Yambie

Не всё, но добрую половину уже можно потестить в демке. Прикольное сочетание с 16bit музыкой и интерфейсом, Индике компанию составляет однорукий паренёк по имени Илья, с которым можно решать определённые головоломки (а оных, как пока показали, завезли прилично вместе с возможностью изучать окружение в поисках тех же предметов). В демке, однако, проседает фпс и не сразу подгружаются текстуры, а моменты погони не сказать, что выглядят гладко. Возможно, ещё отшлифуют.

Можно, пожалуйста, открепить запись и игру по VtM: Lost Highway. Игра уже давно завершилась, чтобы место не занимала в закрепе. Темы Снежногорска можно тоже откреплять. @Nevrar @julia37

Период этой истории назвали эпохой воюющих провинций. Он знаменовался упадком власти самурайского рода Асикага, который в отчаянных попытках удержать контроль над страной спровоцировал гражданскую войну в Киото, что продлилась около десяти лет. Окрашенная в кровавый цвет вода несла за собой по рекам Японии весть раздора и увядающего покоя, который теперь могли встретить только в загробной жизни. То было время нескончаемой осени. Смерть была так близка, она едва касалась кожи ледяными пальцами, звала к себе забытой в миг рождения колыбелью. Однако едва удавалось отыскать её силуэт за сенью жёлтых листьев, как она исчезала подобно приятному мороку. Она благоволила тем живым, которые шли навстречу своим амбициям. Кто не боялся ступать по той самой кровавой реке, неся на своих плечах тяжёлую мантию бесчисленных прегрешений из самого мягкого на ощупь шёлка. 𝆺𝅥𝅯 Солнце уже почти скрылось за горизонтом, когда Судзу вернулась домой. В чахнущем свете заката окружение с его тёплыми оттенками оранжевого, розового и красного представлялось затянувшимся сном. Высокие холмы вдали напоминали силуэты беспокойных волн, как на одной картине, которую пытался продать отцу не особо презентабельного вида торгаш. По всей видимости упустивший всякую удачу в погоне за денежным благополучием. В последнее время знакомые её семьи начали задавать слишком много вопросов насчёт отца и матери. Подмечали неопрятно уложенные волосы и что девочка носит изношенную юкату с заплатками, отчего щёки начинали гореть от стыда. Вопреки тому, что отец носил звание самурая, привилегиями им подобным он не обладал. Люди даймё обещали, что семья Асано сможет подняться в статусе в случае удачной кампании против войск верного сёгуну человека по имени Кенсин. Мать с детьми молились богам, чтобы мужчина просто вернулся домой в целостности и сохранности. Они, конечно, откликнулись. Но, может, это были вовсе не боги. Родной дом встречает её кромешной тьмой, сыростью и едва уловимым запахом разложения. Опустив голову, Судзу прижала к своей груди плетёную корзинку, в которой что-то беспредельно начало копошится, издавая глухие хрипы, похожие на урчание кошки. Девочка зажмурила глаза и, поджав губы, тихо взвыла, не решаясь покинуть свет заката, в котором сейчас находилась. Но короткий миг чувства мнимой безопасности разбивается неразборчивым голосом не то матери, не то отца. Кошка сильнее закопошилась в корзинке в попытке разодрать её когтями и зубами. Судзу затаила дыхание, прикрыв за собой входную дверь. В доме Асано воцарилась тишина. Приглушённые крики и грохот ломающейся утвари был воспринят как что-то должное миром извне. Запись продлится до конца февраля. Старт по готовности игроков и мастера. Отмеченные Оккультист Карьерист Мститель Ронин

