Yambie

- Вы не пострадали? - Пострадала? От чего пострадала? Почему пострадала? Недоуменно брови хмурит, а может… … может он знает? Что на площадке тренировочной произошло? Может, видел, как глаза горели? Или слышал, слухи из уст в уста передались, и слышал о какой-то девице, которую взбесили, зазря взбесили, когда та оказалась потрошителем у их родных стен? Но голоса пусть неразборчивые. Она внимания на них не обращает. Пожар? Верно. Верно, что фигуры не то из дремы, не то в реалии твердили? А почему пожар? Улву это, как всегда не интересовало. Она отрицательно качнула головой. На время короткое помолчала. - Мессир? Вы еще не решили? Отплатить. Как ей отплатить господину из Орлея? Должно быть… что-то стоящее.

Что-то клюет в носик. Не больно. Робко. Но заставляется вырваться из слабых объятий дремы. Наверно, успела она образы заметить блеклые. Слова неразборчивые… или это был не сон. Или перед ее глазами взаправду маячили фигуры, куда-то бежали, кричали, ахали от волнения и страх, страх явью чувствовался. Что я опять пропустила? Только недоуменно глазами похлопать и поежиться, обнять саму себя за плечи. Что-то опять клюет. Не больно и робко. Щеки. Улва встала со скамьи, попутно шапочку подхватив. Скамейка милая, но деревянная и грубая. А хотелось теперь в облаках понежиться, что кроватью называют. Так она вернулась бы спокойно в комнату, если… Тревога отзвенела, а он так и остался стоять на лестнице своего этажа в полном облачении, облокотившись о перила и поглядывая на возвращающихся в спальни обитателей. Сна не было ни в одном глазу. - Мессир? Сразу окликнула. Как заметила лицо знакомое. Бодрое? Но не сказать что сонное. Господин у нас… как это называют? Что ночью, как ни старайся, а все равно не уснешь? Лу-на-тик? Лунатик. Господин, вы лунатик?

Великий и необъятный талант. Настолько в мыслях собственных путаться, теряться, что раз и два - забыл о собственном существовании. Исчезнуть разумом, но оставить в этом мире бренную оболочку. Увлечься небом ночным, позволить ветерку прохладному кожу гладить. И слушать пение сверчков. Кто громче? Кто мелодичнее? Вы все Улве симпатичны. Прежде чем в сад красочный идти сменила сорочку на платье. Порванное и красное. Больше уж боевое, чем эстетики ради. Надела штаны кожаные и сапоги. Еще шапочку взяла с собой, как зверька маленького и беззащитного. Взяла и цветок красный. Потихоньку тот увядать начал. Умирать. А она, Улва, шла неторопливо по коридорам Круга. Мурлыкала тихо знакомую мелодию. Пальчиками отрывала лепестки, а те как хлебные крошки след оставляли. Не в радость прислуге. Любит или не любит? Яблоко или груша. Не один человек, не два и не раз сад этот посещали. Как демон, чудаковатой формы. Влюбчивый. До романтики больно склонный. Такого не жалко приласкать. Погладить по голове и губами губ легонько коснуться. Улва сидела на скамейке, закинув ногу на ногу, а ушанка лежала рядом. Могло показаться кому, что то зверек какой-то к ее бедру прижался. А от цветка ни одного лепестка не осталось. Только стебелек. Как скоротечно… Одна минута. Вторая. Локоть находит опору в виде ручки скамьи. Ладошка щеки касается. Третья. Четвертая. Веки закрывает. Пятая. Шестая. Мурлычет лениво. Седьмая. Восьмая. Девятая. Десятая. На какое-то время Улва задремала.

