Yambie

Улва глазами хлопала аки девочка маленькая, наблюдавшая за дядюшками большими и бородатыми, их беседы слушала, а ничего не понимала. Мессир кудрявый увел женщину в карету собственную. Говорит лечить, помогать и гляди, как посмелел, голосом твердым, уверенным, да суть эта, главная, в речи его, касаемо трупов-то никакой. Вот тебе, пожалуйста, и спорят дядюшки, что с не жильцами делать, расчленять их, в ямы бросать, сжигать или еще предложите, чтобы оборотень трупы эти самые съел. Мол, неважно, что неизбежно весна грядет. И не важно, что он не медведь вовсе, домашний, ручной, а эльф, эльф свободный, Серый Страж. Нет. Ты теперь медведь. Смирись с этим, эльф. Приказы? Ожидала, но не сказали ничего. Приличие? Аки пусть сидит себе девушка, хоть на коленях меч держит… формы не дурной. Плечами пожала. Встала на ноги, а друга боевого, острого спрятала за спину. Где ты, Чернуша? Все играешься? Веселишься? Собакой тебе стоило родиться. Ну, иди, иди сюда. Скоро в путь отправимся. Нуждается еще Улва в твоей помощи.

Бдительность открываем (+0) - 200 Улучшаем Силу Воли (+5) - 250 Итого 0

Искала Улва взглядом еще пылающим, кровожадным и брови нахмурив, коня, коего Чернушей величала. И только мысленно, ведь даже скотина копытная не удостоилась речей долгих и насыщенных от девушки, чье лицо смуглое обрамляли веснушки да шрамы. Должны они портить впечатление общее в какой-то мере, но отрицать-то никто не будет, что перед глазами все же девка стоит. С грудью да бедрами. Но, погодите, погодите, Чернушу мы ищем, а Чернуша вон ведь там, гарцует вокруг деревьев, фыркая весело. Бездельник же ты. Собака жизнерадостная, а не лошадь. Боги с тобой, Чернуша, бегай. Бегай сколько в душеньку твою лошадиную влезет. Но не подавись только, иначе как дальше-то по пути мне быть? На чем ездить? Разве что на карету мессира кудрявого лезть. Меч массивный с земли поднят, сама девушка отошла и присела невдалеке. Оружие для рук привычное же себе на колени положила. И на мгновенье задела лик собственный, блеклый, в отражение лезвия. Глаза эти красные и ненавистные. Улва поморщились, и наклонила железо так, чтобы не пришлось ненароком вновь свое лицо увидеть. Готова была поспорить, нет, показалось на миг, что что-то треснуло в нем, мече, а не то даром пальцы ее, кожаной перчаткой обнятые, лезвие гладят, постукивают по нему аккуратно. Нет. Не покормлю тебя кровушкой чужой. Обойдешься. Переживешь. Не заржавеешь за долю секунды и не жалуйся мне, если бы мог ты жаловаться, будь такая возможность. Окружающие суется. Кровь проливают аки дело обычное. Улва где-то беззаботно летает. Мессир Туц? Какой вы большой, мессир Туц. Неожиданно мысль проскочила. Неожиданно глаза на телохранителя Лурца, - Туца, - посмотрели. Да, мессир Туц, вы очень большой. Лезвие собственное вновь удостаивают вниманием. Улве оное все же милее. Выдвигаться? Уже? Досада-то какая.

Кузнечное дело открываем (0+ за 200) Остаток 450

Она оглядывалась назад. Часто. Уж часто слишком. То тень беспокойства была у нее на лице смуглом, то вопрос немой, ответа на него все равно никакого нет, а после равнодушие, нет, горечь, горечь то была. Тоска. Сжимало сердце, не давало дышать, не давало говорить вовсе. Так было и тогда, в юности наивной, любви первой, но обманутой, отданной к отцу чужому. Место тебе средь шлюх, колдунья синеглазая. Но быть тому так. Дочерью станешь ты мне. Нет. Не сразу. Не сразу он дочерью своей признал. Хотел увидеть очами своими кровавыми, испытать тело хлипкое, помучить и лукавить, насмехаться над ней, ибо колдунья треклятая, очаровавшая сына единственного. Тоже неправда. Дочка. Дочка родная, родненькая, единственная, преданная. Ненавидел сын меня, ненавидел, а ты до конца преданной мне оставалась. Любила, любила искренне старика скверного, а он? Как же отблагодарил тебя? В монстра превратил, изуродовал, душу оставил на съедение тоске. Доченька, доченька моя родненькая. Спи. Спи, старик скверный, в своем склепе, кои скоро-скоро трава сочная обнимет, и цветы симпатичные вырастут, ибо по сей день Улва помнит о тебе со слов хороших. А теперь далеко она, далеко, одна совсем, среди людей чужих. Но пусть тропинки будут чужими, пейзажи, лики, а чувства испытывает как прежние. Камень шершавый. Земля рыхлая. Кто-то щипает за кожу. Кто-то сжимает кисти петлями невидимыми. Кусают. Но это что-то знакомое, не чужое. Но не станет, не будет, желания дурного не имеет, хоть эмоции проскакивают разные, но кто такие вы, лики блеклые, чтобы цену давать порывам мгновенным весомую? Значительную? Улва забывала. Недоумение, удивление, грусть, вопросы немые – все они умирали в небытие. И тому не стала бы Улва женщину из Тевинтера упрекать, насмехаться, глаза закатывать, да коли знала бы красноглазка, обратила внимание и заметила бы, что дни невыносимые нагрянули для… шпионки. Так проще сказать. Восхитилась бы она, наоборот, упорством ее. Но Улва оставалась в коконе собственном. Отдаляясь, на пенек усаживаясь, ноги вытягивая и пощипывая травинку, дабы из них собирать когорту новую. А то веточку брать, обычную, но ветвистую и изучать ее с любопытством нескрываемым. А к ночи ближе подпевала молча, негромко, да пусть голосок ее не шибко мелодичный, но они, люди чужие, услышать не могли, ибо кокон свой она так и не покидала. Лишь конь Чернуша свидетелем оставался, а тому лишь немо оставалось делиться с другими лошадьми, а то и драконолисками, если компромисс между собой, звериный, но какой-то установили на время короткое. Не спрашивайте. Не упрекайте. Не заметила, не услышала она того, что из внимания Красса мимо пройти никак не могло. С лошадей опускаются быстро, в спешке. Страх отогнать! Не место ему здесь. Но оглушить-то красноглазка не оглушила. Разозлилась? Но глаза рубиновые засияли кровожадно. Улва зубы стиснула, глядя на разбойника проклятого зловеще аки укушу, укушу тебя, съем да дышать ты еще будешь, кричать, рыдать, пока кости обгладывать будут. И вот внимание его забирает добыча другая. От беды убегает прочь да смешно, что женщина несчастная испугать мужчину смогла. Пусть… пусть меч массивный она несла. И обладала чем-то, чем остальные еще подозревать не подозревали, а, быть может, успели их некогда байками подобными затравить. Нет, нет, нет! Не ускакать тебе с лошадью чужой! Вот бард, имя ему Виктор, пытается всадника остановить. Вот женщина, Арсиноя, помочь пытается ему. Спешит Улва, в жаре, жаре еще боевом, да никто еще не получил затрещину от личика с миловидными веснушками. Вот телохранитель… нет, нет, Мастарна, спешит помочь. И никуда уже не денется всадник, разумеется, когда человек так четверо его окружили. Всяко по-разному, по причинам разным, но очень-очень злой. Вытирает губы, ежит плечи, трясутся, но лицо ничего такого не выражает беспокойного. Бывало раз. Бывало два. Бывало десять, а бывало бесконечностью. Успокоится Улва, придет в себя. А Арсиною… про Арсиною кто-нибудь, но умелый позаботиться. Заслуживает сейчас заботы немного. Необходимо прежде всего.

