Yambie

Их встретила распахнутая дверь. И тихое жужжание мух. В тёмном провале входа виднелась разбитая посуда и завязанные узлом две чугунные кочерги. Улва поежилась, следуя за мужчинами к дому старосты. Мух жужжание так-то, - сразу к очевидному и худшему, - могли об испорченной пище говорить. А то, быть может, про самого хозяина. Либо скончался он днями, неделями назад, подавившись косточкой куриной в горле. Либо он спит где-то и от него просто по жизни разит так. А ты запах чувствуешь, Улва? Ты что-нибудь слышишь? Ничего. Никого. Девушка шаг вперед сделала, но не спешила. Верно за другими следовала и молчала.

Дождик. Щедрый, волшебный, теплый дождик, от которого весной веяло. Веяло ростками жизни. Сладкими запахами. Ей, Улве, остановиться хотелось. Замереть на месте. Приподнять голову ввысь. Закрыть глаза и развести в руки в сторону, позволяя подарку небесному обнимать ее сотнями, тысячами, миллионами маленькими каплями. Влажные дорожки, змейки, оставляли свой след на смуглом лице с веснушками, целовали темные припухшие губы. Неловко касались грубого шрама на щеке и путались в пышных каштановых волосах с седыми косичками. Ресницы дрожали от прикосновения влажных шариков, пряча от них драгоценные рубины. Не хотелось, чтобы прекращалась пора. Не хотелось вновь перед глазами видеть яркие лучи солнца. Противные, противные, противные лучи! Хотелось бы и дальше наслаждаться теплой вуалью, кои пусть быстро, стремительно, но нежно падает с неба крохотными лоскутками. А природа идет чередом своим. Природа не останавливается. Меняется. Но наперекор жизни нетерпеливой, встречает тишина мертвая. Огонь, вернее, его следы. Бегство? Набеги? Грабежи? Трупы быть должны. Должны встретить. Сказать что-либо. Спросить. И детишки побегут любопытные следом. Шалить и медяки просить, неуклюже обманывая старших. Но… Улва молчала, прислушиваясь к разговору мужчин.

- Привычка, - извинился он, пряча улыбку за высоким воротом мантии. - Я так понимаю, пироги из обезьяны тебя тоже не устроили, Децимус, - он с сочувствием посмотрел на голодающего человека от науки. - Улва, - позвал Красс мечницу, стоящую неподалёку, - могу я тебя попросить приготовить из остатков того обожжённого кролика что-нибудь съестное за оставшееся до отхода время? Обезьяна. Боги милостивые, так это была обезьяна? Красс мессир, Розочка ты моя славная, охотник незадачливый… обезьяна! Такие вот мысли проскочили у обладательницы редких рубиновых глаз. С толикой грусти посмотрела на мага, но жаловаться, кривить носом она не могла. Будь ее воля, то на огне оказались бы крысы, изувечившие процент еды, кои только мессиру кудрявому и принадлежал. Улва тоже вояка, человек простой, непримечательный и лишенный изысков аристократии. Хотя бы возможности вкусить оные изыски. Да и пугала с какой-то стороны ее эта… аристократия. Рамки узкие. И колючие. Боюсь. Просто боюсь. Улва кивнула и, пока еще шибко не приготовившись к походу, время дополнительное заняла на то, чтобы из кролика приготовить что-то съестное. Увы, на одного человека, кудрявого, да и, выходит, на зависть тем, кто отказался набивать желудок пирожками с мясом сорта, на их вкусы, весьма сомнительного. Время спустя было приготовлено не менее аппетитное рагу (выживание: успех 63>34) Оное красноглазка и преподнесла мессиру кудрявому.

