. Боги. Милостивые. - Сделать... что-нибудь для тебя? От похмелья она не страдала. Не шибко. Говорить могла отчетливо и много. Однако все равно продолжала больше симпатизировать золотому молчанию. Но помочь - помочь она могла. Чем-то. Если это было нужно.

Немало труда составляет, чтобы нагнать очередной сон. Уж особенно, когда чувствовала себя основательно выспавшейся. А только вернувшегося соседа даже не услышала. Перевернулась на другой бок, приоткрыла глаза, чтобы едва зацепить взглядом вошедшую фигуру. Так и уставилась на него. Он имел раньше дело с центурионом. Фривольно. Видела даже, как проявлял то, что счесть можно за нежные знаки внимания. Ей было трудно рисовать его жертвой, хоть образ с какой-то стороны и навязывался. Богам ведомо, что оставшуюся ночь творилось на том треклятом сеновале. - Виктор? Улва приподнялась, присела. Обратила внимание на рюкзак, к которому протянул руки бард. - Уходишь. Не вопрос. Факт. Уходит. Разумеется. Ну разумеется он уйдет. Что-то совсем тусклое, забитое, грустное, просияло в красных глазах. Губы дрогнули, но ничего более Улва не сказала. Не знала, что еще сказать. Только опустила голову, положив ладошки на колени.

Значительно легче встретила утро та, кто вышла победителем во вчерашней партии в «Порочную добродетель». Зареклась, поставила крест, окончательно убедилась, согласилась с мыслью, что больше никогда, никогда, никогда не предложит кому-либо сыграть в карты. Даже просто упоминать о них более не станет. Попутно думала… как там Виктор. Ни поцеловать в макушку, ни обнять слегка за плечи на прощанье. Только сказать определенные слова в определенном порядке. Отчаянно и глупо. Улва поморщилась и потянулась к кровати. Схватила подушку, крепко обняла и снова улеглась на пол, свернувшись клубочком. Кровать заняло перышко. Легкое, пушистое и маленькое. Ему можно. Сапоги? Демоны с ними. Вечером выйдет из комнаты и заберет их. Если еще отыщутся в стоге сена. Заодно ужин закажет. Сытый ужин и много-много-много воды. Никакой мерзкой браги. Улва хотела, нет, твердо намеревалась провести чуть ли не целый день в этой комнате. Проспать. Проспать, пока не начнет болеть голова. Если кому-то что-то и понадобиться или выходить, двигаться дальше в путь, предстоит уже сегодня, то, ничего, постучатся. Обратятся. Скажут все как есть. А так… мало кого побеспокоит, если за весь день не доведется среди прочих спутников увидеть и неваррскую мечницу. Тихо засопев, Улва закрыла глаза.

Миледи, а вам не жарко? Красс, мать твою. Улва, доигрывай без нас. Иди к нам... Очнулась. Из забытья очнулась. Мужчины перешептывались, бранились и смеялись. Она теперь лежала на боку и все также продолжала смотреть на них, своих спутников, горящими глазами. Очнулась. Вспомнила. О том маленьком секрете, которым она очень гордилась. Который знала только она, хоть к нему был причастен и другой. Едва появился, и сразу нарекла чем-то святым. Белоснежным. Белее снега. Хоть человек был темный. Улва поднялась на ноги, не отрывая взгляда от людей, которым в голову бил дурман со всей силы. - Je t'aime. Люблю. Даже если вторая. Даже если сотая. Даже если уже забыта. Люблю. И пятнать это чувство ни пылью, ни грязью, ни чернилами, ни кровью, никак пятнать его не стану. Оно для меня святое. Таким и останется, пока не исчезнет. Даже если… меня уже забыли. Бумеранг. Вернулся. Улва надела назад тунику, однако сапоги забирать не стала. Один из них Красс мессир держит – цапнет, схватит, не отпустит, а теперь она уже не хочет. Вернется в комнату с узенькой кроватью на босую ногу. Одеяло на полу никто не убирал. На него Улва и ляжет, свернувшись клубочком. Неудобно. Жестко. Как ты спал еще? Солнышко. Впрочем, заснет она быстро. Счастливое забытье. И никакой дешевой браги.