Rane

Запретные тайны. Закрытые наглухо двери, единственное предназначение которых – прикрыть чей-то позор. Скрытое зло, которое существует лишь для того, чтобы клинок правосудия обрушил на его уродливую голову семеро беспощадных кар. Рэн знавал и не такие преграды. Каждая рушилась перед ним. Каждую он сокрушал. История, впрочем, умалчивает, какие именно это были преграды. А злые языки крестьян, досужих до грязных слухов, толкуют, что это были двери обитателей его собственной деревни, беззащитных перед безумным гневом своего хозяина, содержимого лишь отчаянной жаждой слепого отмщения. Когда-нибудь истина вскроется. Пусть даже этот мир имеет печальное свойство забывать самые страшные прегрешения, которые смертные нагло совершают пред взором богов. Рэн положил ладонь на рукоять клинка, и обратился к Шики. – Если ты готова с ними поговорить, – своим неизменно мрачным тоном промолвил он, – я буду стоять рядом. Они не посмеют напасть первыми. Если будем пробиваться силой, – он оценивающе взглянул на гарнизон замка, – то мой меч проложит нам путь. Неизменно самоуверенный, Рэн не сомневался, что сможет в одиночку разобраться со стражей, будто с горсткой мелких бандитов. И каким-то мистическим образом до сих пор обстоятельства оказывались на его стороне. Но никакая удача не вечна под луной.

Сцена затянулась. Рэн, по старой привычке, достаточно философски воспринимал процесс наблюдения за последней агонией. В таковом были признаки некоторой абсолютной завершённости. Будто кольцо замыкалось само на себе. А Рэн ценил симметрию мгновения, ценил её во всём – в боевом ли искусстве, в смерти ли, или же в романтических отношениях. Наблюдать за последним штрихом на холсте было всё-таки немного приятно. Даже если это всего лишь холст жизни очередного бродячего пса, рождённого в придорожной канаве. Однако здравый рассудок подсказывал, что предназначение ещё лежит впереди. В том самом месте, где сошлось пересечение теней, где подлинное зло устроило свой собственный подлунный фестиваль. Где он, возможно, сможет выволочь на свет крупицы правды, пригвоздив их к земле клином правосудия. Услышав просьбу Накатоми, Рэн посмотрел на него тяжёлым взглядом. Но спорить не стал. — Задерживаться здесь всё равно нет никакого смысла, — проговорил он, обращаясь к своим спутникам, — незачем барахтаться в паутине. Стоит пойти дальше. Туда, — Рэн многозначительно качнул головой в сторону замка, — где скрывается паук. Ведь она тоже где-то там, среди глубокой тьмы. Ждёт его. Вероятно, ей плохо. Эти негодяи заставляют Юки страдать, исполняя запретные ритуалы, которые разлагают как нежное тело её, так и драгоценную душу. Он медленно убьёт их, вырвет их гнилые сердца, заставит их ближайших сподвижников съесть эти сердца, а после убьёт и этих тоже. Где-то в глубине себя Рэн, может, и догадывался, что правда может выглядеть совсем не так. По ночам. Когда сомнение подкрадывалось, как ядовитая змея. Но страхам, рождённым на границе бессознательного, обычно суждено там и остаться. До времени. Пока не настанет роковой час.

Прошло совсем немного времени, а всё успело обагриться красным. Кровь есть столп жизни. Кровь – это война. Кровь – это отмщение. При её виде Рэн чувствовал, как в его сердце расцветает сад паучьих лилий. Будто всё вновь встаёт на свои места. Становится простым. Чёрно-белым. Ведь в такие моменты есть мы. И есть мёртвые. Не повезло последним, что ещё сказать. Не сложилось. — Прожил пёсью жизнь, — презрительно процедил Рэн, лишь мимолётным взглядом удостоив бродячего урода, приставшего к Мако, и который теперь валялся на земле, словно зловонная куча бесполезного тряпья, — помер, как собака. Вы только гляньте, какой интересный вышел... праздник, — в последнее слово он вложил некий странный, почти неуместный оттенок. Будто ценитель кругленьких рисовых моти, явно довольный их вкусом. Благородство перед лицом смерти всегда вызывало почтение. Совсем как в кукольном театре для детей, двое героев этой сцены на своём примере показали два нравоучительных примера. Как не следовало бы. И напротив, как надлежит. Мисима не только знал некоторые неудобные подробности прошлой жизни последнего наследника Ватанабэ, те самые, которые Рэн предпочёл бы скрыть. Этот человек не боялся гибели. Он всегда смотрел ей в лицо. Война издавна являлась кузницей душ, омываемой реками крови. Ты либо оканчиваешь под её молотом свои дни, либо рождаешься заново. Не всегда это перерождение сулит радость, но оно неизбежно для всякого, кто считает себя вправе отнимать чужие жизни. Однажды ты просто пересекаешь этот рубеж, катаной своей прорезая себе сверкающий путь сквозь океан живой плоти. И нет обратного пути для тебя более. Рэн давно позабыл о беззаботных днях своего детства. Став воином, ему пришлось безжалостно отбросить большинство человеческих чувств. Нет. Конечно же, не все. Иное он помнил так, будто это случилось вчера. Как они вместе с Юки подолгу играли в семейном саду, среди теней сакур и клёнов. Пытались поймать солнечный свет, лучики которого мелькали в нежной листве. Валялись на земле, и смех звенел в воздухе, как звонкие переливы храмовых колокольчиков. То были прекрасные игры.