Каждая хозяюшка дома, - а в данной ситуации хозяюшка пещеры, - должна выполнять ряд обязанностей. А это шитье, готовка, ковка, убийство подозрительных личностей, убийство относительно подозрительных личностей и убийство личностей совершенно не подозрительных. И также ловля драконов. Куда же без этого, раз потрошитель. Очень хозяйственный потрошитель. Но Улва мысленно задается вопросами. Что за тварь странная? Откуда? Зачем? … Это что? Волосы? Покривиться она никак не могла, видя, что к кровавой жиже прилипли темные волосинки, но вот что это хоть за зверь был? Хорошая, увлекательная загадка, пока Улва готовкой заниматься будет. Но в сторону мессира Красса бросила недоуменный взгляд. Если бы могла мысли чужие прочитать и не совсем пусть оные принадлежали именно магу, то Улва бы также, молча, ответила бы следом. Я потрошитель. Верно. А вы, между прочим, мужчина. Добытчик чертов. Вот обменяться мне с вами вещами. Буду носить волшебную мантию и изысканный меч. Может, даже бороду отращу. Сделаю из своих волос роскошную бороду с косичками. Вот так. А вы надрывайтесь с моей глыбой у себя за спиной и носите очаровательное женское платье, кои жать будет везде. Буду тогда отныне величать вас мессиром Розочкой. Шутила бы, конечно, Улва. Зло ли шутила? Никто не узнает. Ведь никто и не спрашивает. Но мясом занялась. Вместе с добытой мукой. Только недоумевает недолго, что грибы оказывается все съели и не оставили хоть одну-две штучки. Улва подняла волосы вверх, собрав в небрежный пучок и перевязав тонкой, но достаточно крепкой веревкой. Латы, перчатки, меч, то, что, по сути, в процессе готовки будет и должно мешать, они отложены в сторону. Так что красноглазка сосредоточенно выполняет свое дело. В процессе довольно аппетитные булочки вышли. С легкой корочкой и с мясом внутри (выживание: успех 63>41) А волосы неизвестной твари? Пусть в этом случае жители убежища временного сами рискуют. Но Улва, вот, сидит поодаль, как всегда. Жует одну из своих приготовленных булок. И не кривиться. Не морщится от отвращения. Только куда-то в никуда смотрит и продолжает жевать. Всем кушать хочется.