- А я и без шапки пригож, - развеселился Пол, - да и теплеет уже. Пускай у тебя будет. Спасибо тебе, если возьмешь. Шапочка. Какое милое слово. Шапочка. И вещь милая. И По-ли-хро-ний… милый. - Красиво, - прижимая ушанку к груди, говорит Улва. – Красивый. Губы улыбка легкая трогает. Наверно, только эльф улыбку эту и видел. Глупости? Так мало красноглазка говорит… а может наоборот. Каждое слово сказанное Улвой ничто иное, как правда сущая. А мысли? Мысли на то мысли. Им путаться положено. Как ниточкам. Улва благодарно кивнула Полихронию.

- Улва, а ты возьми шапку себе. Она хорошая, собачья шерсть. Знаешь, очень теплая. Вдруг заболеешь - а шапка согреет. Улва моргнула. Быть может, сказанное осознает. Быть может, то просто разум с облаков пушистых и мягких вернулся. - А ты? Ты, По-ли-хро-ний, не заболеешь без своей шапочки? Если бы только хотела, то Улва могла бы здоровьем крепким похвастаться. Но... нет, улететь. Улететь куда-нибудь. Очень далеко. Вот только крылья драконьи на спине все еще да не выросли. А ведь ходят слухи, вредные, что потрошители черты схожие с драконьими получают. После ритуалов эдаких с кровушкой. Однако нет. Только глаза. Красные глаза. Никаких тебе крыльев. Как обидно!

- Ага, давно уже. А быстро зажило. Не страшно. То есть страшно так-то с виду, но не так больно... - Не страшно? Может то не совсем вопрос. Пальчики коснулись собственного шрама на щеке. Грубого. Отпечаток грубый на коже смуглой да нежной. Так неожиданно коснулась ушка обрубленного. Эльфа. Полихрония. Обрубленное. Но ушко. - Не страшно, - говорит, убирая ладошку прочь. А дальше… - А ты, Улва, случаем не заболела? … дальше она молчит. Просто смотрит в чужие глаза. Никакую эмоцию не проявляет. Нет. Она отрицательно покачала головой, хотя не понимала, - обманывает она собеседника или правдой поделилась. Но не держит. Не будет держать, если тот спешил куда. Жизнью жить продолжать.

— Улва, наверно, поздно я, засиделся в библиотеке. А про шапку-то пришел, ты шапку хотела отдать. Вот пришел. - Пришел, - задумчиво повторила сказанное слово и глаза опустила. Если бы кто-то видел или кто-то услышал про Улву, другую Улву… нет, об этом она не думала. И даже если кто-то узнал, дошли бы слухи, и смотреть начали бы на нее иначе, то значения особого красноглазка не предала. Жизнь текла своим чередом. Не спешила. И не медлила. Улва окинула взглядом комнату, прищурилась. Подошла к столу, на котором кроме склянки пустой еще и шапочка пушистая. Она, наконец-то, она возвращается к своему хозяину. Вот ее и протягивают. Целехонькую. почти как новую. Только взгляд Улвы почему-то не на лицо с морщинками забавными смотрит, а на обрубленные уши.

— Улва, можно войти? — Постучал он в дверь. Кажется, она задремала. Села на стульчик вычурный, подняла ноги, обняла их руками. В клубочек. А голова опущена. Не в ванне теперь разве что сидит. И сорочку длинную накинула. Кажется, тело еще влажное и ткань к нему прилипла. На столе рядом лежит пустая склянка. Целебная настойка (+15хп) так сказать проще. Боли уняла, а двигаться все равно не хотелось. Полихронию, эльфу с ушами странными, подождать пришлось чуть дольше, прежде чем Улва дверь открыла. Выглянула робко и смотрит сонно. Можешь… можешь подойти чуть ближе? Хочу захлопнуть дверь. И ударить этой дверью кому-то по носу. Но нет. С По-ли-хро-ни-ем она-то, Улва, вряд ли шутку злую такую проделает.

