Yambie

- А что, двоих увести не сможешь что ли? - удивился командир. - Силёнок-то у тебя на двуруч хватает, хватит и двух полуживых зверей довести. Силенок-то хватает меч массивный за спиной таскать, а после в руках держать. Верно. А вот в компании, - славной как таковую язык не повернется назвать, - драколиска и коня неуверенно как-то себя чувствует красноглазка. Пожалуйста, маг мессир, не шути и не лукавь. Не смущай Улву еще более в том, чего она побаивается, последствий, не знает шибко много, как следовало бы. Пусть один из них, зверей, без сил, без мотивации какой-либо, а мороз просто убивает его, нежели коня масти черной. Она кивнула Крассу. Утвердительно. Хорошо. Доведу. Но только если Тибо тихий сейчас. Самый-самый тихий из всех драконолисков сейчас ныне существующих. Вовсе без сил всяких, желаний стойких. Тогда рогатая морда не огребет тем самым двуручом, а, быть может, лакомство вкусненькое получит когда-нибудь от красноглазки.

- Улва, отведи Тибо в пещеру. Он сейчас тихий, сопротивляться не будет. И разложи там костёр. По меткам Виктора на деревьях дойдёшь, никуда не сворачивая. Собиралась кивнуть, но вдруг опешила. Нахмурилась. - Чернуша? Мой… конь, то есть. Смутилась как-то, но не сильно. Незаметно. Она голову опустила. Тихий он пусть под землей тихим будет. А что с конем собственным делать? Его заберут или, боги не дайте, Улве меж двух зол ходить?

Когда Красс, мессир, из палатки выходил, Улва украдкой взгляда его проводила, а как голову подняла, как мага, духа его, здесь как вовсе не бывало. Она тоже не поняла почему. Но и не была сильно заинтересована в разговоре более интимном, личном, где не место третьему лику, который вопросы задавать будет, а задавать сплошь неуместные. Губы дрогнули, привычно, на улыбку Полихрония, а как тот исчезает из палатки, так взгляд красноглазки пристально цепляется за образ мессира кудрявого, вспоминает, как сутками провозился он с черной миледи. Улва глаза закрыла, невольно ладонью коснулась щеки, где синяк посиневший красовался. Может… Нет. Не может. А коли необходимость в том острая будет, то у Улвы есть настойки целительные. Лишь богам, неведомым и знакомым, молиться, чтобы то просто кости не были переломлены, а то вовсе красноглазка конечности аки какой лишиться. Но не лишилась же. За тварями-ящерицами великими бегала, гонялась. А получила взамен шрамы жуткие чуть ли не по всему телу. Очередь следом настала выходить и Улве из палатки. Ненадолго. Недалеко. Чернушу проверить, убедиться, посмотреть на него с тоской, жалостью, а то и нежностью, любовью к надоедливому созданию. Он непривычно тих и взгляда рубинового избегает, не смотрит, отворачивает голову вытянутую. Я не скажу тебе, что все хорошо. Я и не скажу тебе, что все плохо. Я не люблю эти ваши «позже» Масть черную погладили, похлопали. Удобства возможные предоставлены были, утеплили, как могли одеялом, а так опыта с лошадьми у Улвы все равно немного было, плачевные знания, так скажем, нежели как доспехи чинить и синяк за синяком, а то и царапины зарабатывать на смуглой коже. Но так помнила хотя бы одно! Как просто синяк получить, а не палец собственный отрубить в процессе. Улва поспешила назад в палатку.

- Вы можете тоже звать меня по имени, Полихроний, - кивнул духовному магу Лурц. Прежде чем ответить, он задумался, барабаня длинными пальцами по древку посоха. - Видите ли, у меня нет ответа на ваш вопрос. Моего наставника интересовали исследования Девара, потому что те лежали в тех же сферах интереса, что и у мессира Стагирита, так зовут моего учителя. Но до сих пор наши попытки капнуть чуть глубже неизменно натыкались на стену, возведенную теми, кто эти работы скрыл и наложил запрет на все упоминания о них. Но мы предполагаем... что Девара открыл нечто... нечто, что может существенно повлиять на существующий уклад мира. Так ли это, я должен выяснить в этой экспедиции. Улва тихо себе сидит, обхватив коленки руками, у себя на уме и не вмешивалась в разговор общий, мужской, так-то по идеи, но посмотрела в сторону мессира кудрявого. Скромно, скромно заиграли искорки в ее рубиновых глазах, но нет, то отблеск от света был, а не эмоция, не хитринка какая-либо. Она спрашивает негромко, с опаской даже об учениях, тех самых, проклятых, Девара некого, у которого косточки оттенком быть должны белее снега: - Но в каком русле повлияет на мир? Будет хорошо? Будет плохо? Или то мелочью окажется? Невыразительная? А может мессир кудрявый и этого четко не мог себе представить, не сможет дать ответ верный, нет, приблизительно верный. А потому глаза девушка опустила.