- Угу, - кивнул ей Тео. - И все "крайне" необходимы, как я теперь понимаю, - не без иронии добавил он. Крайне. Необходимы. Не рисовалось в голове оное, что и охотники те же «крайне» нуждались в карете, чтобы за драконами гонятся, их детенышами, а порой и вивернами. Не рисовалась в голове необходимость в эльфах, рабов размашистых, хотя не станет чураться, в мыслях грешок допустит, что как аки как приманка и лакомство для ящериц великих выйдет недурная. А то, что они и ботиночки почистят, овощи нарежут, похлебку приготовят, и горшки везде да всегда за хозяевами таскать будут, словечка не пискнув, - нет, охотникам отродясь мухи такие надоедливые не нужны. Медленно. Вычурно. Опасно. Снова вздохнула. Снова плечи расправила. Приказы исполнять – исполнит-то она, куда ее кудрям с косичками седыми деваться. Улва понимающе кивнула Крассу, хотя личико вымученное, хмурое теперь от поездки предстоящей.

- Что, Улва? - бросил Красс в сторону многозначительного взгляда красноглазки. Украдкой посмотрела на мага. Перевела к Лурцу. И снова длительно осматривает добро последнего, - карету, рабов, телохранителя, задумавшись хорошенько, но скорее воображение живое ладонь свою к сему приложило, что и припасов-то, мелочевки, больше, чем у прочих собравшихся здесь. Вздохнуть и плечи расправить, обращаясь к Крассу негромко: - У мессира много пожитков.

- Avanna, господа! - приветствовал всех Децимус, выходя из кареты и улыбаясь тепло и весело. - Погода благоволит нам! Что интерес-то у нее вызывает? Ничего. Ничего удивительного такого не нашла и в мессире кудрявом. Но красноглазка взглядом окинула телохранителя его, молчаливого и рабов остроухих, до боли жалких в судьбе своей ухаживать за хозяином умом и внешностью молодым, пусть одаренным, но легкомысленным, не постесняется Улва, пожалуй, допустить наличие таковой черты. Окинуты взглядом огненным тот раб, кои луком был вооружен. Снова посмотрели на телохранителя, но теперь на лице проскользнула тень недоумения. И карета, и конфеты, и вина, и шелка мягкие, чистые, и тарелки, и ложки, и вилки, да только и шлюх не хватает! Улва посмотрела на Красса вопросительно. Позвали нас всех, но не просто же так? То-то больше Улве кажется, что мессир кудрявый и сам справится со своим добром в этом походе, нежели еще с людьми незнакомыми. Смотрит теперь на Лурца. Щемит, щемит же его наивная улыбка сердце красноглазки. Ребенок он больше, мальчик, чем мужчина взрослый. Глаза только закрыть, не видеть, голову отвернуть, но все равно нахмурится.