- Никогда не говори никогда, красавица, - голос Лара тоже сейчас чужой совсем, хриплый и болью напитанный, но все равно восхищенный. Ею, Улвой, восхищенный. Тело отзывается болью, но Лар все равно пытается сесть, рукой к девушке тянется. То ли прикоснуться к ней, наперекор запрету молчаливому, то ли думает, что поможет она ему, хотя тут впору о добивании жестоком думать. Клубочек. Маленький клубочек. Ниточку заплетали одну за другой. Заплетали красную, синюю, зеленую, желтую. И гадали, все гадали, какого оттенка, какого настроения, какой эмоции больше будет. И во взгляде алом проскакивает что-то новое. Глядя на вояку из Тевинтера. Глядя на то, как руку он к ней протягивает. Улва осознает это с болью на сердце. И ненавидит, ненавидит себя. Но не прячет. И мысль отразились явью в глазах. Вы мне отвратительны, мессир Мастарна. Взгляд кровавый направлен в сторону напуганной прислуги. - Помощь ему. Ее голос тверд. Непривычно тверд. - Живо! В последний взгляд бросит надменный взгляд на телохранителя тевинтерского и поспешит прочь. Вопреки боли, вопреки головокружению. Но она не хочет видеть этого человека более. Злость угасает. Муки не уходят. Все сменилось ненавистью. Ненавистью к самой себе. Что-то, кроме крови, теплое и влажное. На вкус как соль. Оно текло по щекам. Из-за этого было трудно что-либо разглядеть, пока веки не Улва не закроет. И эта соль, влажная, текла по щекам с еще большей силой. Слезы... Дойдя до комнаты своей, Улва нашла и выпила настойку. Позже по просьбе ванну приготовили. В ней она, Улва, продолжала сидеть даже когда вода стала совсем холодной, опустив голову, обняв руками ноги. Хрусталики соленые все никак не прекращали целовать щеки. И сама красноглазка, обессиленная совсем, начала тихо всхлипывать. Все болело. Все ныло. В это мгновенье… ненавидела себя. И хотела, очень-очень хотела уснуть вечным сном.

То нельзя было назвать знаниями. Никак нет. Этому не обучают на тренировочных площадках, не читают в фолиантах древних и это не передается через наследия, - от отца к сыну, от матери к дочери. И пусть люди оные не являлись магами, не были благословлены или прокляты волшебными звездами, но их… назвать можно было, так сказать, особенными. Особенными. Потому что научились контролировать эту силу, которая простирается в крови да костях. Но балансируют они. Балансируют на острие. Неопытные насмехаются над ними, глядя как те захлебываются кровью, а потом жалеют о своих словах и молятся, молятся, дабы твари в человеческих обличьях не начали пожирать их плоть до костей. Упиваться их кровью. Чем ближе я к смерти… … мне нечего терять… Чем ближе я к смерти… … это была ошибка… Чем ближе я… Это была ошибка. Ты, Мастарна, этого не видел. Пожалуй, никто этого не видел. Насмешки в ее огненных глазах. И кто-то, точно, кто-то крикнул. Кто-то ахнул. Подтянулись еще вояки, слуги и любопытные маги. «Потрошитель!» Они это знали. Они это и почувствовали. Она жила с этим день ото дня. Ночь за ночью. Она выслушивала эти голоса, крики, плач, мольбу, завывание животных, проклятья, а то смех безумный. Им не было конца и не будет конца никогда. Не ври мне, Мастарна, не ври! Ты их тоже слышишь… о, эти женщины, эти несчастные женщины. Их рвущиеся платья, их оскорбленное эго, их опозоренная честь. О, боги, их голоса! Их стоны, крики, смех! Их образы, их грязные образы. Их оставили, их оставили одних. Из них высосали души. Оставили пустую оболочку, нет, они всегда есть и будут оболочками пустыми для вас! Не ври мне, Мастарна, не ври… Я… тебе… куколка? Я… тебе… маленькая… куколка… которую… можно… трогать? Своими грязными руками. Улва взбесилась. Она яростно махала этой жалкой деревяшкой, которая сейчас заменяла верный меч. Одна сломалась. И взяли другую. Потрошителя не отличить от простого вояки, но дайте, дайте им почувствовать черту и они не уступят по силе берсеркерам. Мастарна услышит. Он и почувствует. Голоса женщин. Их терзания. Муки. Невыносимые муки. Бедные несчастные женщины. Последний взмах деревяшки попадает по голове телохранителю тевинтерскому. Ничего ты уже сделать не сможешь, ничего. Это уже не Улва. Не была она похожа на ту Улву, которую успели узнать многие из группы небольшой. Людей чужих. Незнакомых. Робкая и невинная. Нет. Свирепая и кровожадная. Деревяшку направила в сторону лица телохранителя. Указывает. Он совершил ошибку. И наказать его следовало. Наказать в последний единственный раз в жизни его, а после пировать конечностями его и кровью. - Больше, - по нижней губе, подбородку красноглазки кровь стекает, глаза говорят, а голос тихий и чужой, - больше… никогда, тевинтерец. Эхом в умах раздастся плач девочки маленькой. Больше никогда не увидит свою маму.