Казалось, не так и часто встречались вещи, способные заставить его ощутить искреннее удивление. Место, где вырос Рэн, и которое принадлежало его семье, одно время славилось странностями. Иные из них были толка весьма отталкивающего. Быть может, это и необычно, однако Рэн намного быстрее выходил из себя, когда дело касалось смертных, нежели когда речь шла о божествах и духах. Плоть всегда можно пронзить клинком, утолив алчность той беспощадной ярости, которая редко оставляет его наедине с самим собой. Периодически сменяется, правда, мертвенным отчаянием. Душными летними ночами. Под монотонное стрекотание цикад. Но тайное не поддаётся контролю столь же легко. Всегда ускользает. Надлежит преследованию. Взывает к расчётливости. И просит щепотки смелости в довесок. А ярость? Ах. Она всегда приходит. Но потом. В мгновение встречи. Тьма облекла замок Такато своей бледной вуалью. Не было нужды числиться в среде мудрых, чтобы догадаться об этом. Не было нужды зачитываться старинным письмом, чтобы осознать. Что-то назревало. Разбухало, будто опухоль в чреве больной роженицы, в любой момент готовая перекусить плод пополам, а после – размножиться по всему телу, неся с собой заразу, смрад и гниение. Они ничего не видели. Этот глупый сброд продолжал веселиться и поминать своих мёртвых, будто ничего не произошло. Свиньи всегда оканчивают свой путь на бойне. Все эти люди ничем не краше свиней. Такие же беспечные. И визжать будут не менее громко. Когда настанет их время. Рэн старался отогнать от себя мысль, что сам был ничем не лучше, чем они. Когда? Когда-то. Не так и давно. Но пропажа Юки слишком сильно его надломила. И размышления в человеконенавистническом ключе – наименьшее из зол, им сотворённых с той поры. Совсем рядом также происходило нечто необычное. События сменялись слишком быстро, но Рэн будто не обращал на них внимания, угрюмо уставившись в одну точку. На замок Такато. — Там обитает зло, — проговорил ронин ледяным тоном, как бы беседуя с самим собой, — если кто-то из вас дорожит своей жизнью, то лучше держитесь подальше, — он мрачно взглянул на остальных, — но если не задавать вопрос, то и ответ не услышишь. А некоторые ответы, — он сделал задумчивую паузу, подчёркивая акценты, — стоят риска.

Мир вокруг освещали россыпи праздничных огней. Всё сияло. На лицах этих случайных людей мелькали улыбки. Их мимика отражала их мечты, будто вырезанные на коже остро заточенной швейной иглой. Их память о былом, о тех, кто ушёл раньше. Почтение. Светлая печаль. Надежды. Рэн Ватанабэ тяжело шагал вдоль беззаботной толпы, не особенно вглядываясь в происходящее на празднике Бон. Как крылатая тень ворона, который приносит несчастливые весточки. Он даже толком не смотрел по сторонам. Счастье этих людей ложилось на язык чем-то кислым. Вызывало горькие чувства, которых Рэн желал избежать. Прохожие настороженно расступались, когда видели перед собой сумрачную фигуру ронина, один вид которого навевал мысли о мгновениях войны, смерти и жестокости. Ему здесь не место. Ветхая хижина с протекающей крышей. Вот тот удел, который уготован для него в эти дни. И бесконечные воспоминания, которые он проматывал в своей голове, обнимая маленькую куклу. О том, как было раньше. О временах, когда Юки была с ним. И как он поцеловал её в губы. Впервые, по собственной инициативе. Под мягким, чарующим светом бумажных фонарей. На точно таком же празднике Бон. Много лет назад. После этого случая Юки не разговаривала с ним несколько дней, но Рэн знал, что ей понравилось. Ведь ей не могло не понравиться. Просто не могло. Рэн подумывал о том, чтобы уйти. Но что-то понуждало его остаться. Он чувствовал, как внутри растёт горечь утраты, растравленная ожившей памятью. Сегодняшний день навеял слишком много всего. Чрезмерно, чтобы вынести. Тем не менее, за эту боль хотелось цепляться. Будто она – то немногое, что позволяло сохранить остатки человечности. Не шибко много, но достаточно, чтобы не перейти черту, которая отличает нас от чудовищ. Он не знал, что его представления о человечности искажены. Те, кто мог сказать ему об этом, давно были мертвы. А другим просто не хватало смелости. Или было попросту безразлично.