Кролик выглянул из своего убежища. Перед его большими черными бусинками стоит картина, образ чей, противоречивый, рассказывает о последствиях борьбы природы. С кем-то или с чем-то. Но, кажется, что дева вечна молодая, вечно маленькая, вечно зрелая и вечно старая повздорила сама с собой. Зелень еще сонная, но так нетерпеливо ждет прихода весны. Надеть одеяния и примерить украшения из нежных оттенков пастели еще несозревших бутонов, яркие браслеты, ожерелья из листвы светло-зеленой. Разбудить зверей, объявить о днях новых, полных неожиданностей и даров щедрых. Однако практически все неотличимо от того, что происходило прошлой весной. Но устой данный нарушает снежная буря умирающей зимы. Ее костлявая рука, потрескавшаяся, ледяная, до боли холодная хватает за лодыжку маленькую, глупенькую, наивную весну. Но недолго кричала маленькая девочка, задыхаясь в лапах жестокой старухи, которая надеется вернуть себе молодость. Как ведьмы в байках, небылицах, поступали с девами невинными. Купаясь в их крови. Отчаянно верили. Но на женских ликах продолжали все отчетливее выступать дорожки жизни. И они понимали, что все напрасно. Кролик шустрый и потому он не может усидеть на одном месте. Он двигается, принюхивается, а если останавливается, то не прекращает резко двигаться. То лапками мордочку протереть, то за ушком почесать, то голову вперед наклонить, носиков и усиками шевеля. Но его глаза бусинки смотрели в сторону фигуры, оглядывающей заснеженную пустошь, которой предстояло растаять. Кролик видел оные высокие фигуры и раньше. Они бродили в лесах, неся с собой острия, очень крепкие, как будто они нашли и вырвали из пасти огромного-огромного волка. Но кролик забывал о них быстро. Он также не сильно переживал о потере прочих пушистых собратьев, в чьи шейки вонзились эти странные клыки. А то просто в них попадали лапы животных и они мучились от невыносимой боли. Кто-то умирал, сдаваясь быстро. Хищники же шли на меры крайние и отгрызали себе лапы. Фигура вдруг дрогнула. Волнами ветер слегка приподнял ниспадающие каштановые волосы с седыми косичками. Кролик быстро метнулся в сторону, убегая прочь, как делал он это раньше. Бросая позади все и лишь беспокоясь о собственной шкуре. Уже второй час подряд Улва ничего не находила. Местность омертвела. Она не слышала ни птичье пенье, ни шорохи маленьких зверьков, ни даже рыки грозные оголодавших хищников. Но не сказать, что положение заставляло ее хмурить от не радости. Красноглазка бродила одна, и получала удовольствие от оного одиночества. А вид! Насколько был прекрасен вид в обрамлении белого и зеленого, оттенков синих, фиолетовых и оранжевых, кои принадлежали скромным цветочкам, робко выглядывающих из-под снега. Но она потеряла время. Она потеряла время, бродя средь деревьев, да слушая мертвую тишину. Такую же мертвую, как она, Улва, внешне. Зря потеряла время, разглядывая найденную «пустошь», которая предполагалась быть поляной без начала и конца. Вид такой, как на ладони вмещался. Однако в дальнейших поисках, - назовем, как обход третьего круга, - она наткнулась на деревянную тележку с мешками из жесткой ткани. На взгляд первый они все были пусты. Те, что на виду лежали. А были и те, что еще были белоснежной ватой усыпаны. Они казались полными. Почти полными. Их содержимое Улва как раз принялась рассматривать. А содержимое оказалось таким же белым, но не колючим и холодным, а скорее что-то, что напоминало песок. Мука! Улва принялась смахивать снег с прочих мешков, пока не нащупала самый толстый из них. Вопреки всем невзгодам, но боги остаются щедрыми. Пусть результаты их проказ выглядят еще намного хуже даже, следует сказать, катастрофичнее, чем проказы обычного, но просто до жути неугомонного ребенка. Более не задерживаясь на одном месте, красноглазка понесла добытое добро в пещеру. Оное, позади, сильнее прижимало волочащийся меч к спине.

Улва заметила. Что компании конкретные успели сформироваться за первые дни нелегкого похода. Вот вам миледи черная, таинственная, и господин из Орлея. Видать, они сошлись умами, интересами, ремеслами даже, а может это просто ниточки беседы повлияли на отношения меж двумя. По-хитрому в узелок один единственный связаны нити. Вот Мастарна, телохранитель, от чьего внимания девушке не по себе. Он теперь заменяет место Туца, прежнего телохранителя мессира кудрявого, Лурца. Вот вояки закадычные и разбойник рыжий, знакомой для одного из них, вояк, со времен давних, - Красс мессир, Полихроний и Патрик, как зовут его, обращаются к последнему. Улва? Улва где-то далеко. Она сидит поодаль от костра. Ее никто не видит. Никто не слышит. Она не жалуется. Но по знакомым вещам тоскует. Надеяться, что раз один она заснет и проснется в палатке, невррском лагере, увидит лица, которые помнит хорошо, их очертания, шрамы, морщинки, цвет глаз разный, оттенки кожи. Услышит ругань, споры, смех, утешения и угрозы от людей, коих знала давно. Пусть и с ними она оставалась неприметной, но эту неприметность ее принимали и не могли более даже обходиться без оной. Как обычно подпевает. Тихо. Молча. А как только немая песня к концу логическому подходит, то Улва вздыхает, повторяет ее вновь. Рисуя пальцами по земле линии, рисунки размашистые, но разум где-то далеко. Не различает уже того, что вокруг происходит. Время проходит. Со временем девушка сидит, укутавшись в одеяло и облокотившись плечом к стене каменной. Доспехи сняты, меч отложен, а красноглазка мирно сопит, видя сны, которые не сбудутся никогда.