Та самая изнанка мира, которую держат за семью печатями трёх W и, кажется, будто там только существует. Не поля, но самое дно океана. Холодное, безжизненное, всеми забытое, где бросают измученных людей, что ступили на кривую дорожку. Почва, наверно, там настолько недружелюбная, что не впитывает в себя усыхающее мясо с костями умерших. Отрадой они служат насекомым, гротескным образам пауков с неестественно длинными лапами и многоножкам в несколько сотен метров, которые используют тела в качестве пищи и кладки будущего потомства. Те же подвальные помещения, как визуализация нездоровой фантазии какого-нибудь художника авангардна. Серые стены полутёмной комнаты или стерильно белые плитки с запахом хлорки давят на разум. Ломают его, когда перед глазами проскакивает тёмное красное пятно. Конечно, глядя на это всё хочется уйти в отрицание. Закрыться самому в своей обители, как делают это соседи. Представить, что ничего плохого нет – мир очень маленький, он не простирается дальше какой-нибудь комнатушки с видом на иконы жутких многоэтажек. Желудок неприятно скручивает и Саша, наконец, решает остановиться. Чужие образы, чёрные буквы на светлом фоне, выстраивающиеся в тревожные в своей сути фразы и память, которая ещё не успела перевоплотиться в пепел – на какое-то время всё это уходит прочь. Впрочем, ненадолго. Едва Саша останется один, его день закончится, когда голова упадёт на мягкую подушку, и мысли схлынут из своей дрёмы сокрушительным ураганом. Стало страшно от того, как он это всё будет переживать. Мысли, эмоции... Ещё совсем свежая рана на сердце. – Егор? – он уходит прочь от компьютера, ищет подельника. – Нашёл что-то?

Разве это не волнительно? Заглянуть в чужую жизнь, которая никогда не пересечётся с твоей. И это всегда, почти всегда что-то плохое, что во всей своей красе раскрывается за синим занавесом экрана гудящего компьютера. Страхи, пороки, грязные секреты человеческой души нараспашку. От неё разит гнилью, из огромной жуткой раны от ключиц до живота сочится отвратительная чёрная жижа и на последнем издыхании бьётся такого же цвета сердце. Оды своей муки оно посвящает белоснежной невинности, которая давным-давно покинула её. Чужая жизнь подобна сериалу с посредственным сюжетом, который, тем не менее, завлекает собой. Взывает странный интерес, которому трудно противиться. Ты будто мотылёк, что летишь к светочу комнатной лампы. Не задумываешься о последствиях. Не задумываешься, как они отразятся на твоей жизни, если она ещё будет продолжаться, будет тянуться грубой верёвкой в белое ничто. Что за гниль они оставят в твоей душе, сердце, чувстве достоинства, если оно ещё в тебе хоть какое-то оставалось. Глупости. Он ведь не был хорошим человеком. Он не звал её, когда мог. Не остановил, когда думал, что стоило. Когда всё прекрасно видел, о чём-то подозревал и несмело собственный голос в сознании просил что-нибудь сделать. И вот теперь он здесь. Видит не совсем её. Память о ней. Эхо, которое, возможно, однажды поглотит сетевое ничто. Видит то, что не должен. Читает то, что не должен и попутно проносятся воспоминания их разговоров, их времяпровождения. Глупого. Детского. Но так и есть. Разве они ещё не дети, разве не хотят верить во что-то светлое? Чтобы миг беззаботного бытия никогда не заканчивался. Чтобы не было печалей, чтобы миновала их чужая злоба. Но вот он видит её совсем другую. Не уверен, нет, не хочет верить, что это она. Доводит себя до предела. Она ненавидит его, ненавидит себя. Ненавидит этот мир. Давит на жалость. Унижается. Не думает о последствиях. Не думает больше о своей жизни. Может, будет лучше без неё – никто ведь не придаст значение её кончине на самом деле. А если да? Быстро забудут. Может, будет лучше без неё – она так мала. Она тонет в этом городе, в этом мире. Может, будет лучше без неё – никого больше у неё нет. Никого по-настоящему значимого. Почему ты не сказала? Почему? Ты не доверяла мне, как я тебе? . . . Может, ты никогда мне не доверяла. Внутри что-то трескается. Хотя казалось бы. Чему? Что-то ещё остаётся. Прикусывает нижнюю губу почти до крови. Старается выровнять дыхание, листает чат дальше, пока не прозвучит грохот воображаемого гештальта. Саша закрывает лицо ладонями. Громко вздыхает. Мысленно приводит себя в порядок, собирая из потухших осколков мозаику душевного равновесия. Он ещё молод. Кто-то уверен, что впереди у него вся жизнь, но на плечи уже ложится какой-то тяжёлый груз и будущее кажется ещё более туманным. Убрав ладони, Саша возвращает светло-карий взгляд к экрану монитора. Вот он открывает браузер. Вот он смотрит историю поиска. Сцилла и Харибда. Всепоглощающая морская пучина, в которой тонет... Виктор? Или, может, Саша. На миг застывает, нахмурив брови, глядя на иконку маркетплейса. Несколько кликов. Нет. Он решает идти до конца.