Утром ранним дня следующего, удостоившись подарков, не материальных, от братьев и сестер охотников, - объятий, кивков, доброго пути, а то тоскливости в ликах, неуверенности, темного сомнения касаемо того, что может не вернуться живой да здоровой, что они не увидят вновь эту красноглазку, - ноги Улвы вновь зашагали к лагерю тевинтерскому. Да только в этот раз не было на ней доспехов привычных аки из Неварры эта девушка. Видели шарфики, синий и красный, бледную ткань, порванную, которая, знававшая времена лучше, могла некогда за платьице сойти простое. Хотя узоры в виде черных роз настойчиво хотели доказать обратное. А порвано-то оно нарочно, дабы, если носительница пусть бегала али прыгала, но движения ног не стесняло. Два пояска, перевязанные черной веревкой, парой падает ниже колен. Штаны серо-синие, сапоги и, разумеется, перчатки кожаные до локтей. А получив доспехи в придачу новые от каптенармуса доброжелательного, с узорчиками лоз, так и на наемника своеобразного походить могла. Ведь, да, негоже было не подчеркнуть, что в лагерь-то чужой Улва возвращалась с мечом массивным, что многие мужчины кашлять начинали, неловко и краснеть, ни с того ни сего. А кто-то взглядом одарил любопытным, долгим, коротким, и к делам возвращался, как ни в чем не бывало. Вот, дядюшка. Сумку походную вы-то мне дали походную. А где же лошадь обещанная? Смеются. Вот твоя лошадь. Ишь, как смотрит. Специально. Под стать хозяюшки будущей. И не делай-то ты взгляд удивленный. Лошадь как лошадь. Только черная. Не жди, что дни все ясные оно молчать покорно будет как ты, а по ночам фыркать мелодично аки песенки поет про существ проклятых. Забрали припасы. Взяли лошадь за поводок. Куда идти? А к южным воротам. Стоят там зеваки, да и Красс, мессир, ждет не дождется. Кивнули каптенармусу благодарно, а к лошади присмотрелись. Тебя Чернушей называть? Или не любишь все черное, как Улва, – глаза-рубины собственные не шибко-то симпатичны. А, может быть… канцлер? Ведь упоминал тот, что знать ему и не знать, что в походе происходить будет. А Улва зуб отдаст, что хочет. Может вселяться в тебя, Чернуша, он будет, кто знает, на что магия треклятая способна. А про Улву никто ничего дурного пусть не подумает. Не знала, как вечер, ночь проводили женщина, дарившая немилость то направо, то налево, мужчина-бард с маской из серебра, ни разбойник рыжий с эльфом, ни телохранитель с головы о пяток, ни сам мессир Красс. Улва кивнула собирающейся группе, и взгляд отвернула куда-то, а никуда. Ожидая, разумеется, когда путь дальний будет открыт. Чернуша? Чернуше лучше знать, что с тварью драконовидной лучше не связываться, а потому стояли на приличном расстоянии от оного.

Вечером чуть поздним дня того же Улва сидела посреди товарищей боевых, братьев и сестер, охотников да потрошителей. Были и маги, не чуравшиеся общества военного аки варварского, да и те ничего не имели против мужиков да баб с их одеяниями, с изящными узорами на рукавах, тканями с оттенками умиротворяющими, не провоцирующими умы пылкие и их палочками волшебными до макушек достигающих собственных хозяев. Собрались в группу, небольшую, потрошители и некроманты. Юнцы уж скорее, молодые али у кого еще просто молодость та самая кипит в душе уже в возрасте зрелом. Остальные продолжали заниматься обязанностями своими, зевая, ругаясь, посмеиваясь, игнорирую, отвлекаясь. Те, кто вместе собрались, отвлечься от дел насущных, не отрывали глаз от девицы огненной, костра, кострица, коли девица, гибкая, прыткая, до жизни жадная, но губящая любимых своих, от чьих волос искры летели по воздуху. Прямо к небу. Но не достигали желаемых высот и угасали. Умирали. Забывали. Голос женщины тонул в звуках барабана. Но присоединится к ней юноша, голосок его нежный-нежный, высокий, присоединиться и другая девица, а то и мужчина суровый запоет весело. Поет и Улва, освобождая голос свой из заточения, не отрывая взгляд рубиновый, чужой, от костра пылающего. Мысленно танцует с этой девушкой, огневицей, но не может успокоиться, трудно, место ее на поле боя. Место ее на охоте. Да, мессир. Люд приветствовал охотников, героев, как и подобает. Но зимы суровы. И драконы неожиданно впали в мертвое молчание. Когда она выходила из палаты Улва сразу же отправилась к каптенармусу, завхозу центурии местной. Договориться за провизию, снаряжение да коли полезное на первые дни и за лошадь простую, а не ящерицу драконвидную, - полезность последней Улва немного в другом русле рассматривала, нежели в образе твари, кобылку али коня заменяющего. Ну, лошадь, как лошадь, девонька. Будет тебе лошадь. Кивнули доброжелательно и отправились назад в лагерь неваррцев за похлебкой вкусной. Ее спрашивали. Кто-то задал много вопросов в силу своей юности или бездарности ума. Кто-то меньше и дальше сам рисовал картину того, что случится с Улвой в ближайшем будущем. Куда ты идешь? Маротиус. Сколько человек в группе, кроме тебя? Семь. Кто они? Тевинтер. Орлей. Когда ты вернешься? «Я не знаю» Скоро. С ней попрощаются на день следующий. Ведь ее знали. Меланхоличную. Немногословную. Нельзя, нельзя было иначе. Ее похлопают по плечу, ее обнимут, нарушая пространство личное, а кто кивнет, проронив ни слова. Береги себя, Улва. Ведь теперь ты одинока. Девица-огневица все продолжала танцевать, а детишки ее, искорки, все продолжали сбегать от молодой матушки. Легкомысленной, нетерпеливой, яростной молодой матери. Но никто из них так и не коснулся неба, обнятого темной вуалью.