Дернулись плечики и накрыла их ладонь широкая, мужская, к эфесу меча привычная. Такая же, как и Улвы, только больше и шире. Не трогай меня! Плечи снова дернулись. Посмотрела, посмотрела на него свирепо. Глаза так и сияют пламенем багровым. Кровавым. Голодным. Жаждущим… жаждущим, жаждущим… жаждущим… жаждущим! Никогда меня не трогай, - молчит, говорит взглядом, не отрывая оного от телохранителя тевинтерского. Никогда не смей меня трогать. - Уверен, - повторил Лар также весомо, как и в первый раз и выпрямился. Ладонь соскользнула намеренно и в воздухе зависла, из подтверждения и ободрения в предложение превратившись. - Пойдем. - Уверен. Тихо, хмуро. Мрачно. - Уверен. Повторять это слово без конца. Улва встала со стульчика и подошла к двери. Сложив пальцы в замок, она учтиво поклонилась телохранителю. Ведите.

- Уверен. Неожиданно. Что-то злое. Что-то нечеловеческое. Что-то проскочило во взгляде Улвы. Высокомерное. Лукавое. Извращенное. И страдает от жажды. Я. Хочу. Его. Кровь. Плечики дернулись. В глазах теперь просьба. Мольба. Мольба одуматься. Все могло хорошо закончиться, на самом-то деле. Не дразнить чертиков собственных. Волю в кулаки сжать слабую и стиснуть зубы. Все хорошо. Все будет хорошо. Не надо думать о плохом. Глупости. Глупости! Но… но могло закончиться ужасно. Для одного или для двоих. - Уверен, - повторила Улва, опустив глаза. Она кивнула. Если… уверенность никуда не исчезла, не спешила исчезать и решение оставалось твердым, то… то ему следует провести красноглазую к тренировочной площадке.

- Составишь мне компанию на тренировочной площадке? В спарринге? - голос у Лара спокойный, да вот глаза выдают его, по прежнему теплом, на красноглазку обращенным, светясь. На телохранителя взгляд направили соответствующий. Настороженный. Здесь нет страха. Девичьего. Человеческого. Нет смущения. Нет неловкости. Настороженность. Вопрос. Спарринг? С ней? С ним? - Вы уверены? Потому что… о спарринге просите охотника. Потрошителя. Ее губ кровь дракона коснулась. Вы, вояка, право, вы можете в руках себя держать. Унять пыл боевой. Улва… не была в себе столь уверена, хоть проходили и ее лета на тренировочных площадках. Проходили лета, когда силы новые, проклятые, на зверях она испытывала. На людях. И получала удовольствие… извращенное. А потому во взгляде рубиновом вопрос повторяет. Вы уверены? Вы уверены, что со мной? Храмовники… храмовники компанию могут составить лучшую. Лучше, чем потрошитель.