As you can imagine... ...those who had fallen this far... ...had been so worn down by their tortures in the seven other hells... ...that they no longer had the strength to cry out. ~◈~

Вера повертела рюкзачок в руках. Сонина вещица. Такие знакомые значки. Она часто разглядывала их издалека, пытаясь выцепить взглядом каждый, чтобы сохранить в памяти. Только лишь из простого любопытства, или же?.. К горлу подступил очередной комок. Настолько вероломное вторжение в частную жизнь человека, важного для неё по столь многим пунктам, казалось Вере неправильным. Будто она переступала очередной незримый рубеж. Обычно Вера без проблем залезала в похожие рюкзаки однокурсниц, в большие спортивные сумки парней из колледжа, когда те не видели. Но сейчас всё иначе. Из её головы никак не лезло ошеломляющее осознание, что в момент своей смерти Соня всё-таки была не одна. Никто ей не помог, никто её не спас. Никто не воспользовался шансом починить сломанный миропорядок. Но с ней кто-то был. Этот "кто-то" вполне мог быть человеком, подтолкнувшим Соню к финальной черте. Может, не специально, но последствия налицо. А она его ещё и любила. Вера сжала кулаки. В ней закипала злая ненависть, смешанная с болезненным, стыдным чувством, похожим на ревность. Глухую, совершенно бессмысленную. Этот человек за всё ответит. Однако видения, как и сны наяву, к делу не пришьёшь, а вот рюкзачок вполне реален. Вера посмотрела на него. В глазах её отражалась обречённая решимость. Она знала, как именно ей придётся сейчас поступить. Она догадывалась, что Соня наверняка бы не одобрила, что какая-то опустившаяся девчонка, сидевшая на тяжёлой химии, копается в её вещах. Прости, Соня. Пожалуйста, прости. Это необходимо сделать. Выбора нет. Она нервно взялась за молнию. В первый раз непослушные пальцы сорвались, но во второй она всё-таки смогла открыть рюкзак. Всё. Обратный путь закрыт. — Твою же мать, — с любопытством присвистнула Вера, — да здесь ведь целое состояние лежит. Любой барыга за такое... Она не закончила предложение. В голове, почти невольно, зародились нехорошие мыслишки. Вера могла бы всё это толкнуть на чёрном рынке. Часть забрать себе, часть продать за баснословные деньги. Это надолго бы её обеспечило. Лёд, Снег. Травка. Какое богатство, вы только представьте. А потом ей вспомнилось лицо Сони. Вспомнилось, как Соня раскладывала перед ней карты, предсказывая, что всё будет хорошо. Щёки залила пламенная краска. — Какое же я... всё-таки ничтожество, — прошептала Вера. В этот момент она искренне себя презирала. Может, Волкова была права, в конце-то концов? Может, таким, как она, не положено расхаживать под солнцем, воздух коптить? Может, лучше прямо сейчас со всем покончить. Застегнув молнию, Вера захватила рюкзачок с собой. Необходимо показать его остальным. Многое проясняет. На кухне всё ещё раздавались голоса, поэтому Вера тихонько присела в тёмном уголке, решив дождаться Фета. Как же всё-таки удачно, что она разворотила эту вентиляционную решётку. Иногда всё складывается слишком хорошо. Даже стрёмно становится. Всегда ждёшь какого-то подвоха.

Взлом прошёл очень гладко. Даже, пожалуй, неожиданно гладко, учитывая, что вчера вечером Вера напилась вдрызг. Фет отлично понимал, что делает, и Вера ощутила маленькое и гордое удовлетворение оттого, что её помощь тоже пригодилась. На что-то она всё же была способна, и какая разница, что общество вряд ли поймёт и не факт, что сможет оценить полезность подобных навыков? Мнением общества Вера не интересовалась никогда. К счастью, странная песня по радио играла достаточно громко, так что женщина на кухне не заметила, как они вошли. И не услышала, как Вера схватилась за дверной косяк, отчаянно сражаясь с минутным помутнением. Сознание обволокло мятное облако пустоты, и где-то в глубинах этого облака скрывалось алое эхо бесчисленных злых шёпотков. С сониной квартирой связано слишком многое. А ещё что-то здесь невольно напоминает о стародавних вещах, про которые хочется забыть навсегда. Вера рассчитывала, что Фет сможет, так или иначе, справиться с незваной дамой. Последней не следовало быть здесь так же, как и им самим, так что сильного шума ждать, вероятно, не стоит. В крайнем случае на помощь, пожалуй, может подоспеть Михаил? Вера была откровенно слабовата в вещах, для которых требуется хоть какая-то физическая мощь. Пока остальные выигрывают время, она осмотрит всё необходимое. Краем глаза она заметила, что разговор протекает весьма колоритным образом, а обстановка на кухне становится почти пикантной. Это вызвало небольшую улыбку. Что же, тем лучше. Людям свойственно пускать в ход свои самые лучшие качества, чтобы добиться желаемого. Вера сама всегда так делала, хотя качеств этих в ней нынче осталось сильно меньше, чем было когда-то. ~ ✧ ✧ ✧ ~ Вера двигалась как можно тише, разглядывая стены сониной квартиры, в которые, как материальный токсин, въелась бесконечная печаль. Она пыталась выцепить взглядом необычные детали. Возможные аномалии? Признаки ненормальных явлений. Всё, что не смогли раздолбать менты, пока толпились здесь, на что им не хватило сноровки, чувствительности. Внутреннего взора, быть может? Порой Вера останавливалась ненадолго, чтобы перевести своё дыхание, вдруг сильно участившееся. Она разрывалась от вереницы бесчисленных эмоций. Многократно усиленная тоска из-за утраты человека, с которым, по собственной робости, даже не смогла... Не смогла что? На мгновение Вера схватилась за грудь. Что-то внутри сжималось от боли. Перед глазами промелькнуло наваждение, сотканное из золота. Она будто вновь услышала те невероятно жестокие, незаслуженно жестокие слова, которые в тот день разрубили её сердце надвое. Тогда её даже не попытались понять, а просто ногой спихнули с обрыва. Кажется, она всё ещё продолжает падать. И нет руки, способной приостановить процесс этого падения, этого погружения в бескрайнюю черноту. Её больше нет. Вера должна была попасть сюда в другое время, в другом контексте, при других обстоятельствах. Этот чёртов город обожал издеваться над ней. Он предлагал Вере всё то, чего она смутно желала. Правда, сначала пропустив её мечты через несколько искривлённых зеркал, а потом – через мясорубку. Принимай то, что осталось, дорогая. Смотри, не подавись! А если подавишься, то так тебе и надо. Вера расхаживала по опустевшей квартире, не замечая, как по щекам текут слёзы. Вот здесь Соня умерла, страдая. О чём она думала в свои последние часы? Был ли кто-то, способный положить руку на плечо, сказать, что всё в порядке? Нет. Наверное, никого не было. Внутри всё перекручивало от боли. Надо взять себя в руки, сжать пальцами последний пучок оставшихся сил. Иначе выйдет, что она пришла сюда напрасно. А поплакать, чёрт возьми, и дома можно.