⸻⸻⸻⸻ ☽・𝆺𝅥𝅯・☾ ⸻⸻⸻⸻ Он возвышается над толпой в жёлтом свете софитов. Будто осовремененный Давид итальянского скульптора, рождённый в свете La Haute Renaissance в образе неподвижной статуи из мрамора, но в которую впоследствии вдохнули огонь жизни. Он смотрит на мир едва хмурым взглядом, он ничем не отличается от остальных, утопая в серой мгле города, а тотчас – он не похож на других. Его окружают стальные волны электро-аккомпанемента, его плеча едва касается тонкое плечо синеволосой девушки, чьё присутствие уже само по себе феерия. Он болезненное доказательство того, как быстро проходит детство, как жестоки заявления, что необходимо взрослеть, пряча любимые сказки и игрушки под слоем удушливой пыли. Он доказательство того, как хрупка дружба – рано или поздно Саша всё равно потерял бы её. В чертогах сознания, где прятался страх, он видел, как она уезжает на машине со своим новоявленным парнем в сторону Столицы. Как первое время от неё приходят весточки. Всё хорошо. Всё прекрасно. У нас свой дом. И будет своя семья. У них родятся три дочки Вера, Надежда и Любовь А затем она просто исчезает из этого мира, словно её никогда не существовало. Он стоит на сцене. Его мраморную фигуру освещает жёлтый свет софитов. Саша стоит напротив и в сердце зияет пустота. Он протягивает к нему руку, чтобы потушить о лоб горящий окурок. Наверно, это была ревность. Голова гудела от раннего пробуждения. В такие моменты окружающий мир острее ощущался чем-то нереальным. Так ещё бывает, когда слишком углубляешься в водоворот собственных мыслей и грёз, когда рвётся одна ниточка связующей реальности. Словно в этот миг даётся некий выбор, где теперь впредь жить пограничному естеству. В знакомом мире материи или в том, который сложно описать как что-то духовное, божественное в своей сути. Выбор, конечно, всегда делался в пользу первого. Забавно, что он уже успел забыть каким оживлённым местом бывает ДК в ночное время суток. Музыка оживала чуть ли не в буквальном смысле этого слова и агрессивно тарабанила по стенам. Она заглушала крики и смех, истерию, за которой трудно различить счастье или печаль. Саша готов был поклясться, что где-то в дальнем углу происходила драка – чьи-то окровавленные кулаки украшали чужое лицо парочкой новых синяков. Они напоминали космос, яркие картинки на страницах ещё целёхонькой энциклопедии – настолько она скучна, что представители разного поколения берут её в руки лишь раз в жизни – и в этом есть своя ирония. Может, и эта вселенная рождалась в каких-то нестерпимых муках. Саша посмотрел на серое небо, сощурив глаза. На голую стену, которую едва собой закрывали кусты рябины. Он представил, как через несколько часов взойдёт солнце, осветит собой эту самую стену и на ней заиграют тени – от ветвей деревьев, рябины, его собственная. Уголок губ невольно дёрнулся в полуулыбке, пальцами Саша сделал жест «козы» и тут же отдёрнул себя от того, чтобы вытянуть руку вперёд. Красные от холода щёки начали гореть ещё от стыда. Разум посеяло сомнение – происходило ли когда-то давно нечто похожее? Когда он только познакомился с ней и такие глупые мелочи были наполнены куда большим смыслом. Спрятав руки по карманам куртки, Саша молча следовал за Егором. С глухим звуком он вогнал лом острым краем между дверной рамой и тем местом, где находится замок. Налегая на лом, Егор с неожиданной силой стал банально выламывать дверь до тех пор, пока та не издала жалостный металлический звук сломанного замка. – Добро пожаловать! Саша вскинул бровь, наблюдая за работой Егора. Его жизнь-то пошла куда насыщенней. Пусть обществом это порицалось, когда можно собраться дружной компанией без страха получить по голове этим самым ломом. – Премного благодарен, – хмыкнул Саша, горделиво зайдя в квартиру. – Возьму на заметку, если не найду профессию респектабельнее взломщика. Где-то на перепутье трёх комнат он остановился. Если жилую относительно можно назвать воплощением того творческого беспорядка, когда стимуляторами вдохновения преимущественно уже служит всякая химия, то вот вторая походила на какой-то гроб. Взгляд чуть дольше задержался на миске. Может, тут держали кошку или маленькую собаку? Или Виктор просто был неряшливым идиотом, сгребающим ненужный хлам. – Вторая комната, наверно, принадлежала его деду, – поделился догадкой с Егором. – Слышал, что он после рехаба должен был жить с ним, – Саша наклонился чуть в бок, вновь заглядывая в первую комнату. – Берёшь на себя вторую, а я Виктора? Видел монитор, может и компьютер будет.