- Красиво тут, - тихо проговорил Лар, оглядываясь вокруг, следя, чтобы никто на Улву не напал. - И опасно. Спасибо за грибы, было очень вкусно. Я люблю грибы, - почти без перехода добавил Мастарна, будто и не грозило им ничего тут, а были они, скажем, на прогулке тихой. Улва не слушала. Нет. Проскакивают слова какие-то. Но они ничтожны, непримечательны, как букашки, кои взбирались по неопытности, случайно, в поисках чего-то, а Улва для них лишь окружением являлась, но не знали, что оное двигалось. Вело к смерти неминуемой. Маленькие, липкие лапки. Большие глазки. Длинные усики. Острые как бритва клешни. Такие очаровательные… Нет. Внимание на чем-то другом держалось. Может быть, в мысли собственные ушла. Исчез разум из мира реального. Нет. Она резко голову подняла. Головой не мотала, но рубины осматривались. Изредка шажочки скромные куда-то то в одну сторону, то в другую проделывала. Пока не встала на месте смирно. Нашла. Лаборатория? Да, лабораториями. Видела, как кто-то оными пользовался, чтобы настойки варить. То, что получалось, передавали еще совсем, совсем юной Улве. Ей улыбались нежно, ибо видели перед собой милое детское личико с синими глазами и веселыми веснушками. Тогда еще ее не покрывали шрамы жуткие, не полыхал огонь в зеркалах души безучастный. Алхимическую лабораторию можно было забрать. Невелика. А там… кто там зелья варить умеет? Не говорите только, что все оное только зазря.

- Старайтесь там долго не быть. Покалечитесь, - предупредил он их. Кивок предназначался двум мужчина сразу, - Крассу мессиру и телохранителю тевинтерскому с именем Мастарна. Она поняла поручение того, кто отвечал за группу, и приняла желание помощи от вояки, сказав ни слова. Красноглазка зашагала назад к двери, коридору вместе телохранителем, коему, похоже, предназначалось теперь заменять Туца большого, - в радость ли ему подарок оный или больше горя в этом? Улва телохранителем за жизнь свою всю не была ни разу, не являлась таковым. На нее не полагались, как на кого-то, кто человека конкретного защищать мог, а как на охотника, - в этом вся она. И трудно жаловаться на судьбинушку. Почти невозможно. Дальше по коридору... Лириум? Камни обняты голубой вуалью. Нежной. Непривычной. Ярче, чем тот костер, возле лагеря его зажгли. Улва огляделась, присматриваясь. Замок, ловушка, иллюзия, заклинание эдакое оправдывали свое предназначение, оправдывали то, что пытались спрятать от глаз посторонних. Запасы драгоценные, оставленные на потом. Но их брали и недавно, как предположить могла красноглазка. Рубин яростно боролся с сапфиром. Улва надеялась найти что-то еще.

В месте безопасном, для магов по крайне мере, вдали от двери злополучной, еще таившей свои секреты верно. Взгляд рубиновый, настороженный, все в ту сторону смотрел, где труп себе покоился и не мог, не сможет никогда получить почестей заслуженных, мирных. Дверь? Решетки… Это вам грибы не собирать, тому Улва в этот раз все же спрашивает: - Мессир Красс, я могу пойти дальше. Дальше, по темному коридору. Потрошителю закалки хватить должно. Хватить должно и на, чтобы убежать сломя голову и не вспоминать более.

- Пол... - только и смог сказать Красс. Что… Что происходит? Дальше? Что дальше? Улва подбежала к ослабшему мессиру Крассу. Подхватила за плечи, но глазами, глазами рубиновыми посмотрела в сторону Полихрония и ахнула. И с ним. И с ним такое же, боги милостивые, забытые. - Я... - язык заплетается. - Уходи... Уходить. - Мастарна, пожалуйста, Полихроний. Сказала негромко, сухо даже. Но не идти. Не идти им дальше. Улва подхватила мессира Красса, начала тащить его прочь от темноты проклятой, что дальше таилась, а секретами не делилась, но кусала больно.