Момента наиболее подходящего, времени, окружения, не найти было нигде, как стоянку очередную для ночлега, дабы залатать, нет, попробовать залатать изувеченную броню. Однако, право же, знания, в которых гвоздь втыкаешь на неопределенное время, словом добрым или жестом поделятся неохотно. Разумеется. Ведь же сказано, - гвоздь в них вонзили и висите себе на стене очень-очень высоко, не пойми, а для какой же это цели. Более того, гвоздь тот самый может вернуться аки женщина злопамятная, мстительная, коварная, до боли любящая интриги плести. Или неуклюжий, покрасневший от злости мужчина, который к цели своей, жертве, предпочтет идти на рожон, в надежде сбить мерзавца, посмевшего забыть, оскорбить, перечить ему в том, где только мужчина этот должен был оставаться правым. Нет, не просто сбить. Не один раз. Сбить этого мерзавца несколько раз подряд. И мечом. И сапогами. И кулаками. И даже лбом, хоть если жертва уже лежать без сознания будет. Так вот гвоздь… он-то и вернулся. В виде синяка на щеке. На другой. Где шрам не красовался (-4хп) Тогда, пожалуй, если слухи верны, черная миледи впервые бы услышала голос красноглазки. «Я починю. Если вам это необходимо» Возможно, взглядом Улву одарили недобрым, упрекающим, посчитали неумехой криворукой… или же взглядом одарили, тем же, недобрым и упрекающие, попутно посчитав неумехой криворукой, но решили, что все же выгодно на неумеху эту оное дело возложит, ибо выгоднее, чем позже, к примеру, к кузнецу обращаться. А небо… небо Улву насторожило. На охоту выходили зимой. Драконы неповоротливы и медлительно в этот сезон года. На что скажет поведение драколисков, кои в группе половина предпочла лошадям. Их, драконов, тогда легче было ловить, легче было заманивать в ловушки, но тварь великая, огромная, все равно огнедышащая. Нет. Не может их здесь быть. А охота… Как давно это было. А вот укрытие соорудили. Не без помощи чужой. Не будь эгоисткой, Улва. Но вспомнила. Помнила! Другие лица, другие голоса, другая одежда. Все вместе пытались палатку соорудить, бурю переждать. Улва пела негромко, но другие молчали, дремали, заваривали что-то теплое – чай ли, похлебку, суп. Прикрыв рот с носом шарфом, Улва подождала, когда все, кто в разведку не пошел, юркнут в палатку, чтобы потом последний залезть внутрь.

- Я слышала, ты можешь броню починить. - без заходов издалека, сказала дама треф, все-таки взглядывая еще разок на красноглазую. - Моя совсем испорчена. Драконья кожа. Дорогая очень да и... память. Она дернула краешком рта, ненадолго уставившись на палатку, в которой провела ночь, но быстро отвернулась. - Окажешь мне услугу? Память. Эхом звучит в черепушке. Па-мять. Это странное слово. Это странное его значение. Память… хорошая? Наверно, хорошая, раз образ материальный хотят исправить, починить, готовы отдать в чужие руки. Дорогая? Но никто не сказал, что Улва попытаться не может. Услугу она окажет, а вот попросит ли взамен что-то сама красноглазка? Нет, не умеет она просить. Она и не знает что просить, что хочет. Сейчас? Все есть. Все цело. И конь весел и бодр. Позже? Не люблю я это… «позже» Оно далеко. Оно не осязаемо. Оно бессмысленно. А ответа ждут. Улва снова утвердительно кивает.