Примерно так он представлял себе смерть. Границу, когда душа отделяется от тела, когда на белый снег брызгает кровь, когда кости дробятся о грубый асфальт, а цельная оболочка превращаешься в органический мусор, из которого вывались органы. Очень они теперь похожи на те, что продают в мясных лавках, сырые и безвкусные, которыми подкармливают бродячих собак с кошками. Кровь впитывается в асфальт, кожа пытается стать частью величавого бетона, в недружелюбных стенах которого прячутся маленькие люди, незаметные миру вне Снежногорска. В последний миг сознание испытывает что-то хорошее – приятный и тёплый жёлтый свет, почти лучи солнца, что щекочут щёки, горячий чай, что-то сладкое в общей тарелке, а за окном романтичная метель. Уютно. Так уютно, что аж тошно. Боль в голове распускается красным цветком. Белые жилки молнией растут вдоль позвоночника, неся с собой ещё и усталость. Смирение. На инстинктивном уровне хочется найти какое-нибудь тёплое место и там впасть в спячку, пока не пройдёт зима. Ветер уныло завывает, но, может, это не ветер вовсе? Предсмертные стоны или крики самого города? Может, иллюзия жизни? И надписи на стенах, которые в итоге закрашивают белыми квадратами, не лгут, что где-то там другая жизнь. Где-то там другой он. ⸻⸻⸻⸻⸻ ☽・𝆺𝅥𝅯・☾ ⸻⸻⸻⸻⸻ Они не были ему друзьями. Он не считал их таковыми, вложив в это понятие что-то очень далёкое и необъятное. Непостижимое. Даже когда возвышенность чувств достигает своего пика, теряя в итоге свою первоначальную ценность. Воспоминания детства или мимолётные встречи – нитки слишком тонкие, их способен порвать даже порыв слабого ветра. Но в какой-то момент каждая окрасилась синим цветом, подарив стойкость сравни корням дуба. Заставила не забыть что-то важное. Но что? Белая стена, как чистый холст. Нужно взять где-нибудь краску: жёлтую, зелёную, синюю, красную. Проволока из одуванчиков, гитарист с петлёй на шее, половину его лица закрывает кровавое пятно. Взять белую краску, закрасить эту картину. Взять жёлтую, зелёную, синюю, красную. Затем опять белую и так до бесконечности. Всё, что не понравилось можно закрасить грёбаным белым цветом. Почему от собственной жизни ощущения почти такие же, как от этой стенки? – Дебил, – Саша зло сузил брови. Губы скривились, шрам придал им чем-то зловещий оскал. В этот момент он мог сойти за почти точную копию своего тирана отца. – О чём ты думал? Из кармана куртки Саша вынул телефон с платком. Он сначала проверил телефон на наличие пропущенных сообщений, а затем протянул платок Михе. Белый, но не такой белый как снег. Чистый, мягкий и холодный на ощупь. – Держи, – говорит Саша следующее. – Хотя по-хорошему надо к врачу.