~ ~ ◈ ~ ~ Тем вечером Вера, вместе с остальными, отправилась обратно в ДК. Она чувствовала необходимость проводить Михаила и убедиться, что с ним всё в порядке. Всё-таки парень пережил, без преувеличения, довольно сложный день. Но имелась и иная причина, не проговорённая вслух и в полной мере не осознанная самой Верой. Первое время она слишком боялась остаться наедине со своими собственными мыслями. И опасалась, что произошедшее днём повторится вновь, но на этот раз рядом не окажется никого, способного протянуть руку помощи, даже просто поддержать, хотя бы одним своим присутствием. В полном одиночестве, ночью, перед лицом невообразимого? Нет. Не сегодня. Вера, как всегда, была немногословна. Здесь было тепло, и это главное. Не только физически, но и в каком-то сокровенном плане тоже. Будто оттаивал лёд абсолютного одиночества. Постепенно, частичка за частичкой. Её лёд, ставший, пожалуй, даже родным, за столько-то лет. Таким привычным. Маской. Надёжным плащом. Везде, где есть люди, появляется общность. Большой круг огромной общности, внутри неё множество кругов поменьше, малых общностей. Такова социальная природа человека, в абсолютном одиночестве люди звереют, медленно начиная терять себя, свою человечность. Великая пустота пытается поглотить то, что ещё осталось. Сначала чуть-чуть, осторожно, а потом становясь всё быстрее и наглее, прожорливее. Вера шла тропой одиночества. Её окружал пепельный аромат трагичного прошлого, а люди будто чувствовали это, и сторонились. Однажды она попала в очень плохую компанию, навсегда потеряв из-за этого свою самую дорогую, единственную подругу. Вера предпочитала как можно меньше размышлять о тогдашних событиях. Каждая подобная мысль колола, как швейная игла. На сердце появлялись кровавые капельки. Незачем ранить себя ещё больше. Она пережила всё это. Едва-едва, растеряв в процессе много чего-то очень важного. Но пережила. Всё закончилось. Она помнила. Овальные очки в толстой оправе, цветные волосы. Лёгкая бородка. Смешливый, бунтарский и озорной взгляд, в котором иногда мелькали странные, непонятные мысли. Ненормальные, пропитанные вязкой маслянистой тьмой, которая так плохо сочеталась с внешним образом буйного экстраверта. Порой воспоминание о нём вспыхивало в голове Веры, как воспалённый, гнилой нарыв. И к горлу подступала тошнота. Она не помнила его имя. Не желала помнить. За именами скрываются двери, которые не стоит открывать. И за каждой такой дверью обитает свой собственный маленький монстр. Надвигалась ночь, Вере стало заметно спокойнее. Память о дневных приключениях поблекла, всё произошедшее вновь начало казаться чем-то нереальным, почти сновидением. Появилось желание всё-таки вернуться домой. Она не привыкла засыпать в месте, где собирается много посторонних людей. Приобретённая асоциальность начинала намекать о себе, и чем дальше, тем настойчивее. Вера обычно была склонна уступать каждой своей слабости. В конце концов она распрощалась со всеми, кто ещё оставался в ДК, кого она знала. И, шагая по тёмным улицам, направилась к своей панельке. ~ ✧ ✧ ✧ ~ В квартире было непривычно тихо. Голубоватый свет телеэкрана по-прежнему освещал загаженную комнату женщины, которая дышала одним лишь прошлым, тоннами алкоголя заливая томящую бессмысленность своей полужизни. Вера настороженно посмотрела на неё. Неуклюже развалилась в кресле, как мешок с опавшей листвой. Что-то будто не так? Вера совершенно не желала, чтобы этой ночью ей ещё и скандал очередной устроили, но проверить стоило. Если померла, то может начаться такая юридическая возня, которая нынче абсолютно некстати. Ещё и родственники внезапные объявятся со своими правами на квартиру, пойдёт судебная волокита, день за днём. Денег на юриста нет. Её, конечно же, выбросят на мороз, где всё и закончится. В любой другой день? Да пожалуйста. Но только не сейчас. Вера тихонько подошла, присмотрелась внимательнее. Вроде дышит. На щеке что-то блестит. Похоже, Тихонова-старшая плакала во сне. Меньше всего Вера была расположена сочувствовать этой женщине. Поджав губы, она захватила с собой пару бутылок, которые, похоже, ещё даже открыты не были. Этой ночью спиртное ей самой пригодится. ~ ✧ ✧ ✧ ~ Она лежала на постели, пустым взглядом разглядывая стенку напротив. Там висел давно забытый календарь, который не меняли, кажется, несколько лет. Грустные девочки с тушью, размазанной по задумчивым лицам. Оттенки чёрного, оттенки