- Улва, верно? - поинтересовалась тевинтерка, баюкая раненую руку под плащем и глядя куда-то мимо молчаливой неваррской девы. Взгляд куда-то в никуда, но Улва лишь украдкой лицо рассмотрела, узнать, кто обращается к ней, да и нужды, как таковой, в этом не было. В отряде лишь две женщины. Обе, пожалуй, с глазами странными, не как у девушек, девочек, женщин, старух обычных и непримечательных, как внешностью или ремеслом. Нет. Улва была более непримечательной. Однако не сказать, честно, что как-то ее это утруждало, будучи не падкой шибко на чужое внимание. А глаза она опустила и утвердительно кивнула. Улвой звать, верно.

Утром будят ее две вещи. Первое, то громкий голос рыжика только вернувшегося в лагерь, - не с пустыми руками, когда же он успевает, - но об исчезновении его, зову природы или, более вычурно, похищении в лице самого себя Улва знать не знала. Второе, - кто-то дергал ее за волосы. Думалось, что, опять же, рыжик, но это какая-то низость, а не хитроумная шалость. И ведь верно. То Чернуша не то жевал, не то просто часть локонов захватил и дергал настойчиво хозяюшку, красноглазку. Аки, просыпайся, вставай, ходить, бегать хочу, через препятствия опасные прыгать, что в седле ты не удержишься! Добро? Какое такое добро? Ничего я тебе не принес! И не принесешь ничего никогда, скотина копытная. Глаза мне только закатывать остается, наблюдая за шалостями твоими собачьими. Волосы отдернули, их отпустили, не сильно держали. Заржали весело, а Улва в ответ взглядом сонным посмотрела в окна души темные напротив и зевнула. С места сна своего за ночь и не сдвинулась. Сидя, укутавшись в одеяло, облокотившись к дереву. Материю теплую снимать не стала, не хочет. Латы? Нагрудник, наплечники, меч даже и шарфики красный да синий, перчатки кожаные были сняты, убраны и покоились себе с прочими припасами, необходимых в дороге, пока хозяйка не наденет их на себя вновь. Но все же ткань бледная, некогда, как шарф упомянутый, красная, - если бы не одеяло, то и убедиться можно было, что то все же платьем некогда являлось, в манер оного сшито, и, глядя на узоры в виде роз черных, знавало времена лучше сегодняшних. Сначала к ручью пошла, умыться. Уже потом увидела броню, кои рыжик где-то и как-то, но притащил, принес и оставил так лежать, как некогда какой-нибудь другой рыжик где-то и как-то, но притащил, принес и оставил так лежать. Одеяло Улва свернула быстро. Взяла доспех и присмотрелась. Верно. Ту, что черной леди величают, кои досталось хуже всех, да и одной только, странная удача, еще и доспех личный повредился. Верно? Знания, как таковые, имелись у Улвы. Скромные? Необъятные? Но Улва что-то да что, но знала. А вот захочет ли черная миледи, дабы девка какая-то из Неварры ее вещи драгоценные своими пальцами трогала, щупала, нет, мудрила что-то с ними? Да еще испортит хуже некуда! Но могла Улва спросить. Поинтересоваться? Так это назовем. Взгляд женщины не яд смертельный. Переживет красноглазка, как переживала вместе прочими товарищами по ремеслу в охоте за драконами, детенышами ихними, да и виверными несчастными. А поскольку из палатки мессира кудрявого еще не выходил никто, - может, наоборот, весело сейчас в палетке у мессира кудрявого, - то и Улва решила время занять собственное полезно, как прочие из группы, готовиться к дороге дальнейшей.

- Доброй ночи, Улва. До завтра. Мессир телохранитель очень… очень, очень, очень, очень, очень, очень странный человек. Аль тогда без причины Улва брови нахмурила, покосилась подозрительно, даже назад шагнула, чуть яблоко из рук не выронив. И пусть в мыслях тевинтерца ничего злого не таилось в сторону девушки, а та все равно страх испытала. Пусть кто-нибудь да посчитает ее потрошителем, охотником, да просто воякой самым-самым могущественным и непобедимым, несмотря на то, что она женщина. Но Улва испугалась. Чего-то, почему-то, но испугалась. Она опустила глаза, кивнула и поспешила к костру. Там-то про яблочко она забыла, возле костра лежало себе, одиноко. Петь красноглазке больше не хотелось, а первое время так вовсе не спалось. Улва укуталась в одеяло, облокотилась плечом к дереву, что от костра самое близкое, присела. Смотрела в ту сторону, где лошади паслись. Наверно, и Чернуша отдыхал, сил набирался. А так как усталость вещь сильная и Улва на вещи непримечательные легко забывчивая, - красноглазка веки устало закрыла. Заснула. Мирно сопела, все также облокотившись плечом к дереву.