Намного легче смотреть на чужую тревогу сквозь пальцы. Счесть её шуткой. Счесть случайностью. Счесть явлением кратковременным, которое померкнет с наступлением сумерек. Чем-то крайне надоедливым и неуместным. А уж сколько граней у этой тревоги может быть! Чуть ли не каждая взывает к страху, опасениям, что даже самое маленькое пятно на чужой душе вот-вот схватит за запястье склизкими щупальцами, утащив за собой в дебри разлагающегося изнутри тела. Не каждый решится упасть в яму к другому. Не каждому хватит смелости стать самому себе судьёй. Может, поэтому... – Там же мороз собачий, – общая картина стала напоминать сцены из фильма ужасов про пришельцев мимиков в Антарктиде. Под боком не хватало какой-нибудь собаки, которая убежала бы на задворки, чтобы скопировать генетический код оригинала и попутно сожрать его. Саша поджал губы, взглянув на пальто Миши, которое сейчас чем-то царственно красовалось на плечах Фета. Он подбежал к окну и прищурил глаза, надеясь всё ещё разглядеть знакомую фигуру в белой мгле. – Миха ушёл? – глупый вопрос. – На кухне действительно морозильник какой-то. А на улице того хуже. Куда это он собрался-то и без пальто? Вряд ли домой, конечно.

С тихим треском захлопывается форточка, приглушая жалобные завывания ветра. Внутри всё также холодно. В кожу словно впиваются маленькие иголки, с неприятным звуком режут кровавые ткани и царапают кости. Но это совершенно ничего в сравнении тишиной, прерываемой лишь звуками разбушевавшейся погоды. На мгновенье удары сердца становятся размеренными, паника медленно отступает, едва теперь касаясь своими когтями шеи и плеч. Всё это, конечно, длится недолго. При дереализации видоизменяются акустические феномены. Голоса и звуки отдаляются, становятся неотчётливыми, глухими... Саша не оборачивается, отказываясь принимать реальность искажённого Лимба. Он суёт ладонь в карман куртки, чтобы вытащить телефон. Игнорирует повторяющиеся электрические шумы, скрежет и треск, концентрируя своё внимание на унылом песнопении ветра. Старается дышать ровно, пока набирает домашний номер. При всей своей странности картина становится удивительно обыденной. Именно так всё и должно быть. Время может замедляться, останавливаться, исчезать... Его больше нет. Закрывает глаза, едва прислонив телефон к уху. Прислушивается к гудкам. – Деда? – голос хрипит, тонет в безумной какофонии слуховых помех, которые окружают его теперь чуть ли не со всех сторон. – Дед? – повторяется. Готов поклясться, что всё же слышит чьи-то голоса по ту сторону, но не уверен принадлежит ли один из них попечителю или сестре. На какое-то время страх ушёл в синюю метель, уступив тоске. . . . больше нет . . . — Если тебе от этого станет легче, — унылым тоном промолвила Вера, подходя к Саше откуда-то сбоку, — я всё это тоже прекрасно вижу. Тени, похожие на людей. Аномальный холод, — она дохнула на руки, пытаясь немного их согреть, — что-то пошло не так. Вляпались мы, короче, — Вера пожала плечами, — попытаемся выбраться. Вместе, — не то чтобы они стояли перед большим количеством вариантов выбора, — иначе рискуем застрять здесь надолго. Только, — она постаралась выбрать как можно более мягкий тон, — только помни. Ты не сошёл с ума. И мы все, — она сделала короткую паузу, — пока ещё живы. Забавно, но ему действительно стало легче. Мысленно приобнял частичку окружающего безумия и не ощутил скованности после вороха вопросов, что возникли в голове вследствие озвученных слов девушки. Только парочка мыслей заставили его на какое-то время уйти в себя... Сколько раз такое уже происходило? Исчезало в забытье. Сколько раз причиной этому мог быть колючий на ощупь снег, неустанно падающий с неба? А может, правда, это сам город. – Бл@#$, – Саша убрал телефон в карман куртки. На светлых ладонях выступили тонкие красные решётки. – Да. Попытаемся, – сказал следующее, наконец, взглянув на Веру. – Спасибо, что пришла. Он понимал, что какие-либо вопросы сейчас будут лишними и поспешил покинуть кухню. ...