розового. Страница, застывшая где-то в потерянном межвременье. Как и вся её жизнь. На компьютере был открыт сайт, где рассказывалось о самых влиятельных тайных организациях оккультного толка, на которые можно теоретически свалить ответственность за всё, пережитое днём. Но чем больше Вера вчитывалась, тем сильнее ей казалось, что вся эта тонна информации только запутывает, ничуть не приближая к разгадке. В конце концов ей окончательно наскучило. Облачко дыма от косяка травы поднимались к потолку. Вера не потрудилась закрыть шторы, тусклое уличное освещение бросало по углам необычные, глубокие тени. Создавалось впечатление, что там, в уголках этих, бурлит и шевелится нечто живое. Только и ждёт момента, чтобы вырваться. Обрести свободу. Вера допивала вторую бутылку, в глазах болезненно двоилось. Она начала говорить сама с собой, обсуждая какие-то причудливые глупости, лишённые как логики, так и смысла, однако с каждым сказанным словом язык заплетался всё сильнее. Голова Веры, в конце концов, склонилась на плечо. Она провалилась в тревожный сон, полный бессвязных сновидений. И сон этот длился дольше обычного. Когда она проснулась, солнце давным-давно встало. Перевалило далеко за полдень. Всё раскалывалось и болело, как после удара полицейской дубинкой наотмашь. Вера с огромным трудом поднялась с кровати и направилась в ванну, пошатываясь. Она взглянула в зеркало, но быстро отвела глаза. Ей не хотелось смотреть на это лицо. В животе всё скрутило. Кое-как умывшись, она начала собирать вещи. Неизвестно, что им там пригодится, но как минимум стоит прихватить принадлежности для взлома, чтобы разделаться с опечатанной дверью. Вера сомневалась, что в нынешнем состоянии ей хватит сноровки даже упаковку лапши из продуктового стянуть, но стоило всё же дать себе один шанс. Не то чтобы она часто вламывалась в чужие квартиры, впрочем. ~ ✧ ✧ ✧ ~ Атмосфера местечка, где совсем недавно проживала Соня, представляла собой настоящий образец постсоциалистического депрессивного жилого блока. Правда, в этом городе в целом радостные места не особо часто встречались, напротив. Скорее, их не было вообще, тебе всегда приходилось выбирать между "плохим" и "очень плохим". Но конкретно здесь каждый камешек, каждая кривая лавчонка и каждый побитый фонарь будто прятали в себе какую-то особенно острую тоску. Горечь о неведомом будущем, печаль о мечтах потерянного детства, которые так и не исполнились. Каждый шаг напоминал тебе о множестве тупиков, которые лежат перед тобой, и о том, что никаких перспектив не осталось, что для тебя, приятель, всё давно кончено. Вера присоединилась к остальным, напустив на себя привычную унылую физиономию. И помрачнела ещё больше, когда заметила, что в окошке горит свет. Именно там, где он сейчас, по всем признакам, не должен гореть. — Опять какая-то дьявольщина, — безразлично заключила она вместо приветствия, кивнув на окно, — похоже, нас кто-то опередил. Показываться, правда, не спешит, — пожала Вера плечами после нескольких минут ожидания, — если мы не собираемся играть в приличных гостей, то я принесла с собой инструменты, — многозначительно добавила она, — пригодятся. А теперь пошли. Настало время нанести небольшой визит, — после этих слов сердце будто камнем придавило. Что-то ей подсказывало, дельце закончится плохо. Они ведь сейчас как мотыльки, летящие на пламя церковной свечки. В этом тревожном свете был будто намёк, некое предупреждение. Красный знак запрета, который они прямо сейчас собираются демонстративно проигнорировать. Вчерашнего приключения, видимо, оказалось недостаточно, но отступать Вера не планировала точно. Если ввязываться, то с головой. Слишком поздно размышлять. Внезапно Вера вспомнила, что последний раз она была в комнате другой девушки тогда, в тот самый роковой день, несколько лет назад. Вместе с ■■■■■. И что-то сжалось внутри. Во всём этом чувствовалось нечто почти непристойное, неправильное. Вера понимала, что такие мысли, в сущности, абсурдны. Её однокурсницы регулярно ходят друг к дружке домой, и только она живёт одна. Напридумывала себе скрытых смыслов. Как глупо, какая же дура. И, тем не менее, отделаться от неуместного стыда не получалось. Вера попыталась запихнуть его на самую дальнюю полку подсознания, чтобы хотя бы сейчас не мешался. Времени на самоедство всегда достаточно, но сейчас слишком важный момент, чтобы терзать себя этой чушью. Пришла пора поиграть в троицу заправских взломщиков.