- Понятно. Тогда в бою буду стараться держаться справа от тебя, Улва, - наверное, кто другой, глядя в эти кроваво-красные глубины, мог почувствовать себя неуютно, но Мастарна только слегка улыбнулся. - Уверен, мы сработаемся. Не смею тебя более задерживать, Улва. Однако, если что-то захочешь спросить у меня, я всегда отвечу. Улва кивнула. Так подобает в знак приличия, дружелюбия, почтения, немого согласия и прощания. Будучи скупой на эмоции размашистые, яркие, да жесты энергичные. Как сработается она с мужчиной этим, она-то не знала. Знать не могла, а потому мысленно, уверенно, заявить не могла, что в бок-о-бок сражаться будут, - а с кем хоть сражаться, с разбойниками, бродягами, вы уж простите, - и божества все существующие не дадут мечу Улвы ненароком срубить голову имперцу. Или же какую еще конечность еще отрубить можно? Ноги? Руки? Но голова все-таки важнее казалась. Оттуда мысли, идеи и частичка души, как девушка считает. Отвернулись медленно. Голову не поднимали. И исчезли, выйдя из палатки. Как вовсе ее здесь было.

- Ты левша или правша? Просто у меня щит в правой руке и потому стоит заранее договориться, кто с какой стороны стоять будет в случае боя. Мне так проще будет прикрывать и тебя, и других. Правша? Левша? Ах, да. В какой руке перо ты держишь? В какой ложку али вилку, чтобы что-нибудь вкусного покушать? Вкусненького чего-нибудь Улва сейчас бы отведала. Похлебку пусть простую. Должны, должны сейчас ребята невварцы ее готовить! Перо? Уж боится, как писать она чернилами начнет, то заплачут люди грамотные громко и горько, глядя на почерк неровный и ошибки в словосочетаниях. Щит? В правой руке? А в левой руке меч, так выходит. Улва похлопала глазами, на руки свои посмотрела. Затем опять взгляд рубиновый подняла на телохранителя. - Нет щита. Меч есть.

- Оружие при себе, на виду. Сопроводительные документы оправдывают его ношение, но не армейскую форму, - пояснил центурион потрошительнице с глазами цвета кровавого рубина. Улва кивнула. Хотела теперь уйти. Побыть немного с вояками неваррскими. Громкими. Шумными. Мужчинами, мер не знающих в своем поведении. Да и средь магов. Ведь они-то знали, - кто такая Улва. Ах, упрямцы, уважения никакого у вас нет… - Улва? Могу я с тобой поговорить? - в отличие от большинства мужчин, Мастарна с должным уважением относился к воинам-женщинам, не делая, однако, им скидок на женственность. Раз уж взялись тащить этот груз, не требуйте для себя особого обращения. Губы поджала, как бы неохотно кивнула. Она хотела уйти, а не продолжать беседы. Слушать. Но смиренность, она и в женщине сама смиренность. Только привлекательнее в лице пола прекрасного. Пусть телохранитель скажет, что желает сказать. Спросит ли что-то? Улва ответит... коротко.

Непростительно долго рубиновый взгляд держался на черном канцлере. Лукавит, не краснеет, не стыдиться, не робеет. И ощущение знакомое, запах иллюзорный, картина, кои только глазами и рисуют. Смерть так выглядела, пахла, двигалась, лукавила, но не представляла, не была уверена, что и у старухи седой характер, характер человеческий. Да и не могли представить, боялись, а то привыкли, что чертами сущее выше, невидимое и святое могло обладать, как у люда простого, знатного, безликого. Лукавил. Лукавил канцлер. Знать он не знает. Предвидеть, но не предвидит. Но скажи, скажи честно, что хотел будущее увидеть. Будущее людей крохотных. Невзрачных? Я не знаю. Я не могу знать все. Но в отличие от тевинтерцев, от орлесианца одаривает кивком. Почтительно. Улва немногословна. Позвольте ей таковой оставаться, если и сама оного хочет. Хочет ли? О, упрямцы, и своих проблем насущных пруд пруди. - Нет, мессир Мастарна, - ответил Тео, окинув добротные рыцарские доспехи, сделанные на заказ. - Я имел ввиду Улву и Полихрония. Лишние вопросы по поводу дезертирства нам в пути не нужны. Гражданка так гражданка. Улва не возражала. Однако: - Меч? Однако что делать было с оружием? Уж ее-то понять, - вояку с головы до пяток.

Значит затея вся эта, зов людей незнакомых, врагов, союзников, в палате собрание да лицезрение канцлера черного, одеяний его черных, очей, души, кои холодком одарит колючками не менее, - и, видать, человека от побрякушки детской отличить не может, вот уж ребенок большой и бородатый, - все это… ради поиска учений каких-то? Где у вояки любого интереса никакого да не возникнет? Ишь! Потрошителю! Что говорить о потрошителях, будто им есть дело до записей безумных от человека не менее безумного! Чтоб косточки его, побелевшие, облглодали! Тихо. Успокойся. Улва нахмурилась, но сказать-то скажет никто, если тень недоумения на личике проскочила. Да и стоит поодаль от других. Дела быть да не может, не могло, до девки мрачной, немногословной, незаметной для вояки. Но хоть раз на лету поняли бы имперцы вещь простую, - коли ребеночка хотят они порадовать, то игрушки должны быть изготовлены из мехов да тканей, а не… плоти и костей. А что дальше? Дальше другие пусть вопросы свои задают, али молчат, раз устраивает их подобный уклад дел. Улва здесь для того, дабы указы выполнять. Вот… она и будет их выполнять. Хотя вот в одном сомневается, что телохранитель аки хороший из нее выйдет для мага кудрявого. Скажет честно? Как-то забеспокоилась даже. Ведь многие и не знают, что из себя конкретно этот воин неваррский представляет. Предполагает и в тоже время не знает, как реагировать будут.