Перед группой проникновения за открывшейся дверью висела непроницаемая тьма прохода в неизвестность. Рискнула шаг вперед сделать. Присмотреться во тьму, пусть голова от этого кругом пойдет, а ноги пошатнуться. Но ее бдительность шутки злые шутить не умеет, потому вдали, метро десяти, у стены видит механизм некий. Вычурный. - Ловушка. Оповестила прочих Улва.

- Всё нормально, Улва, - улыбнулся ей мессир. - Если бы не ты, так вот это "рыжее неугомонное" в любом случае сюда нос сунуло. Зато ты грибы нашла. Кстати, они хоть съедобные? Улва взгляд перевела на Мастарну, телохранителя тевинтерского, аки немо говоря, что раз мессир оный съел, то и съедобны будут для всех. Но Улва тогда лукавила бы, хитрила, шутку злую сыграть хотела. Она кивнула, что, да, грибы съедобные иль иначе не стала их собирать и пришлось всем сегодня засыпать на голодный желудок. Тут-то дверь скрипнула, стараниями рыжика. Улва внимание на решетки обратила. Насторожилась.

- Мессир Красс? – подала негромко голос Улва. Но прежде чем продолжать замялась, глаза рубиновые к трупу окаянному направила. Говорил, говорил же он тебе! Предупреждал!Пусть и молчал. Молчал, как ты. Но на что, на что лежал он тут себе, кости его до белизны обгладывали, старались, усилия прилагали, дабы мясо не испортилось, набивая маленькое брюшко, но смрад пошел и отвратительный. Как то обычно бывает с трупами, когда ухода должного нет за ними. Забывают. Кидают. Не для людей чужих то проблемой считается нависшей. - Я вам должна была рассказать, мессир Красс. В такт словам виновато опустила голову, что о двери и трупе не рассказала в очередь первую тому, кто отвечал за целостность группы. И вот одна из немногих потерь.

Всеми правдами и неправдами, но силачи провозглашенные, в лице мужчины и… женщины, которая воплощалась в образе ни одного, ни другого, но шуткой обстоятельств да волей случае, чья история за стенами надежными оставалась. Надежными, но и не шибко в глаза бросающиеся, что интереса со стороны как такового вовсе не возникала. О чем речь? Ах, да! Силачи! Силачи провозглашенные в отряде. Решетчатая дверь, которая заперта надежно, с помощью стараний, усилий да мысленной брани, ее-то самопровозглашенные силачи… как так сказать… скорее всего-то, они сделали дверь еще более надежной. Еще более. Надежной. Надежной, что хуже некуда. Что и сам хозяин двери этой, клада за ней, - если то не он, не труп, ошалело уставившийся в точку одну, пока медленно, но верно обгладывают голодные клешни его останки, - вот сам хозяин и не сможет открыть оную дверь, забрать не сможет добро, богатства, а может запасы, ресурсы необходимы для пропитания. Улва назад шагнула, обернулась, чтобы взгляд удивленный на рыжика бросить.

- Я бы не трогал эту дверь, - выразил он своё мнение по поводу продолжения проникновения. Любопытство очаровательное, тяга, желание узнать что-то неизведанное, а не новое, как рукой сняло. Улва кивнула Крассу мессиру утвердительно, но… Глаза рубиновые опущены. А опущены, потому что стыд, вина, доля ответственности за содеянное, за смерть Туца мессира. Будто бы не медведь то иллюзорный, умы обманывающий, а Улва на самом-то деле телохранителя убила, после того, как дверь саму нашла. Что, может, отделилась от нее частичка и частичка эта меч забрала. И на бегу взмахнула лезвием внушительным. И вот он. Вот его уносят. Вот его сжигать будут. Плечи съежились, ладони сжала в кулаки. Слова лишнего Улва не промолвила. Но ждала, какое такое решение примут насчет двери проклятой. Что же поделать, кроткой у нее выходит быть лучше всего, а коли дверь ломать предложат снова... ой, боги. Боги помилуйте, хоть свидетели из вас никакие.