Вера стояла с широко раскрытыми глазами, уставившись в стену, на которой поверх чего-то, что было там раньше, неизвестный человек нарисовал белый квадрат, закрасив тем самым оригинал, но сделав это недостаточно хорошо – белое пятно само по себе всё ещё слишком выделялось. Раздражало взгляд и одновременно притягивало его. Ей так хотелось понять, что же там кроется, за этой ослепительной белой краской, хотелось стереть её к чертям, обломав о кирпич свои ногти, до крови, если потребуется. Закрашенное граффити – это приговор, что повседневность выносит безымянным истинам, которые пытается донести улица. Опознавательный знак, который никто никогда больше не сможет прочесть. Шифр, чей удел – остаться навек сокрытым. А потом случилось нечто. Поразительное, страшное нечто, оно вышибло почву из-под ног, и Вера пошатнулась, всё её тело сжалось, а по спине пробежала дрожь священного ужаса. Этот момент озарения напомнил ей некий мистический, почти религиозный феномен, будто высоко за облаками прогремел божественный голос, и бывший гонитель в один миг сделался самым верным апостолом. В памяти, как при ускоренной перемотке видеоплёнки, пронеслись страшные и немыслимые картины минувшего дня. Будто непреодолимая, чудовищная, многорукая сила всей своей жестокой мощью обрушилась на хрупкую клеть разума Веры, ломая, круша, перемалывая челюстями, растягивая и поглощая. Больно, очень, очень больно. Она желала, чтобы это прекратилось, и в то же время нет, не желала, совершенно не желала – напротив, хотела открыться. Пламенный перст вновь выжигал на её сердце письмена, которые невозможно, нельзя забыть. Как вообще это могло случиться? Как такое в принципе могло вылететь из головы, да как ей только совести хватило? Вера вспыхнула, лицо залила краска. Беспомощное осознание собственной вины захлестнуло её с головой. Она обхватила себя руками. Если бы только можно было провалиться сквозь землю, Вера, вероятно, прямо сейчас летела бы в самый центр планеты. С её глаз в этот миг, казалось, спала пелена, вязкое марево, уродливое порождение порочной связи двоих любовников – сна разума и самообмана. Очертания зимнего города исказились, и всё, всё стало совершенно иным. Таким же, но иным, как если бы поменялся глобальный оттенок на фотографии, в одном месте изменился цветовой баланс, а в другом – точка белого. Вера пыталась что-то сказать, но лишь открывала рот, как рыба, выброшенная на берег. Она потеряла дар речи, она глотала слова, подобно человеку, просидевшему дома несколько лет, чьим обществом всё это время были персонажи манги. Вера и раньше с трудом выражала свои чувства, но сейчас? Уместных слов просто не находилось. Она очутилась там, где начинаются и где заканчиваются дороги всякой души живой, у врат великого молчания. Будто прикоснулась к чему-то невыразимому, неизмеримо более высокому и оттого манящему, отчаянно, вплоть до горьких, тоскливых укольчиков в самое сердце. Такое случается, когда вспоминаешь первую любовь своей юности. Для Веры, правда, то была вторая. Она поняла, что так нельзя, что если так продолжится, то она потонет прямо здесь, в своём же собственном океане воспоминаний, ничего не замечая и никого не слушая, и даже если произойдёт нечто страшное, город вдруг подвергнется бомбардировке, а на улицах взвоют сирены – она так и продолжит стоять, бессмысленно уткнувшись в эту кирпичную стену, на этот белый квадрат. Надо собраться. Вытащить себя за волосы. Один-единственный раз в жизни. Вера цеплялась за каждый повод, лишь бы выбраться из состояния странного священного трепета, в который её ввергло внезапное изменение модуса реальности. Вера резко обернулась и подбежала к Михаилу. — Застегнись поплотнее, — недовольно пробурчала она, отводя глаза, в которых всё ещё сияли льдистые, полубезумные отблески, — мы же там почти замёрзли из-за тебя. Ты ведь не думал, что мы тебя бросим?.. — Вера не стала ждать и сама проверила, насколько плотно на Михаиле сидит пальто и на все ли пуговицы оно застёгнуто. В этот момент она чуть-чуть походила на заботливую сестру, которая печётся о своём чрезмерно смелом братце. Телефон Вера проверять не стала. Ей почти никто не звонил, а немногие звонки, которые до неё доходили, всегда заставляли Веру нервно дёргаться – либо спам, либо из колледжа звонят, чтобы сообщить об исключении, либо... либо то, о чём размышлять ей было очень неуютно.

Пытка продолжалась. Едва она спаслась из криокамеры, не успела ощутить облегчение от мысли, что никто ещё не исчез, что неведомое нечто никого пока не успело затащить в свою прожорливую пасть, как один из тех, с кем судьба свела Веру, сам, сломя голову, бросился навстречу собственной гибели. Сказочное безрассудство. Ещё и без верхней одежды. Серьёзно? Вера, пошатываясь, встала, и неуверенно направилась к двери. Ей абсолютно не хотелось идти навстречу неизвестным опасностям, которые прячет в себе белая мгла. Всё тело ныло от холода, ломки и страха, она отчаянно желала забиться под самый дальний столик кафе и ничего, совершенно ничего не предпринимать. Она в принципе ненавидела действовать, её жизненным путём последние несколько лет был чистокровный эскапизм, а здесь, так или иначе, тебе придётся идти вперёд, а хочется этого или нет – то совершенно неважно. — Слушайте, он же замёрзнет там до смерти, — Вера обернулась к остальным, поочерёдно на всех посматривая, — я... я согласна. Мы должны пойти, — заявила Вера бесцветным тоном, за которым скрывался скверно спрятанный страх, страх обречённого человека, — должны, — повторила она, будто пытаясь убедить себя саму, что риск в данном случае оправдан. Да, она была немного знакома с Михаилом, и именно поэтому прекрасно сознавала, что парень способен наворотить много очень странных дел, которые, в лучшем случае, заставят окружающих покрутить пальцем у виска, а в худшем могут закончиться крайне плачевно для самого Миши. Вера должна была уделить ему побольше внимания. Раньше. Пока ещё было можно. Но она оказалась слишком занята своими собственными переживаниями, и это сыграло с ней злую шутку. В очередной по счёту раз, кто бы сомневался. Сколько можно тонуть в молоке, можно ли попытаться исправить хоть что-то? Вылезти из кувшина, сбежать прочь? Что же. По крайней мере, стоит попытаться.