- Могу я зайти внутрь? - мягко спросил Лар, мысленно уже готовый к тому, что ему откажут или просто дверь закроют перед носом. Потом, спохватившись, добавил: - Нет, это не та просьба, с которой я пришел, просто не привык на пороге разговаривать. Улва моргнула, опустила глаза, но кивнула. Аки заходи, хотя не знаю, почему за просьбу неизвестную нельзя сказать и так. Это ведь просьба? Шапочку положили на стол, а рядом с ней цветок алый покоился. Почти увял. Умирать скоро, а красный горит. Не хочет даже думать о смерти собственной. Скорой. На цветке глаза рубиновые задержались. Хотя не было, нет, ничего серьезного, о чем Улва сейчас бы подумала. Она присела на стульчик и снова кивнула телохранителю тевинтерскому. Мол, говорите, что сказать хотели.

- Ты ждешь Пола? Если так, то я позже могу зайти, все равно моя просьба не важная. А где Полихроний? Пол? Вы его видели? Вы его слышали? Он в саду? Он в библиотеке? Он лекции слушает? Он спрятался в шкафу? … Вы его в шкаф спрятали? А на все про все губы темные одно слово произносят, чуть наклонив голову на бок и нахмурив брови: - Просьба?

Не то рубин в изумруде тонет. Не изумруд в рубине сгорает. Но просьбу служка сказала, ответила вслух, а не гримасами али жестами, что починенный доспех доставит в покои миледи черной. Или ей в руки. Хотела красноглазка и о второй услуге попросить, но эльфа след простыл из комнатушки. Вот она смотрит на ушанку. Вот она смотрит в зеркало. Ни придирок. Ни восхищения. Несколько локонов собрала в маленький пучок, оголив уши и сережки, - украшения единственные, что красноглазка позволить себе могла, - треугольной формы. Небольшие, маленькие даже с изображением розы на каждой из пары. Уже и не надета на ней жилетка оливковая, сорочка, а платье старое, порванное, бледного цвета. Не раз пачкали ее грязью да кровью. Нет. Теперь более насыщенное. Нежно-красный. Вот она смотрит на ушанку. Как за зверьком ухаживала, расчесывала, ранки зашивала. Только кровь не текла. Улва берет ее в руки и надевает себе на голову. Ушанка думает не долго. Сползает вперед, прикрывая ей глаза. Ой, как хочешь. Хозяина твоего еще найти надо. Спустя короткое время в дверь комнаты, где поселили Улву, уверенно постучали. Хозяин? Это ты хозяин? Или я волшебница? - Полихроний? Убедиться, вспомнить, что именно так хозяина шапочки и зовут. К двери подошли. Ее открыли. Но глаза немного опускать не пришлось. Из губ вырвалось многозначительное «а»

Стан ее стройный. Губы сладкие да влажные. Ноги длинные. Кожа гладкая. Грудь мягкая… Улва согнула уголок страницы и захлопнула книгу. Пальчики стучат по твердому переплету. Признаться честно, дружок, а для романа, фривольного, эта книжка весьма… толстая. А ведь страничек двадцать как прошло. Все никак герои в чувствах своих разобраться не могут, однако не мешает им ложе делить день за днем. Ночь за ночью, вернее. Ну что ты молчишь? Может… может потому что вы молчите, миледи? И правда. Улва взирала на эльфа, прислугу, сидя в кресле, закинув ногу на ногу. Все в комнатушке собственной, выделенной господами добрыми. Откинулась на спинку стульчика с обивкой цветочной, золотой, лиловой, прелестной, настолько прелестной, что стыдно телом своим красоту такую загораживать. Такая непринужденная. Смотришь на нее, красноглазую, и думаешь, голову ломаешь, - настроение ли у нее хорошее, настроение ли плохое. Но книжку эльфу протягивает. Полная он ее противоположность. Не то рубин в изумруде тонет. Не то изумруд в рубине сгорает. А контакт, на удивление, установился быстрый. Можно было нарекать его крепким, поскольку обоим, красноглазке и эльфу, только гримас да жестов хватало для общения, а слова выкинуты из головы прочь. С жестокостью особой они сожжены, как хлам ненужный. Вздыхаете, сутулитесь, взгляд отводите? Никому не нравятся глупые старики, мессир эльф. Но что же поделать, что до уборной несчастной не дойдет без поддержки, да и там самостоятельно все не сделает. Носик морщите, хмуритесь, голову на бок наклоняете? Да вы издеваетесь, миледи! Подушки оные больше меча вашего стоят, чтобы вспарывать их ножом по какой-то прихоти детской! Словом… отношения устоялись крепкие. И красноглазку, и эльфа можно была нарекать друзьями лучшими. Закадычными. Читайте. Просят глаза красные. Как-нибудь потом. Мольба проскакивает в глазах зеленых. Читайте. Настойчивость в красных. Как хотите. Обреченность в зеленых. Читайте. Уже не так требовательно. Стан ее стройный. Читайте. Губы сладкие да влажные. Читайте. Ноги длинные. Читайте. Кожа гладкая. Читайте. Грудь мягкая. Читайте! Андрасте, спаси мою душу грешную! Словом… словом друзья закадычные. За мгновенье быстрое, день короткий.