Напоминала она женщину, которая любила во внимании чужом купаться. Силу, жизнь черпать из оного, ведь представить не могла, немыслимо просто, что иначе может быть. Осанку держит ровно, вид вызывающий, взгляд бледный надменности не лишен, жесты и слова одаривают холодком. Лишь только позволить окрепнуть такому характеру и средь вояк, магов, простолюдин считаться будет не какой-либо там девкой, а настоящей, что ни на есть, королевой. Принцессой. Дочкой лорда знатного, кои когда-то нынче потерялась в лесах и попала в дом опекунов недобрых, по дороге слонялась, а то ли хуже, что с девушками случается без гроша в кармане, без оправданий весомых о собственном происхождении. Улва не была из числа тех дам, как одна из них зашла в палатку. Она не умела манипулировать, не умела очаровывать мужчин одних лишь взглядом, одним движением, легким, грациозным, одним лишь своим присутствием. Так она думала. Воспитывали ее как воина. Учили меч держать тяжелый, фехтовать, боль терпеть и не стыдиться шрамов своих, украшения, которые никогда она снять не сможет. Но нет. Не окажется та женщина, успевшей за долю секунды приковать к себе взгляд мужчины каждого в палате, лишь хрупкой, фарфоровой куколкой, сидевшей на табурете, как особа знатная, не заслуживающая подобных удобств. Воин она тоже, но не такой как Улва. Не такой воин, как телохранитель… как звать-то его, забыла, негоже? Быть может воин, но не на силу тупую опирается, но Улва здесь была девушкой, лишившейся каких-либо женских изысков. Изысков. То, что волосы у нее ниспадают ниже плеч, черты мягкие, как подобает прекрасному полу, и, небось, кто-то успел подумать каких размеров и форм у нее грудки под доспехами. Это вам не с грацией кошачьей двигаться, а больше стоять подобно человекоподобному дереву. Выросло посреди палатки, на кой черт неизвестно. Но завидовать Улва не завидовала. Как не могла упрекать, ибо знала, что людей многих вдохновляет внимание, а кто-то предпочитает его сторониться. Другие? Парнишку рыжеволосого назвать можно шустрым. Чего пойманный опоссум в его руках стоил… несчастный. Ну, опусти, опусти создание несчастное, изверг ты рыжий, ну. Даже люди не голодные здесь собрались, да и то смерть для опоссума была страшнее всех прочих смертей, ибо делить пришлось не на двух-трех, а то шестерых ртов голодных. А до того мужчина в маске выбрал «шалость» более мудрую. Красноглазка тоже смотреть умеет, глаза бегают туда-сюда по палатке. Любопытно ведь. Нетерпеливо. Может быть, выиграла в игре-гляделки… продырявив взглядом не свои ботинки, а чужие. Но все ли те, кто пришел, наконец? Хмурится. Сплошь и рядом не короли тебе собрались, а коли были таковыми, то вопрос встал, что ты здесь делаешь. И не лорды, к тому же, знатные, кои власть имеют чуть меньшую, чем лики у престолов. Тевинтерцев-то здесь хватало, но она из Неварры и в голосе мужчины с маской серебряной проскальзывал орлесианский акцент. Значит, группу собирают. Кого? Куда? Зачем? И если у… эльфа, право, были вопросы, касаемо того почему сюда кто-то да зачем-то заявился, по воле чужой аль самолично вызвался, однако решил при себе сдержать, не молвить, то и Улва не могла ответить на свои вопросы. Тео-о-дор К-расс Шар-маль. Это имя… да, это имя Улве знакомо. Говорили что-то в неваррском лагере о маге, имперце, кои в одиночку кинулся в отряд рогатый. И что как он кинулся в этот отряд, так магией расщедрился, то там льдинками, то огоньками, то грозами, то еще белками-оборотнями, а потом на радостях в обморок упал. Хотя в случае с потрошителями, охотниками, сознание терять не в диковинку. Из чего… силы они черпают. Смеяться над магом не могла. Признается честно, что героичным его поступок казался. Даже если он, правда, ледяными белками кидался. И вот о поступках говоря, - да и умении выполнять желания, кои вслух не были произнесены, но сомнительно в целом выполнять их было, - чего опять же стоил рыжий паренек, коего за палец цапнул опоссум, ибо быть съеденным кем-то никому не хочется.

Где-то шепчет голосок. Не нежный. Не мягкий. А скорее хриплый, резкий, будто бы задыхающийся от слов, которые произнести пытается. «Их становится больше…» Не потому, что Улва, возможно, людей побаивалась. Отнюдь нет. Оную черту смело исключите, ибо воину, да еще неваррскому, будь он мужчина аль женщина, оное не подобает. Смотри… Она кивнула воину. От головы до пяток воин. Телохранитель? Верно. Телохранитель. Украдкой смотрит в сторону человека, улыбающегося неловко. Опцион с ним говорит вежливо-вежливо. Очень вежливо. Губы дрогнули. Улыбнуться. Улыбнуться хотелось, но порыв сдержала. Ведь похож он на ребенка. И самой Улве захотелось по голове его кудрявой погладить. Как обычно у девушек сентиментальных бывает, а детишками собственными даже не успели обзавестись. - Полихроний. Триарий, - отходя в угол потемнее и надевая ушанку. - По-ли-хро-ний, - прошептали тихо. Куда ты, ушаночка? Не спросят? Не хотят? Не заставляет. Не ждет. А взгляда от ушанки не отрывает. Нет. Смотрит на лицо. Как быстро оно померкло. Сиять прекратило. Но она кивнула, тем самым толику дружелюбия проявить. И взгляд опускает. Ждет. Слушает, что другие говорят и иногда украдкой на тех поглядывает.