Образ Туца мессира, телохранителя мага кудрявого, сформировался скупой в сознании Улвы. Он молчал или не было возможности сказать ему что-то, не было то возможности у Улвы голос его услышать. Не было чуть больше возможности рассмотреть телохранителя хмурого, близко, очень близко и, быть можем, словами обменяться, пусть это будет грубо, неохотно, неуклюже. Мне нет до тебя дела. Нет. Улва сложила ладони в замок, глядя на телохранителя большого, мертвого теперь. Уважение расцвело, а расцвело оно поздно, как цветочек весенней, опаздывает, и лишь к лету бутончик свой сладкий раскрывает, дабы умереть быстро от засухи, жары. Да. Огонь. Огонь его обнимет. За что ценила она культуры чужие, - тело предавали праху, отдавали природе, утробе первичной. А не бросали в коробку, усеянную драгоценностями всякими.

Готова меч была со спины вскинуть, в боевую позу встать и дать волю охотнику кровожадному, да коли смысл в том был. Не было. Улва ничего более не видела. И ничего более не слышала. Захлопала глазами и каждого мужчину взглядом вопросительным окинула. Не демон ли хоть?

- Мастарна? - Тео не очень представлял этот бронированный сильверитом таран в беде. - Куда вы сунулись? - Медведь. В пещере был медведь. Кто-то запер его здесь. Наспех говорила и страх в глазах не скрывала. Тревогу. Нет, нет, нет, нет! Никаких разговоров! - Мастарна в беде! – громче повторила Улва и аки требовательно. Искорки гневные в глазах рубиновых заплясали.

Взгляд хоть и опущен, но голову отвернула и еще шаг назад от телохранителя тевинтерского сделала. Хотя слова ее утверждают обратное: - Все хорошо. Все хорошо. Некомфортно. Правда. Неправда. Она вздохнула и качнула головой. Неправда? Правда? Однако шагнула… Нет, не шагнула. Отскочила. Медведь! То правда медведь был! Разъяренный, голодный, косматый, чуть решетку не выбил, но сломал, исказил ровную линию. - Веди Красса и Пола на помощь, я тут его придержу, если что! Давай! Взгляд переводила то от телохранителя тевинтерского, то к медведю, но шагать, не забывала шагать назад, ускоряясь, а в итоге конечном побежала назад в лагерь, к костру. Ее голос, голос тихий переменился. Она звала, чтобы маги ее услышали: - Мессир Красс! Полихроний! Мастарна! Мастарна в беде!

- Петли дверные регулярно кто-то смазывает, - озвучил он наблюдения свои. - И труп у двери его нисколько не беспокоит, иначе убрал бы уже давно. А дверь, думаю, мы с тобой вместе выломать могли бы...только я бы еще кого позвал. На всякий случай. Красса и Пола, например. Она не слушала. Не то. Не слова вояки, нет, телохранителя, вернее. К решетчатой двери ближе подошла. Она не слушала. Не слова. Там… по ту сторону кто-то был. Кто-то… большой? - Медведь? Удивленное спрашивает, не то себя, не то телохранителя тевинтерского, не то в пустоту говорит, откуда сопенье медвежье доносилось. Повернула голову к тевинтерцу. Опешила. Шагнула назад. Украдкой подозрительно на того смотрит, а мгновенье спустя опять личико эмоций никаких не проявляет, не смотрит на чей-то другой лик. Сапоги собственные взглядом рубиновым дырявит. Нет, неправильно. Пытается сжечь. - Мессир Красс? – говорит тихо. – По-ли-хрон-ний… да. Они нужны. Интересно, чем заняты они сейчас?