Запас стойкости подошёл к концу, не продержавшись и нескольких минут. Несколько ободряющих слов оказались последним штрихом, а явное предчувствие скорого распада собственного тела стало для Веры настоящим эмоциональным шоком. Нет, только не такая смерть. Лучше приложиться головой о железную балку. По крайней мере так ты точно будешь уверена, что духовная часть твоей личности не останется здесь, привязанная к этой метафизической тюрьме, заключённая в ледяном аду навеки. Теперь Вера чувствовала лишь всеобъемлющую панику, мысли хаотично вертелись в голове, как снежинки в диком, первобытном танце, бесконтрольно летящие в разные стороны. Она еле-еле дотащилась до выхода, последовав за Сашей. Вера промёрзла до костей, едва живая от холода, а чёртово пальто грело немногим сильнее, чем рваное одеяло, на котором дрыхли местные бомжи. Думать было невероятно сложно. Голова полнилась тысячью голосов, некоторые принадлежали маленькой трусливой Вере, иные, совсем слабые – Вере рациональной, многие – Вере отчаявшийся, или Вере, которая в тысячный по счёту раз хочет просто лечь и тихонечко умереть в уголке, наплевав на всё, включая своё недавнее, откровенно показное спокойствие духа. Среди всей этой прорвы мыслей Вера смогла выцепить парочку. Особенно, как ей показалось, важных. Согласно первой, на кухне они всё-таки дотронулись до какой-то невидимой струны, до которой, быть может, дотрагиваться не стоило. Ситуация заметно усложнилась. Вера не знала, о какой конкретно незримой струне шла речь, и она сомневалась, что, если отмотать прошлое назад, ошибки удастся избежать. Ведь место, в которое их занесло – одна сплошная ловушка. И эта мысль подводила её к очевидным выводам, к той самой второй мысли. Если они оказались в ловушке, то наверняка где-то поблизости должен прятаться охотник. Неспроста подпространство раскрылось именно здесь, сейчас, в этот день и в этом месте. Неизвестные, чертовски сильные акторы пытаются помешать им докопаться до правды, пытаются предотвратить расследование, способное пролить свет на обстоятельства смерти Сони. Всё это просто не может быть банальным совпадением. Но кто? Кто поместил ловушку им под ноги, кто расставил по краям сцены мистические якоря, внутри которых развернулось локальное междумирье? Иллюминаты, розенкрейцеры? Может, местное отделение мирового оккультного закулисья? Масонская ложа? Комитет трёхста? Нормально соображать в этот момент Вере толком не удавалось, и на память ей некстати приходило множество наименований, почерпнутых из конспирологического интернет-фольклора, который она так любила. Вера рухнула на кресло в уголке, где сидела в самом начале. Её била крупная дрожь. — Там, — она едва смогла выдавить из себя что-то связное, дрожащим пальцем указывая назад, на кухню, — зверски холодно. Там никого нет. Никого живого, точнее, — подчеркнула Вера, — и всё насквозь обледенело, криокамера буквально, — не спрашивая разрешения, она приложилась к бутылке. На этот раз пить алкоголь было невероятно приятно. О его качестве Вера даже не задумывалась. — Мы... нам стоит поразмыслить над тем, что делать дальше, — на одно ужасное мгновение Вере показалось, что её плоть вновь распадается на маленькие частички, покрывается сетью пиксельных помех. Глаза Веры расширились от ужаса, но наваждение миновало. Она окинула взглядом собрание. Вроде бы никто пока не исчез. Ведь никто, правда? Память опять становилась податливой, как желе, лишённое формы. Ей казалось, что она забыла некую важную вещь, но была не уверена, что это за вещь и существует ли она вообще, не является ли образцовым примером ложного воспоминания, порождением игры её сознания, бьющегося в истерике от липкого, скользкого страха. Возможно, стоит просто подождать, закрыть глаза? Посидеть так несколько минут, и всё пройдёт, она проснётся, обнаружит себя в собственной постели, заметит, что она напрочь раздавлена после самой тяжёлой дозы за всю жизнь, что она лишилась остатков способности к различению вымысла и реальности. Это ведь даже не первый раз, когда она настолько глубоко проваливается в свои наркотические сны. И сейчас наверняка то же самое, иначе просто не может быть, разве нет? Надо просто взять и проснуться наконец. Всё снова станет так, как раньше. Как бы ей хотелось в это верить. Но, несмотря на бредовые желания, Вера понимала: они действительно по уши влипли в серьёзные проблемы. И нет иного выхода, кроме как попытаться прорыть себе тоннель наружу. Глотая холодную, мокрую землю, грязный снег, жутких насекомых и прочую дрянь, какая попадётся в процессе. Архитектор этой грёбаной ловушки не оставил им выбора.