— Триарий пятой декурии второй центурии первой когорты Стального имперского легиона, мессир, э… то есть миледи, — после чего ушанку стянул с головы и прижал к груди в приветствии и отчасти ожидании, полагая, что, вероятно, эта непонятно откуда появившаяся девчушка наверняка знает объяснение и остальным загадочным событиям последних дней. Как. Много. Слов. Глаза-то подняли. Захлопали. Где-то даже в рубинчиках, коих принято было называть зеркалами души, промелькнуло удивление. Ведь не из тех, кто разговоры легко заводит, тему подходящую найдет да и развеселить, как рукой махнуть. Тому Улве вдруг подумалось, что коли обратился он к ней, что стоит где-то выше. Эльф? Снова нахмурилась. А может он чей-то советник? Телохранитель? И не раб тогда даже. Так ли это? И, наверно, приятно, коли мог быть одним из тех, у кого время было и беды, и радости решать самому. Но если он и ждал ответы на вопросы, кои ум его пытливый мучили, то Улва не могла оными его утешить. - Улва. Ни тебе пятой декурии, ни трекурии, ни второй центурии. Просто Улва. - Когорта Неварры. Снова присмотрелись к неровным ушкам. Затем опять к ушанке. И как подобает – снова опустила. Что спросишь ты?

Прибытие - Заходи, Когорта Неварры, - опцион дружелюбно улыбнулся мечнице. Об этой когорте потрошителей ходили разные слухи. С королевского плеча пожалованные. Каждый на весь чистого лириума. Свирепые, как звери в своём неистовстве. И трупы жрут. Так говорили при их прибытии. Через три месяца их хвалёные способности подтвердились. Но почему девка? Хотя, начальству виднее. - Ждать приказано. Проходи. Опциона удостоили еще одним кивком. Благодарим. И соврать не посмеет, что тон, коли правильно Улва его растолковала, пусть скромный по меркам общения и невзрачный для людей не шибко впечатлительных, - частичка души была польщена. Особенна та, кои мужчины называют «женской», а уж здесь калейдоскоп чувств и эмоций теряется в буре. Не в одной одинокой буре. Как много людей в этом мире... А вот коли можно заговорить о вкусах, - аки не вояки мы вовсе еще с того времени, когда только на коленках царапины красовались и не знали что такое шелк, а родились отпрысками-неженками в обществе аристократов, - то Улве уж палатка особенно по душе пришлась. Не так много вещей было, кои взгляд манили. Заставляли теряться. Не так, как ранее глаза рисовали мысленно, что незаметно, неуклюже, но можно какую-нибудь цепочку блестящую стащить. Нет, нет, нет. Кое-что глазам приглянулось. Сначала, - фигурки. А затем ушаночка… эльфа? Улва нахмурилась. Эльф? Или не эльф? А ростом низок. Пусть не шибко. Ушки, однако, странные, не аккуратные, блюдце круглое не напоминают или хотя бы форму причудливую, в форме капли, для зеркальца. Но ушаночка, наверно, мягкая-мягкая. Коснуться, пощупать хотелось даже больше, чем фигурки. Однако глаза девушка прикрыла, голову отвела. Ждать, вот, приказали. Вот она и ждет смиренно. Иногда поглядывая на других украдкой.

Прибытие Морталитаси одних не отправляли. Мы говорим о магах, верно, но о магах, чей чин стоять выше, чем в государствах, родине любимой и ненавистной, где подобно-одаренных людей удобно эпидемией считать и клетки золотые им строить. Нет, говорим о тех, кто близок к роду великому, Пентагаст, и право имеют быть их советниками. Культ смерти для людей простых и узколобых. В чьих кругах страх человеческий управляет умами у престола, да и его народом, - а над их здравым смыслом только плакать остается. Верно. Морталитаси одних не отправляли. Вместе с ними пошла когорта из людей отважных, пусть магией не одаренных. А коли смело говорим о тех, кто со смертью пляшет, ладони ее сморщенные целует и лоб заплесневевший гладит, бережет хрупкие кости, кои вот-вот в прах рассеются, - не боимся подчеркнуть, что среди войск Неварры ходят еще те, кого называют охотниками. Из-за ремесла своеобразного, поскольку смысл их охоты не заключался в поимке мяса и шкуры зверя напуганного. Нет. Ложь. Не все они отважны. Одного морщины выдают и тянутся дорожки длинные-длинные на бледном вытянутом лице. Однако дрожит как листочек осенний. И ветру сил особых не понадобиться, дабы прочь унести его с поля боя. Но сжал он голову в плечи. Кажись, под его ногами, корни глубоко-глубоко пустились в землю рыхлую, и стал он сам деревом да больше паразитом, кои за счет свой прожить не может. Другие? Другие тоже боятся. На то они люди, пусть кто из вояк, а кто из магов. Кто за самих себя. Кто за родных и любимых. Кто-то принимает. А кто-то и вовсе забывает. «Улва, тебя вызывают!» В неваррском лагере ее знали, как меланхоличную и немногословную. На внешний вид, право, девка как девка. Красавицей не назовешь, но и не уродка. Веснушки по-детски миловидные. Губы припухшие, пусть и потрескавшиеся, покусанные даже. И волосы с седыми прядями в косички заплетенные, кои кучерявятся весело, независимо от того если бы их в хвост собрали или оставили распущенными. Но есть и черты, которые в глаза бросаются очень резко. Очи ее рубиновые, безуспешно пытается спрятать челка. Шрам маленький под левым глазом, почти незаметный. Осколок ли там в свое время прятался ли? А вот другой чуть ли не всю щеку охватил, подобно лапе когтистой на левой стороне личика. Острые его пики все никак не могут дотянуться до желаемого рубинчика. Так кажется. Кажется, что рубин, сияет, заявляет, что камень он все-таки драгоценный. Что носят его в своих одеяниях знатные короли и дамы благородные в украшениях. И сияет, сияет озорными искорками особенно при свете родной огненной стихии. Но присмотришься ближе, а там нет ничего такого. Нет. Нет ничего, но этого «ничего» многие, непросветленные в общество узкое, боялись, ибо там дальше глубоко, яма черная и необъятная. «Улва! Ну, сколько мне повторять-то нужно, девка ты дурная!» Она слышала. Поморщилась. Но отвечать не хотелось. Вставать с бревнышка тоже не хотелось. Но упрямцы все равно ждут ответа прямого. Упрямцы… Не интересны вы ей, упрямцы. А вот со щепками, которых ровненько в ряд выстроили на вытянутой ноге, весело. Улва свой собственный отряд войск построила. Только лишь не придумала, - с кем воевать оные будут. Щепки и один червячок. Не сразу его заметила. «Иду» Червячка осторожно опускают на землю, а щепки бесцеремонно смахивают. «Быстрее, быстрее, демоны тебя задери!» Чины все никак не прекращали капризничать. То рогатых тварей истребите, то голову принесите, то весточку пошлите, вояк фронту не хватает, то, ой, я перстень потерял, принесите, верните. Как дети, но на то они и дети. Только большие и бородатые. Улве же, мол, говорят, что дело-то, из-за которого ее зовут намного-намного серьезное, нежели мечами махать и задевать то отряд вражеский рогатый, то своих вояк из-за неуклюжести несчастной. Аль, говорит, зовут, но выглядит дельце таковым, по крайне мере, чтобы взгляд чужой приковать хитро. Вот тебе, пожалуйста, Улва, и нечего носом кривить. Раз говорят, то так и делай. На каждое предложение – вздох. На каждый жест – закрываем глаза. Говорят, в лагерь к тевинтерцам. А там ей видно, ясно будет. Не глупая все-таки. И поручения выполняла и выполняет молодцом. «Молодцом» Тихо повторяет. Цепляет взглядом тевинтерца коротким, кивает в знак приветствия: - Улва. Когорта Неварры. Глаза рубиновые теперь опущены, руки сложены в замок, и ждет покорно указаний дальнейших, не выдавая лишних эмоций.