Вдруг жалеть начала. Может все-таки Крассу мессиру сказать следовало о том, что глаза рубиновые увидели? Он-то выше стоит, пусть не ростом, но по чинам группы, - отвечает за успешность, приказы отдает. А вот теперь и интересно стало. Какой такой чин Улва в этой группе занять успела? Приостановилась, забыла, что позади человек идет следом. Руки приподняла и головой покачала. Вдруг некомфортно стало. Некомфортно, что человек позади тоже молчит. Ей в такт молчит? Ритм ловит? Улву окружали люди, люди, для которых речь была неотъемлема от жизни, необходима, как воздух. Пусть Улва неразговорчивая личность, нелюдимая, внимания сторониться, но человек, который молчание ее балует… Балует… Балует… Балует… Балует… …. …. Мертвое. Все вокруг мертвым кажется. Почему? Ах, вот и ты, мертвец, неожиданно как картина и мысль сошлись. Улва подошла к нему ближе, чуть наклонилась, убрав волосы за уши. Никто так ранее не увидел, а красноглазка носила сережки небольшие треугольной формы. А имея наглость присмотреться внимательнее, то увидели розы изображение. Под стать одежде, где оные узоры тоже красовались. Вот собственно труп. И вот собственно дверь решетчатая. Интересная. Куда она ведет, я не знаю. Как труп постиг своей нынешней участи… предполагаю, но не знаю. Но я молчу.

- Покажешь, где? - голос спокойный и тоже вроде бы...теплый? Улва глаза закрыла. Открыла. Вновь закрыла. Обдумывает? Медлит? Как со сказками о каннибализме потрошителей знать правду никому положено не следовало, так причина поведения такого красноглазки тайной останется. Тайной? А может, читают ее, как книжку легко? Знают ее хорошо, как пять своих пальцев? И на каждый ее шаг спорить могли за медяки. Улва встала на ноги. Не кивнула. Не сказала ничего. Тем более, не сказала ничего. Но сам жест ее, реакция, указывали на то, что телохранитель тевинтерский может за ней следовать. Разглядывать трупы.

- Кого надо благодарить за наш сытный ужин? - спросил Лар вслух, обращаясь к тем, кто был около костра и мог его слышать. Та, кто грибы эти нашла, сидела себе в сторонке, обхватив одной рукой колени. Ничего на счет сей не сказала. Пальцы руки свободной линии рисовали, оставался отпечаток на земле прямой, без дрожи и достаточно длинный, строго в ряд. Так заменить можно было щепки, травинки и букашечек пугливых, которые, ослепленные, прямо в пасть смерти бежали, не знали, дурманом окутаны, и не понимают, что минуты, секунды, мгновенья лишь остались. А где Красс мессир? Но сказала телохранителю тевинтерскому: - Здесь есть мертвый человек. Обыденно сказала. Обыденное дело. Обыденная новость. Обыденность какая-то... Разве вы не находите трупы день каждый у себя в родном доме?

Улва, вопреки состоянию своему внешнему, пассивному и отчужденному, интереса, как казалось не проявляющему к тому, что в группе происходит, а внутри же творилось все вплоть да наоборот, - жизнь в ней кипела, любопытство покоя не давало. И кушать. Очень кушать хотелось. Нужда та одна из первичных, необходимых, сосредоточению кому дающая, а кто просто злоупотребляет, пустоту, аки какую заполнить пытается, а кто кусочек смысла в жизни потерял или наоборот терять нечего, все теперь доступно, не уйдет. Что же о потрошителях говорят? Мол, трупы жертв своих они поедают, насыщают дракона кровожадного внутри себя? Байки то, - Улва вам скажет. Почти байки. С ума от еды сходят. Сходят с ума, когда голодают. Когда боятся, что украдут пищу, не поделятся. Убьют. Самого вора съедят. Съедят слабого или сильного. Сходили с ума и потрошители, не умея силы свои контролировать, и зря же тогда даром проклятым они были благословлены. А вкусила ли Улва плоть человеческую за лета жизни своей, как потрошитель? Этого вам знать не положено. Однако боги известные всеми, забытые, невидимые, а то материальные в обличьях людских, эльфийских али гномьих, подбодрили красноглазку добрыми словами, удачу, пусть скромную, но ниспослали. Вот тебе, девушка милая, воительница храбрая… грибы. Да. Грибы. Ну, не яблоки же сочные и красные! Что вы еще-то ждали? Баранину? Жареную баранину? Еще чего! А грибы так-то съедобные. С голоду никто не зачахнет. Нет, Улва. Эльфийский корень, - кои по образу своему, виду, награждался словечком третьим, как королевский, - лучше всего пригодится для приготовления лекарства конкретного. А вот умеет ли мессир кудрявый оные варить? Не представляет Улва, кто в отряде еще мог бы оным заниматься, а то и увлекаться. Подумать бы хорошенько. Но на этом поиски ее не заканчиваются. Интерес клеточки тела чуть ли не каждую дрожать заставляет и сердечко собственное колотиться пугливо внутри. Ладонь одна шарф сжимает, другая крепче факел держит, не уронить дабы. Видит решетчатую дверь. Нет. Видит человека. Мертвого человека. Улва ахнула, тыльной стороной ладони рот с носом прикрыла, но не отшагнула, не дернулась. Она приблизилась ближе, наклонилась к трупу и участь его, как предположила, была не завидной. Изуродован. Огонь его обнял? Обнял... грубо. Как тварь зубастая кусок откусила и куска этого ей достаточно было. Что расскажешь ты мне? Что кости твои расскажут? Вздохнула громко. Посмотрела на дверь. Желание внутри себя поборола, аки не открывай ее, не пробуй, не пытайся, не сейчас, а лишь запомни это место и возвращайся назад. А там уже, в лагере, глаза рубиновые искали образ и образ конкретный, конкретного человека в группе, чтобы поделиться, рассказать о том, что она, Улва, нашла.