Запас моченых яблок с момента их отбытия изрядно сократился, до трех штук, две из которых были Летану положены, а третье доверчиво лежало в руке Мастарны, протянутое Улве. Без обмана и без двусмысленностей. Берете? Угощенье взяли. Без стыда. Без смущения, кои ранее значилось на лице телохранителя, - тому особого внимания не придала. Повела себя как ребенок, как старуха, которым дают гостинцы, дают медяки, а они молча принимают, не спрашивают зачем, с какой такой угодой. Или до зрелости, хлопот взрослых далеко, либо прошла уже юность романтичная. Но грех блаженный отказываться от предложения подобного, пусть и натура скромная. Шибко много не просящая. Но откусить не откусила. В глазах рубинах стоял вопрос, - вам что-то нужно? Вояка все же. А ряды, быть может, занимал более лидирующие Не знает. Может он насчет дежурства он пришел рассказать что-то?

- Улва, хочешь...яблоко? - если бы обладательница рубиновых очей захотела, она бы смогла разглядеть просвечивающее через привычное спокойствие смущение. Хлоп. Глазами. Хлоп. Медленно. Веки. Закрывает. Хлоп. Открывает. Как будто осмыслить вопрос заданный пытается. Так и есть. Если бы оба сейчас в каком-нибудь находились кабаке. Если бы на щеках телохранителя еще играл румянец, да и несло бы от него брагой дешевой, а может выпивка лучшего качества, раз уж тевинтерец. Хотя какие вкусы у него в выборе алкоголя? Да и можно ли было отнести его к личностям пьющим? Не спрашивайте Улву. Она вам не ведунья. Но если бы не это место, не это время, не это состояние, здравомыслящее и трезвое, то вопрос тевинтерца в воображении красноглазки, - а воображение как у нее заиграет, так заиграет красками пущими, - звучал двусмысленно. Аки вместе с яблоком одним, настоящим… было еще одно яблоко, но не настоящее. Но яблочек вкус Улве нравился. Нравился и напиток яблочный. Тому на предложение телохранителя тевинтерского согласно кивнула… если, право, он именно яблочком хотел поделиться. Чернуша? Чернуша в водице резвился до того, как лошадей увели пастись. Ржал, гарцевал, брызги на Улву летели, но не так страшно. Незаметно почти. Высохнет, едва красноглазка до костра дойдет. Вот зуб она отдаст, - нажрется копытная скотина и начнет другим лошадям надоедать, коли хозяюшки рядом нет. А вроде масть, черная, благородная. Ну совсем не серьезно! Так как там с яблочком? Даете?

- Ну, когда сердце больше не бьется, то уж все в гробах спят, - ей в тон заметил Пол. И замолчал. Улва кивнула, слова не сказав в такт молчанию новому. Она задумалась о гробиках. Что преимущество их в том, дабы тела безжизненные сохранять от почвы обитателей, голодных букашек и червей, да лап самой природы, чтобы не забрала ресурс необходимый, продлить мозаику собственной жизни. Для Улвы гроб казался клеткой. Пусть разум ее потемнеет, а Тень, как окажется, не будет баловать ее сновидениями или кошмарами. Душа, наверно, исчезнет, как вовсе той не бывало. Но остается тело, которое гнить будет в стенках, обвитых тканью мягкой, должно быть, красной или пурпурной. Но это не дом, не постель. Это клетка. И пусть когда-нибудь не станет девицы по имени Улва, а все равно пугала участь в гробу оказаться. Красноглазка вновь напевать начала. Но тихо. Молча. Ибо рядом все же стоит маг, некогда остроухий. Интересно ведь, а что с ушами-то его стало? Ему ли отрезали? Он ли сам? Значил ли жест подобный, что связь отрывает свою со всем эльфийским, отрывает связь со своими корнями? Что все-таки человеком жить проще и вот он таковым однажды тоже станет? Но Улва его об этом не спросила, как не поделилась мыслями насущными. Лишь снова дрогнули ее губы.