Класс: Воин Специализация: Потрошитель Возраст/рост/вес: 27/170/62

del

При жизни Люси была неуклюжей девушкой и такой уж она осталась, будучи Носферату. Казалось, что идет она себе спокойно, опустив глаза, размышляя о чем-то и вдруг неожиданно спотыкается на ровном месте. Страшно становилось, когда она в обнимку в руках несла книжки. Хуже, если это была посуда. Вроде ее, Люси, никто не задел плечом, не напугал исподтишка, да и бежать куда-то срочно не было нужды, но все книжки выпадали из ее рук, словно кто-то их маслом натер. Что тогда говорить об игре в волейбол, - Люси страшилась мяча, когда тот катился к ней или летел от подачи вражеской команды. Будто бы воспринимала его не как простенькое такое изделие, а неприметного монстра, который на самом-то деле норовит откусить ее ноги или кудрявую голову. Из-за всего этого Люси заслуженно получила роль козла отпущения со стороны сверстников, чьей уверенности, она могла только молча завидовать и мечтать, как однажды в разы превзошла их… в чем-то. Пианисткой стала известной. Писательницей влиятельной, например. Или, быть может, мэром? Президентом? От дурманящих мыслей ее отвлек Усир. Люси захлопала глазами, глядя на него и приводя мысли в порядок, - где она находиться, с кем живет, к какому клану принадлежит и что не человек мягкотелый, а очень страшный каинит. Тому боятся незачем, хоть пугала-пугала вся эта кожа, кровь, внутренности, отчего у молоденького толком неокрепшего разумом создания все скручивалось в животике. Кот коснулся лапкой ботинка Носферату и любопытно пошевелил усиками. Люси почесала котика за ушком, встала со скамейки и продолжила свое путешествие по ярмарке. Страх страхом, но Люси, похоже, дополнила собой достопримечательности мероприятия, которые вызывают улыбку в глазах окружающих. Сначала ее целью неплохо провести время стал Молотобоец, что ничего хорошего-то не предвещало в ее лице. О, если бы мир только знал… каждый раз, когда она замахивалась, молоток отлетал в сторону и попадал или в лоб, или в щеку, или в плечо, или в живот, или куда в другое место случайно-попавшемуся каиниту, который просто проходил мимо. Тут же он или она получал море извинений, испуганный карминовый взгляд за темной вуалью и дрожащие мельтешение ладошками со стороны Люси, которая ненароком выбирала их в качестве цели, а не наковальню. Впоследствии каинит, за чьей обязанностью было вести игру Молотобойца, решился помочь маленькой катастрофе, пока не дошло до массового убийства. Результатами Люси огорчилась, но каинит похлопал ее по плечу и посоветовал продолжать веселиться. Юному созданию наверняка придутся по душе кровавые сладости с цирком… кукольный театр на худой конец. Смотрит долго. Одно и тоже. Хоть привыкнет. С ловлей яблочек дела обстояли ничуть не лучше. Хоть у Люси успели сформироваться острые зубы, поймать она фруктик никакой не смогла. Разве что тельце одной пиявки прокусила, но вот другая была настроена по-боевому. Она сразу перешла в атаку, как только приблизилось личико юной Носферату, и накрепко вцепилась той в щеку, где подобно кляксе на холсте расползлось родимое пятно, сделав левую половину лица темнее правой. В играх ночь не задалась, но не сказать, что Люси совсем уж не веселилась, а унынию больше придавалась. В кои-веки она почувствовала себя свободней. Без какой-либо боязни, что где-то вот-вот объявится Ребекка со своим парнем или подружками из группы поддержки и начнут гонять ее, предлагать выкрутить какую-нибудь шутку, от которой Люси будет сгорать от стыда. Хотя… Ребекка вполне могла оказаться на месте тех пугал. Злобная, однако, умиротворяющая мыслишка некогда зашуганной овечки. Люси присела на ту самую лавочку, на которой ранее сидела. Жевала вату, а Усир наблюдал по сторонам, - хозяин еще спросит, что да как. Носферату вздрогнула и чуть не выронила сладость, когда в сумке заиграла музыка, но кот только пошевелил на это ухом. Люси полезла в сумку и вынула телефон. Сир звонил… и спрашивает, - не случилась ли рядом какая-то автокатастрофа, когда Люси рядом проходила. Носферату нахмурилась и начала недовольно ворковать на своего Создателя. Позже делиться впечатлениями. - … а еще у них тут есть кровавая вата. Длительное молчание. Затем раздраженный свистящий вздох, кои тонко подчеркивал, что в мире больно много идиотов. - Ну? - Что ну? - Ну… тебе достать сигареты? - Если тебе не трудно, милая. Скоро вернешься, э? - Через час, наверно… Больше необходимости находиться на ярмарке у Люси не было. Она надела цилиндр, накинула вуаль. Бодренько зашагала и Усир следом за ней.