Что-то хочет сказать? Ушаночка. Взяла из рук чужих ушаночку. Чтобы зашить. Залатать. За просто так. Наверно, так из личности сторон, но раскрыла себя Улва. Помощь свою предоставляет, но ни словечком за себя. Огонь в глазах, кажется, бушует, вода давно высушена, а небо счастливое сгорело, исчезло за полумраком. Только не было в глазах рубиновых ненависти. Не было обиды. Не было и привязанности. Все пропадало в одно мгновенье, а огонек полыхать продолжал. Может то я, красноглазая, просто не существую? - Я верну вам шапочку… как только вещи привезут. Сказала то единственное. А дальше? Дальше кивает. Не спешит, но удаляется. Полихрония встретит еще, дабы вещь пушистую владельцу знакомому в руки отдать.

- Мне много чего не стоит, Улва. Но я же это делаю. И небо на меня не рушится. Забирай. Улва спросить хотела, как спрашивала не раз. Что? Что мне сделать для вас? Но Красс мессир уже внимание свое перевел к Лурцу. Рядом еще. А уже далеко-далеко. Улва еще слышит голоса, что поблизости раздаются. Но слова не различает. Сути не улавливает. О чем они? Кто они? Кто они? Все еще спрашивает. Не прекращает спрашивать. Когарта Неварры очень далеко. А ей тослико от мысли оной. Далеко. Далеко от родного, что повторяет мысленно не раз. - Видишь, Улва, все уладилось, - с некоторым сомнением глядя на выражение лица красноглазки заметил Пол. - А? А… да. Как-то неуверенно протянула. По-ли-хро-ний. Полихроний. Кажется, что-то красноглазка вам должна отдать.

- Украли? - он изобразил возмущение. - Андрасте на них нет. Держи, - он выгреб из кармана горсть золотых и высыпал Улве в открытые ладони. - Э… Вот так просто. Вот они есть. Вот их нет. Вот их и бери. И мысли запутались настолько, что ничего, ничего сказать более не могла. Отказаться. Согласиться. Только и оставалось удивленно и виновато взирать на мага боевого. Вот так просто. Вот они есть. Вот их нет. Бери. Улва вновь кивает. В благодарность. - Вам не стоило, мессир. Боги знают. Насколько вам трудно.

- Ну, спустись, - центурион решил быть покладистым и мирным, и даже помолиться перед сном. - Это всё что хотела спросить? Смотрит. Внимательно смотрит. Будто бы оценивает. Будто читает что-то и это что-то в окнах души. Сплошная явность. Улва кивнуть собиралась. Собиралась, но... - Красс, я как раз хотел сказать... - вмешался услышавший этот разговор Пол. - У Улвы на рынке украли все наши карманные деньги. ... Пол голос подал. За то, о чем красноглазка говорить не хотела.