- А правда, что морталисити в гробах спят? - вдруг спросил, не удержавшись. Удивления собственного Улва скрыть не могла, раз голову на бок наклонила, нахмурилась, а глаза рубинки куда-то вдоль течения смотрят. Не могла ничего такого вспомнить, как маги мессиры, из родных краев, свои опочивальни, - преимущественно после смертные, - с собой несли. На поле боя. Как люди. Все. Обычные. В палатках спали. И жаловались, и ругались, а под вечер добрый все равно вместе собирались и пели. Да и подумайте? Сложно ведь будет взять с собой аж целый дворец, - не одним же гробиком дела смерти обходятся в Неварре. - Спят. Вдруг такой ответ Улва дает Полихронию. - Но когда сердце больше не бьется. Хотя, может, вряд ли, что ответ именно такой эльфу нужен был.

- Ну ты-то понимаешь. Нужно очередь в ночное, и рабов мессира Лурца тоже - пускай работают. А то мы так его милость не убережем, за овсом мародерствуя. Теперь она на него смотрела. Но не так, как черная леди, как отзываются о ней, имя не зная, а то в мыслях просто побаиваясь произнести. Взгляд рубиновый мог пустым казаться, безучастным, но проскакивала доля любопытства. И пусть сегодня свет на руку ей не играл, но она видела, видела. Больше человека он ей напоминал, нежели эльфа, ростом невысокого, маленького, допустила бы Улва, с забавными морщинками. Уши подрезаны, но и демоны с этими ушами. Губы дрогнули, как когда-то на поле боя, давно миновавшем, лагеря Неварры и Тевинтера. Улыбнуться хотела? Но не улыбнулась. Красс мессир и в гроб всех тянет? Кивнула. И плечами пожала. Не уверена. Не знает. Но зла, придирки, подозрения какого-либо на мага не держала. Доверилась быстро, как лидеру отряда. А вот в гробу самом оказаться Улва не возражает, ибо на родине ее смерть уважают. Но нет. Не гроб. Огонь. Хочется огнем быть обнятой. - Я подежурю, - говорит Улва. – Скажите, сколько нужно. Щедрая, очень щедрая она на слова сегодня.

- А вы коня что ль привели? Да я бы взял, вы б окликнули. - Миледи? Никто и никогда, но не называли ее миледи. Не текла в ней кровь правителей, альтруистов или тиранов, те и другие страны губят. Не была она дочкой али племянницей знатного господина, а коли так, то не было шрамов по всему телу, не было рядом этого меча, не было здесь самой красноглазки. Тому в слове, кои повторила, слышались нотки удивления чистого. Никто так ее не называл. Миледи. Леди. Какое… нежное слово. Ми-ле-ди. Красиво. - Мы пришли, - за себя сказала и за Чернушу. Конь фыркнул. Одобрительно. Да, мы теперь здесь. А звать… нет, не позвала бы она в случае любом. Не умела Улва просить.

Он вытащил отдохнувшие ступни из ручья и, выбирая босиком в полутьме, куда ступить, медленно приблизился к Улве, прислушиваясь к словам. Фыркнул Чернуша, отрываясь от воды. Аки, посмотри, хозяюшка, кто идет, мимо не проходит. Улва замолчала, в сторону того, кто к ним приближался, посмотрела. Ладошка легонько на рукоять меча, да вряд ли что-то серьезное, не руководят ею инстинкты схожие с телохранителем тевинтерским. И вряд ли что-то безрассудное, как мессир Красс с каретой подобное устроил. Он ли устроил? Опять сомневается? Да что, что ты с этих магов треклятых взять можешь? На что морталитаси, некроманты, с их магией и трупами баловались. Пруд пруди мертвецов ходячих. Прищурилась. Имя вспомнила. По-ли-хро-ний. Ладонь с рукояти убрала, снова в воду уставилась, то ласковую, то нетерпеливую, а все равно холодную. Однако петь, Улва напевать более не стала.

Фырканье и копытцами топот перерос в нечто более капризное. Требовательное. Уж никак не проигнорировать, взглядом хмурым, огненным, а тотчас пустым, окинуть коня черной масти, мысленно спрашивая его, - чего же ты хочешь, Чернуша? Простого. Радости простой. Ведь вот мы с тобой присели, в покое, тишине, но не совсем отдохнули. Отнюдь нет. Щеки красноглазки зарумянились, в глазах стыд читался все также глядя на коня. Прости ты меня, глупую. За поводья Чернуша взяла и пошла с ним к водопою, где как раз лошади прочие сил набирались. Заметила Улва, нет, услышала, что говорит кто-то. Щелкает? Что-то щелкает? Прищурилась, чтобы внимательнее приглядеться. Но веки закрыла, аки не стоит, а Чернуша дальше и без помощи лишней подошел к ручью, отпить водицы. Улва его примеру последовала, сложив ладошки лодочкой, дабы самой попить. Перчатки-то кожаные она сняла давно, еще когда костер разводила. Меч все еще суетился за спиной. Нет. Опустили. Рядом. Улва теперь в воду смотрела, все так же подпевая мелодию знакомую и родную.