Дереализация – нарушение восприятия, при котором окружающий мир кажется нереальным, некрасочным, часто сопровождается нарушением памяти. Состояниями «уже виденного» (déjà vu) или «никогда не виденного» (jamais vu). Часто бывает сопряжена с депрессией... . . . Ну? Чего молчишь? Голос мужчины в белом халате должен внушать доверие. Чувство безопасности. Но вместо этого он звучит хищно, с потаённой угрозой, выискивая любые признаки слабости, на которые можно надавить у того, кто сидел напротив. Со взгляда необъятной вселенной годы кажутся очень маленьким сроком, когда как для человека, скованного простыми земными заботами, и секунды подобны мучительной бесконечности. Он уже не мог вспомнить лицо того мозгоправа. Осталось ничего, кроме сплошного месива, хрипящего голоса и болезненно худых ладоней, на которых выступающие вены похожи на червей паразитов. Дрожащими руками Саша закрывает своё лицо. Бешено стучится сердце в грудной клетке, с большим трудом получается дышать. Кажется, что ещё чуть-чуть и задохнёшься от холодного зимнего воздуха, нежели от паники. Органы покроются причудливыми узорами инея, мышцы и кости – толстыми корками льда. Не умрёшь, превратившись в ледяную фигуру, но рассыплешься на тысячу мелких осколков. Никто и не догадается, что это был живой человек. Никто даже не заметит – осколки быстро растают и впитаются в пол блеклым багровым пятном. Окно закрой. Не хватало, чтобы Оля заболела. Из губ вырывается судорожный вздох, когда Саша, наконец, убирает руки. Едва заметный пар, как доказательство того, что он ещё жив и, возможно, пребывает в реальности. Но к его ужасу беспокойные фигуры никуда не делись, продолжая каждый раз совершать одно и то же действие, не достигая кульминации. В отчаянной попытке мысли пытались найти логичное обоснование происходящему. Отчего голова пошла кругом. Взгляд цепляется за форточку и где-то в задворках сознания глухо прозвучал собственный голос, твердя «в ней проблема». Неуверенный шаг вперёд. За ним второй, третий, четвёртый, минуя визуальные ошибки, место которым в записях старых кассет. Ладонь дрожит не то от холода, не то от страха. Саша тянется к форточке, надеясь как можно плотнее её закрыть. Как будто именно так всё вернётся на круги своя.

На протяжение почти семнадцати лет сознание формировалось какими-то хаотичными скачками, забываясь то в мире грёз, то ловя скуку от реальности. Толком не разобравшись, где всё-таки нравится больше. Но на этот раз оно решило, что пора бы уступить место мышлению рациональному, вежливо попросив мыслям о необычном и невероятном тихо посидеть в сторонке. Как раз там, где находились могилки добродушного старика с пышной белой бородой и злого Карачуна, который норовил в детстве оттяпать ногу по щиколотку. Саша нахмурил брови, глядя в окно. Он сейчас подумал о том, как придётся возвращаться домой, как ветер будет настойчиво толкать его в одну сторону, пока не подкосят ноги. Дороги, наверно, тоже замело удушливым полотном снега – ни проехать, ни пройти. Плечи вздрогнули и, накинув куртку на плечи, Саша встал со стула. – Спрошу, что случилось, – тихо сказал, направляясь в сторону кухни. Не сидеть и не мёрзнуть же, уповая на бутылку «Чёрное Море», попутно набивая стаж несовершеннолетнего алкоголика.