- Да, Улва, - он обернулся на девичий голос. Она собиралась сказать. Намеревалась. Губы темные слегка приоткрыла, но ни словечка не вылетело. Птички остались в клетке. Кошелек оставался в руках чужих. Нет. Это глупость. Глупости. Украденный кошель с деньгами. Ее. Ей выданный. Глупости по сравнению с тем, что положено всем делать сейчас. Она может отработать украденное, но это глупости. - Я спущусь в архивы. Вместе с мессиром Лурцем. Что она сказала единственное, кивнув.

Бал. Даже по слогам не произнесешь. Бал. Просто. Бал. Что такой, как красноглазке на балу делать? С вырезами, кои не прелести кокетливо оголяют, кожу нежную, а больше шрамы грубые. Лучше в таверне, поплясать да спеть, и нет дела до вычурности тканей. - Вопросы? - на бесстрастно лице центуриона не было ни одной эмоции. Хотелось быть деревом и не вспоминать вчерашний разгром. Кое-что сказать следовало. По крайне мере… Улва должна была сказать. - Мессир Красс? Опять этот негромкий голосок.

Она искала сходства. Копии даже. Насколько культура, искусство, архитектурные ценности Тевинтера отличались от Неварры. Так-то думается, что почти ничем. Дворцы, башни, сооружения. Библиотеки, спальни, гостиные. Для знатных особ. Роскошь, богатство, все кричит о влиянии. Детали, большие и малые, вниманием удостоены равносильным и никто, кто-то конкретный, не получил больше. Никто не получил меньше. Старательно, беспощадно, переступая через край собственных возможных сил. А снаружи люд простой. Громкий. Тихий. Раздражительный. Жизнерадостный. Нищий. Обеспеченный, но не богатый. Один кубик зависит от нескольких других. Множество кубиков зависят от одного. Купола защищают от дождя и снега. Живых и мертвых. И статуи, великие, великих королей и королев. Воинов, охотников, советников. Великие статуи опочивальни их охраняют. А лица, маски смертные, они сняли, оставляя оголенные черепа. Смерть. Смерть заявляла о себе везде. В родных краях. О ней кричат дома люда простого, о ней кричат дворцы, о ней кричат библиотеки, скульптуры, арены, картины, искусство. Кричит о ней и жизнь кипящая. Изнасилованный мальчик, задушенный, брошен в узком переулке. Тупо его глаза взирают на серое небо. Мертвая кошка, затоптанная. Переехали не раз ее каретами. Умирающий вояка, проигравший дуэль на арене. Умирает от потери крови. Умирает из-за яда. И господин знатный. Улыбается властно. Но неожиданно падает, обессиленный, на колени. Что-то да одно, однако заметила Улва в окружении, где больше жизнь другом, приятелем считалась, нежели смерть. Оно пряталось в тени. Нечто постыдное. И нечто неприемлемое. И даже сюжет! Сюжет спрятать пытался элемент, тот самый, что ошибкой являлся. Но находился в центре, нарочно, специально и взирал, не терял все тех, кто мимо проходил. Ты знаешь все… ... но никогда ничего не расскажешь. Как. И почему. Блуждать по комнатам красноглазке не было смысла. В ней не таился интерес пылкий, а потому ноги шагают за всеми. К Первому Чародею. Глаза Улвы как всегда опущены. Она кивает почтительно. И слушает. Дорога? Дорога продолжает тянуться куда-то вдаль.

- Мне все ясно. - снова улыбнулась миледи. - Но Улва, в самом деле, может быть... тебе чего-нибудь хочется? Ну... чего-нибудь. Мысли, все мысли, одна за другой, от множества до одной единственной, все сводилось к одному. Я не знаю. Молчать и не говорить о деньгах. Этого Улва тем более не собиралась просить. Монеты имеют ценность. Грязную. Чистую. Их тратили, они исчезали, но они не менялись, хоть в кулаке зажат будет совершенно другой медяк. А вещь можно было вернуть. Даже украденную. Улва вновь качает головой. Простите, миледи, за такие тяготы.