Первое время девочка была не одна. Рядом с ней находились такие же несчастные жертвы, но им не было никакого дела до нее, - они несчастные жертвы. Их переживания первичны, нежели чьи-то чужие. Однако она вовсе не в обиде на них за это. Жмется в уголок. Свернулась клубочком. С дрожью прислушивается к звукам, которые как тараканы противно копошатся во тьме. Замерла. Застыла. Даже не дышит - это дается удивительно легко. Девочка пригласила страх внутрь своего сознания. Теперь-то творит-воротит, что мимолетным прихотям его угодно. Она боится тех, кто находиться рядом. Боится, что они могут сделать больно. Хуже. Намного хуже. Наивно верит в то, что на самом-то деле ее здесь нет, как когда-то в детстве отец давал большие темные очки и говорил, мол, надев их, станешь невидимкой. Только теперь девочка старается и кончиком пальца не шевелить. Глаза не поднимает. Готова просидеть так вечность и поверить уже в другое, - таково небытие после смерти. Но долго это не продолжается. Скоро, очень скоро отпустят, и смутно будет вспоминать краски второго рождения. С мучительной болью воспринимать то, что будет происходить в последующие ночи. Но кое-что докажет, - насколько дух крепок? Правы ли они были, что жалкая овечка, которая и крупинки хлеба не заслужит во время голода, ибо не уверены, - а так ли весома польза от нее? Что заноза, лишний груз, помеха, от которой надо избавиться да поскорей? Девочка поднимает покрасневшие зеницы глаз. Смелее. Босые ноги ступают по мокрому асфальту. Спотыкается на ровном месте. Обнимает себя за плечи, тихо всхлипывая. Она продолжает держаться за страх, как ребенок за руку родителя. Не понимала еще, что привычный мир больше не будет прежним. В убежище обычно тишина не задерживается, - всегда играет радио. Новости вещает аль музыка разнообразная красит пустоту стен и от того жутко становится, ибо школа-то давным-давно заброшена. Уйди подальше, например, в библиотеку, а где-то сверху Стиви Никс поет Рианон. Там сидит сир, держа в руках самодельное кольцо из гибких веток, которое он обвязывает лохматыми нитками, украшает перьями и косточками давно сгинувших животинок, раскуривая одну сигарету за другой. В этот раз его птенец вышел в свет без его надзора… ну, почти. Люси скосила взгляд вниз. На нее разными глазами смотрел Усир. Этакая лохматая четвероногая нянька, но хоть не стыдно и еще дополняет образ замечательно. Люси поправила прозрачную вуаль, которая была накинута на цилиндр, дабы как-то скрыть свою принадлежность к Крысам. Серая кожа, волосы висят сосульками, острые уши торчат в разные стороны, глаза красные, белки черные, а чуть что улыбнется, то доведется со стороны «насладиться» акульей ухмылкой. Усир терпеливо ждал, но паразиты – неловкость и застенчивость – все никак не хотели расставаться с юной Носферату. - Я иду. Усир ждал. - Иду. Усир смиренно ждал. - Ой… Люси скрестила руки на груди. Принялась расхаживать по ярмарке, осматривая достопримечательности. Толком еще не привыкнув к реалиям Шабаша, коленки Люси начинали дрожать, когда она останавливалась или просто замедляла шаг.

Эта дорога называется жизнью. Она обещает много интересных открытий, если шагать только вперед по мокрому от дождя асфальту и позади себя оставить кромешное ничто. Естественно, те из чьего сосуда подавно насытились, будут звать к себе назад, - крича, срывая глотки, или молча, глядя с нескрываемым упреком в глазах, кои ощущаешь, как тысячи вонзенных в спину лезвий. Трудно. Но кое-как он переступает через Узы, навязанные Братанией. Его не найдут, даже если захотят этого. Не найдут, даже если прикажут. Никто из них не мог удержать его в стае. Потому не оборачивается. Игнорирует отдаляющиеся звуки пожарной сигнализации. Отдаляется от отеля, где остались… мда, так названные «братья и сестры». Быть может, он найдет другую стаю. Быть может, следующей ночью он все-таки окончательно умрет. Не знает. Не уверен. Но все равно продолжает идти твердым шагом, а Инпу, Сехмет, Маат и Усир - один за другим - догоняют его, чтобы уйти следом. Момент соблазна, чтобы остановиться. Прислушаться. Далеко. Очень далеко. Кошки пристально смотрят на него разными глазами, - чего остановился? - Неважно, - отвечает. В кармане раздается музыка телефона-раскладушки. Его-то вынимает без сомнений, открывает и прислоняет к уху. Знакомый голос заставляет уголки губ приподняться в довольной ухмылке. - Привет, любовничек. Угадай, кого я нашел?