Особых усилий огонь развести не понадобилось. Вспыхнул, но пусть не вспыхнул также ярко как карета, не завидна ее участь. На то ли старая смекалка сказывалась, когда не раз и не два приходилось бродить в местах подобных, где тишь глухая али слышен щебет птиц, пение листвы под напором ветра и фырканье пугливое маленьких зверьков. Улва лишь немного перед костром посидела, балуясь с волосами кудрявыми, кои ниже плеч доходили. То в хвост их подняла, пучок попробовала сделать небрежный, потом голову наклонила и давай одну толстую косу заплетать, мол, мало ей просто косичек именно седых. А как насладилась досугом, то отошла. Нет. На далеко. Не слишком далеко. Так хотя бы, чтобы разговоры чужие слушать, кои следует именно слушать. А шепот останется шепотом, - не ее, Улвы, дело до секретов чужих, до того, что другие слабостью постыдной считают или же не место чему-то чужому, неблагонадежному, как мнение устоялось. Как и все дни прочие, начала травинку выщипывать, веточки ломать и складывать их в строгий ряд на вытянутой ноге. Коли букашка маленькая попадалась, то ее пальчиками осторожно брали, опускали на землю и беги, беги, не лезь больше, не возвращайся ни сам, ни с другими, чужими, друзьями или врагами. Подпевает. Негромко. Ту мелодию, последнюю, что в лагере неваррском пели. Тоскливо мне без вас, тоскливо. Как же я хочу назад. И неважно война, неважно кровь, неважно смерть, а смерть еще и ходячая. И здесь и там, впереди, меч мой, чужой ли, но кровью насытятся лезвия. Чернуша рядом фыркал. Копытцем по земле стучал. Аки так он в такт, - Улва считала, - подпевал вместе с хозяйкой. А копытами заменял барабан. Да только ритм ему все никак поймать не удавалось. Глупый ты, Чернуша.

- Красиво горит, да, - проговорил Мастарна невпопад, видимо, стоявшей рядом Улве. - Пойдем и мы? - полувопросительно поглядел Лар на смуглую воительницу. Улва губы чуть приоткрыла, аки как будто сказать что-то хотела. Руки, чуть приподнятые, и пальцы в замок сложенные задрожали. В глазах не то тоска, не то страх, не то обида. Ярко-то огонь полыхает, но не девицу изящную, не матушку легкомысленную, а монстра, нет, монстра дыхания напоминает и видит зубы его подобные мечу за спиной Улвы, - нет конца оным лезвиям. Видит она морду злобную, видит рога, короне подобные. И видит глаза красные, рубиновые, драгоценные. Я украла их у тебя. Глаза закрыла. Вздохнула. Телохранителю тевинтерскому кивнула, да и пошла Чернушу звать. Пойдем, Чернуша. Пойдем. Приключений хватит на сегодня.

- К бою! - крикнул Лар, шаря взглядом по кустам и никого, почему-то, не находя. Улва вздрогнула, растерянно принялась по сторонам осматриваться. Да только, как и телохранитель тевинтерский, ничего не находила, ничего не видела, ничего не слышала, так тому и меч свой не вытащила. Оставался так суетиться за спиной девушки. Обратился к Крассу рыжик, - его ли рук дело? Вот и Улва смотрит в сторону мага, ответа ожидая. А как скажет, то хмурится, не доверяет. Но знать-то вещей она многих не знает. Быть может маг, право, перетрудился за день сегодняшний и магия фейерверком вокруг вспыхивает. То льдом, то огнем, то, возможно, и белки начнут собираться. И рассеивается недоверие быстро, как любое другое чувство, эмоция недолговечная, а то мысль случайная, плечи опускает, а на карету смотрит. Как же ярко полыхает. - Лагерь? Произнесла рассеянно. Однако щедра она на слова сегодня.