- Не бойся, - подбодрил он потрошительницу, улыбаясь. - Он, действительно, сейчас кроткий, как лань. И мозги у него к черепу рогатому примёрзли. Не соображает. Куда ведут, туда и пойдёт. Улва руками развела. Склонила голову. Аки смотрите. Верю вам на слово. И уж потом после вышла из палатки, драколиска взглядом искать, прищурившись, а после Чернушу. Не солгал Красс мессир. Драколиск, кои имя носил Тибо, был тих, кроток даже, что не устояла перед ним красноглазка, вдруг мил, симпатичным на вид в глазах рубиновых даже стал рогатик, на что, небось, вызвала ревность у коня собственного. Вот глазки ты ему строишь, строишь, мысленно баюкаешь его, лелеешь… а я до сих пор скотина копытная? Неблагодарная! Тихо, Чернуша. И ты тихо… Тибо. Тибо, Тибо, Тибо… что значит Тибо? Чернуша на то Чернуша. Он масти черной, а благородным, серьезным не назовешь. Улва, говорили, волчицей величать. Вот и в теле одном уживается и волк, и дракон. И судить, как может красноглазка, что уживаются они мирно за годы долгие. А что значит Тибо? Ах… не говори, если не хочешь. Вот пещера. Вот отдых. Тепло. А находиться вам, - находиться порознь, ибо не верит красноглазка, что драколикс с конем успели язык найти общий. Да и если так, то вспомнят, кто мясом лакомиться любит, а кто копытами отмахивается. Так Чернуша оказался в одном уголке пещеры, почти у самого ее входа, а Тибо чуть дальше. Соблазн был коснуться зверя рогатого, но передумала девушка быстро. Пусть он тихий, пусть он устал, пусть ему холодно, да вряд ли прикосновение чужое, оценит как щедрость добрую, если то не хозяин родной. Дело остается за малым. А малое времени собственного требует. Внимания тщательного, а не спешки. Холод отзывался и щипал кожу. Стены же рыхлые освещены оттенком оранжевым. В глазах рубиновых искорки пляшут. Улва осмотрелась, пригляделась к рабам мессира кудрявого, пригляделась к тем, кто в пещеру эту нашел первыми и ждал. Она зажгла один костер. Общий. Позже еще, небольшой, для зверей, кои холод не переносят с силами большими. С любопытством опять же смотрит, отворачивается, лагерь разглядывает. А позже уходит, захватив с собой факел. Ушла вглубь, рассматривать сердце самое пещеры, да коли можно было что-то такое найти и назвать у пристанища каменного.