Младшие арканы – все как на подбор одинаковы. Счастье, процветание, гармония. Их описание можно приплести к любой бытовой мелочи, скрашивая унылую монотонность. Но в запертые двери тёмного сознания вдруг робко стучится некое... озарение. Светло-карие глаза Саши Тихонова цепко цепляются за беспокойную фигуру Михаила, возможно, тем самым подбрасывая с избытком пищу его паранойе. Саша мог бы быть тем, кто не подхватит общее желание свершить, возможно, безжалостную в своей сути справедливость, а сделаться белой вороной, которая донесёт кому надо весточку, что собираются сделать подростки, на чьих губах кровь смешалась с молоком. Но в глазах, этих чем-то неестественно светло-карих глазах, нашлось место любопытству. Саша не считал, что Миха шутит. Он также не считал, что тот был причастен к смерти Сони, вопреки сказанному. Мнимая интуиция? Пусть. – Как мило, – едко улыбнулся Саша. – Поведёшь, Егор, за собой крестовый поход аки благородный рыцарь, чтобы наказать виновника собственными кулакам, так? Заодно прихватить с собой тех, у кого тоже бурлит от злости и обиды, – по телу пробегается дрожь и ухмылка меркнет. Саша подхватывает бутылку, отпивает глоток и морщится от мерзкого пойла со сладковатым послевкусием. – Записывай меня тогда тоже, – легкомысленно отзывается, откидываясь на спинку стула. Если он сам всё же навлёк беду на ту, кого мог назвать родственной душой, то хотя бы узнать – справедлив ли был исход со стороны уже самого мироздания.

Саша болезненно поморщился, взглянув на Фета. Точно рулетка – любимая азартная игра вселенной, когда рождается первый ребёнок последующей декады рода людского. Добрую часть лишили фанатичности, но одарили чем-то извращённым, гротескным, со слабыми нотками меланхолии. Кто дольше всех продержится на грани. – Даже если... то не было решением Сони, – чуть хрипловатым голосом сказал Саша, отзываясь на слова Егора. – Что с того? То, что уже случилось не исправить. Конечно, – хмыкнул, – ментам легче списать на самовыпил. Но толку тоже никакого. Бранить за их некомпетентность можно без конца, а возобновлять дело они вряд ли станут. С горечью на сердце, Соня всего лишь маленькая мышка, которая не носила на тонких плечиках золотую мантию всенародной симпатии, чтобы взбудоражить своей смертью каждого ещё живого на земле. Не говоря уже о тех, кто был с ней близок. Их мнение и вовсе могли в наглую втоптать в пыль да грязь.

Смерть он видел лишь однажды. Как медленно ослабшее тело покидает дух жизни... хотя на самом деле – в мгновенье ока. Человек просто засыпает, страх рассеивается, уходят все тревоги и наступает умиротворение в блаженной тьме. Он помнил угасший блеск в глазах матери и её русые волосы отчасти окрашенные в кровавый цвет. Тогда оборвалась одна из ниточек, которая должна была связывать его с другими людьми, рассеивая чувство одиночества. Он ловил себя на мысли, что некоторые люди всегда должны оставаться позади других. Быть блеклой тенью, ступенькой, катализатором неких событий, где для них, однако, нет никакой существенной роли. Они превращаются в глухие отзвуки и исчезают окончательно после смерти, ибо не вечна память о них даже при жизни. Он почти смирился с подобной участью, пока не познакомился с ней. Надоедливая, слишком навязчивая, её открытость откровенно говоря бесила. Случайная встреча, которая должна была закончиться там, где и началась. Дала трещину в душе, но будто не во вред. Ладно, недотёпа. Вечно хмурый, замкнутый в себе, он ощутил, как в нём загорается тёплый огонёк потерянной жизни. Его бремя в её глазах не казалось какой-то глупостью – его словно увидели, осветив сырую коморку ярким солнечным светом. Он улыбнулся, пообещав, что поступит в тот же колледж, что и она. Дал слово, что всегда будет делиться тем, что затаило беспокойное сердце. Но почему ты об этом не сказала? Унылые серые коробки из бетона коронованы зловещими ореолами. Весь город – больница для душевно-больных, а самое маленькое место, не скрывавшее своё презрительное наименование, чинило выбившийся из работы брак. Безвкусные таблетки во рту и запах спирта, что намертво впитался в стены. Обветшалые здания, что приходятся ровесниками дремучего поколения, которых не первый год обходила стороной смерть. Казалось уже не оглянется назад, пока не явилась одна выбивающая из колеи весть. В итоге всё стремительно вернулось на круги своя. Он обрёл себя прежнего, пусть и с ощущением, будто от него отключили какой-то очень важный аппарат жизнеобеспечения. Можно ли вообще что-то из уже случившегося назвать... правильным? Никогда наверняка не узнаешь, что твориться в квартирах высоких многоэтажек. Люди до сих пор живут прошлым, часть которого толком не успели застать. Они черствы и жестоки, невольно прививают подобные черты детям, отчего чужое откровение не более чем фальшь. Маленькая горящая спичка сеет пожар. Сидя за столом, Саша протёр тыльной стороной ладони лоб. К горлу поступает неприятный ком, лишая дара речи.