- Отлично! - обрадовался Красс и подскочил к Полу, чтобы помочь снять Патрика с ледяной лошади. - Улва, тащи что-нибудь тёплое из кареты, - крикнул он девушке. Не пошла. Не сразу. Любопытно было, - о чем говоришь ты, эльф? Голову наклонила и едва в сторону отшагнула. Быстренько бросилась к карете, а не пошла спокойно, не спеша. Юркнула, покопалась в добре мессира кудрявого, - в внутри нее девочка, синеглазка, только еще громче захохотала, - затем выскочила, подбежала к магу с эльфом. К груди прижимала пару свернутых одеял. Их-то протянула мужчинам, а взглядом уцепилась на рыжика в очередь первую, как вернулась.

- Веревками подвязать Патрика крепко. Чтобы не упал. - Карета? Сколько к Полу, эльфу, сколько к Крассу, мессиру магу, обращалась разом. Хоть где-то внутри радовалась Улва участи незавидной гроба на колесиках. А точнее не она совсем, кто радовался, но маленькая озорная девочка, синеглазка. Довольная, гордая, в ладошки хлопает и смеется над шалостью, которою пусть и не она проделала.

Он оглянулся. Увидел рубинчики глаз потрошительницы и растерянно сказал: - Думаешь? Тихо, но многозначительно протянула: - Ну… Красиво, красивым вид таковой казался красноглазке. Наверно, точно, еще более красивым казался бы, если материалами не человек, не лошадь все же выступали, да что поделать. Времени на размышления, на образ конкретный, у творца немного было, а задумайся он все же, то трупов в местах оных еще больше прибавилось. Губы поджали. Посмотрели на рыжика. Хоть не хрупкий еще, как льдинка?

Чернушу позади оставили, а Улва к карете поспешила, где Красс, мессир маг, стоял и любовался на изделия свои ледяные. Нет, не любовался. Некомфортно ему было? - Красиво, - застенчиво Улва скажет, глаза опустив. А почему? А потому, как на мальчишку рыжего посмотрит, на коня под ним, застывших, неподвижных, так и подумает, - скульптура грандиозная. Золотишко на ярмарке какой-нибудь заработать можно у господ, дам, эксцентричных, с вкусами их сомнительными, а понятие о красоте чудаковатое. Так еще и волшебная! На день первый то скульптура обычная будет. А на следующий оживет неожиданно, освободиться мальчишка рыжий из ледяного заточения. Может, как в сказках выйдет, что случайно дева молоденькая его поцелует. А это магия всего лишь обычная, удивительного ничего такого, и стихия. Разбушевавшаяся стихия. Украдкой, виновато как-то даже, поглядывает на мага, на орлесианца. Указаний ждет, да коли будут оные.

Готов был Чернуша бежать, сломя голову, и неважно куда. Готов был перепрыгивать через преграды, пусть хозяюшка его новоиспеченная оного вовсе не хотела, приключений уж больно дорогих, больно изысканных и больно смелых для натуры ее, признаемся, все-таки скромной. Да и за проказу такую укусить готова, мысленно бранясь подобно моряку, но только не на девок назойливых, до боли глупых, не на приятелей по ремеслу общему, из одного места у них руки растут, ни на покупателей потенциальных с ликами противными, а на коня. На несчастного коня черной масти. А карета? За каретой гонятся? Ведь там-то люди, мессир кудрявый, и к демонам каким-то, не пойми, разбойник рыжий, - скажите, вот скажите, честно, где только мальчишка не успевает быть? Господам свыше, где не дворцы, а небо, только и известно, продолжают в кулаки свои тихо хихикать, ибо тоже проказа их одна из любимых. Так что же с каретой? Ах, да, Карета! Погнались за ней, погнались аж всадников четверо! Но вот догнать карету Чернуша конкретно не догнал. Как и конь Туца, телохранитель того, кто в гробе на колесиках находиться должен был. Но к ней, карете, другие еще подоспевали, хватку не теряя. Не догнали? Плечи Улвы вздрогнули, на лице тень страха. Демонстрировалось, демонстрировалось там, куда красноглазка смотрела, что-то магическое. Белое. Холодное. Однако Чернуше указ дала строгий, уверенный. Едем, Чернуша. Смотрим, а не то зря в погоню тоже пустились, да так хотя бы финал ее узнать.