О, lemme try

Всегда говорили, что я чудесный ребёнок Всегда говорили, что у меня хорошо подвешен язык Никогда бы не подумал, что буду лишён дара речи Не знаю, смогу ли я побороть это проклятье ⸻⸻⸻⸻⸻ ☽・✹・☾ ⸻⸻⸻⸻⸻

Boink. На огонёк тоже.

Разрабы Dead by Daylight опубликовали трейлер новой игры с ложечкой лавкрафтианщины Ожидается что-то похожее на Until Dawn и The Quarry кошу взгляд в сторону некого Ascension, думая, что мешало сделать также

Ничто в этом мире не умирает окончательно. Семена как здоровых, так и гнилых плодов прорастают глубоко в землю, переплетаются крепкими нитями корней, путаются, давая рождение молодому ростку. Однажды он превратится в могучее дерево, которому не страшен огонь, ветер и вода. Он молча будет взирать на мир, молча будет наблюдать за чужой жизнью и смертью, пока сам таит в себе боль от гнилых семян, которую не стерпит обычный человек. Трудно сказать из какого поля ягоды являлся Ямамото Кансукэ. Он был суровым мужчиной, отличавшийся завидным упорством и смекалкой. Будто его словами и действиями повелевают некие высшие силы. С другой стороны, монах, который яшкался с ним… Его кожа была бледна как снег. В тишине ночи звон колец на его посохе словно звал что-то неведомое, зловещее, что пока ещё пребывало в крепких объятьях сна где-то во тьме густого леса и бескрайних гор. Когда монах говорил, его голос болезненно хрипел. Он всё молвил о неких жертвах, которые будут способствовать победе в последней битве при Каванакадзиме. Он молвил о жертвах, что даруют силу сравнимую с самими богами. Его голос звучал монотонно, но в чёрных глазах пылало пламя фанатичной страсти. Прошло уже много времени. Уже не так часто вспоминают почившего Ямамото, а память о том монахе и вовсе держат за семью печатями. Никто не знает, что с ним случилось после той бойни – словно бы он просто исчез из этого мира, как дурной сон. Но иногда под покровом ночи где-то вдали будто слышится хрипящий голос монаха, отдающего дань молитвы своему божеству. Чему-то, что должно остаться в пучинах забытой истории. 𝆺𝅥𝅯 ...

В пятой редакции, как знаю, нет конкретных упоминаний насчёт того, что с возрастом кожа Бану становится темнее. Как и нет особого распределения между кастами, так что эти два момента, скорее всего, будут опущены. И сами Бану Хаким, выходит, как замена носферам.. Ну шо, готова тогда поспорить, что DLC-шными кланами окажутся Малки и Ласомбра.

Хоть с Бану Хаким поймала определённый кек, но по итогу ощущение какого-то meh от стартовой четвёрки. никаких в итоге носферату никакого праздника!

Бану Хаким это те же Ассамиты. Судя по пятому буку у них прям развитое чувство справедливости... кажется, я, наконец, дождалась тот самый достойный генератор мемов

Возможно, это уже обсуждалось ранее Насчёт кланов: ещё два в базовой игре, один в DLC и ещё один в особенном DLC. Oh. Okay. Спасибо. Наверно.

Она самая

Неа.