Вера открыла дверь, ведущую на кухню. Происходящее там не поддавалось никаким логическим объяснениям, однако порой, чтобы сохранить уверенность в себе, либо же, как минимум, базовую видимость таковой, следовало отбросить логику. Некоторые вещи ей просто не поддаются, они существуют независимо, по своим собственным, внутренним законам. В конце концов, человеческая логика – это просто конструкт. Некая система, созданная людьми для максимально комфортного описания мира, данного нам в ощущениях. Она эффективна, когда речь заходит о контроле над тем, что поддаётся контролю, но напрочь ломается, как только на горизонте событий появляется нечто, неспособное уложиться в её рамки, нечто слишком огромное, или же наоборот, беспредельно крошечное и мимолётное, настолько, что ускользает, как только попытаешься коснуться. Как утренний морок во время сонного паралича. Вера вошла на кухню, приняв на себя демонстративно мрачный, решительный вид человека, который повидал в своей жизни некоторое дерьмо. Она старалась не задевать силуэты, застывшие в замороженном стазисе безвременья. Вера понятия не имела, что произойдёт, если войти с ними в контакт, и не очень-то хотела пробовать. Кажется, за всю свою жизнь она ещё никогда не попадала в подобные передряги. Она видела множество явлений, само существование которых являлось неправильным с точки зрения законов физики, но сейчас она сама попала внутрь подобного явления. На краю сознания играли безумные искорки, искорки паники и страха. Она не знала, сможет ли выбраться, сможет ли кто-то вообще выбраться, какого дьявола происходит. И самый главный вопрос: из-за чего. Не знала, но отчаянно старалась делать вид, что всё хорошо. Чтобы не спятить окончательно. Саша стоял напротив форточки. Судя по всему, закрыли её совсем недавно. Теплее, впрочем, пока ещё не стало, по ощущениям здесь сейчас настоящая морозилка. Вера поёжилась в очередной раз. Похоже, парень был шокирован не меньше, чем она. — Если тебе от этого станет легче, — унылым тоном промолвила Вера, подходя к Саше откуда-то сбоку, — я всё это тоже прекрасно вижу. Тени, похожие на людей. Аномальный холод, — она дохнула на руки, пытаясь немного их согреть, — что-то пошло не так. Вляпались мы, короче, — Вера пожала плечами, — попытаемся выбраться. Вместе, — не то чтобы они стояли перед большим количеством вариантов выбора, — иначе рискуем застрять здесь надолго. Только, — она постаралась выбрать как можно более мягкий тон, — только помни. Ты не сошёл с ума. И мы все, — она сделала короткую паузу, — пока ещё живы. Бессильно, содрогаясь от предположений, каждое из которых было безнадёжнее предыдущего, Вера, тем не менее, пыталась казаться крутой, выказывая напускное спокойствие перед лицом кошмара, нарастающего, как снежный ком. Она догадывалась, что долго такими темпами не протянет. Её поддержки по жизни не хватало даже на одного-единственного человека, на неё саму. Однако сейчас Вере жизненно необходимо было убедить саму себя, что её чувства всё ещё принадлежат ей и находятся под её контролем. Если поддаться эмоциям именно в этот момент, то всё, песенка спета. Она, может, и не против была бы умереть. Но только не таким нелепым способом, не в этой дыре между мирами. И не сейчас.

Вера ничего не ответила на скептический комментарий Егора, лишь слегка пожав плечами. На её лице мелькнула грустная, немного ностальгическая улыбка. Атеисты. Склонные отчаянно держаться за множество условностей своей повседневной жизни. Они продолжают это делать, даже когда холст реальности на глазах покрывается трещинами и рвётся, открывая глазам невыразимый горизонт истинного мира, для которого материя является лишь ширмой. В чём-то Вера им завидовала. Быть такими толстокожими, не бояться один-единственный раз свернуть не туда, не в тот переулок, и навсегда потерять там себя, свою личность, последние крохи своего рассудка. Жизнь в мире простых вещей. Как классно, должно быть. Ответ Егора напомнил Вере одну историю из её прошлого. Вроде и не так давно это было, всего-то несколько лет назад, но с тех пор, казалось, миновал срок в несколько жизней, настолько сильно и так радикально всё поменялось. ✧ ✧ ✧ Как-то раз Вера, вместе со своим отцом и с ■■■■■ отправилась за покупками на местный вещевой рынок. Тысяча мелочей, приятных для глаз, а в продуктовых лотках много вкусностей. То были самые снежные и холодные декабрьские деньки, город застыл, ожидая новогодних праздников. Всё вокруг замело, сугробы по колено. Они как раз возвращались, в обеих руках пакеты с покупками. Счастливое время, почти беззаботное детство. На повороте им пришлось пройти через небольшой замёрзший парк, и тут внимание Веры привлекло нечто необычное. На снегу, в нескольких метрах от тротуара, расположилась рыжая кошка с пышной, блестящей шёрсткой. А вокруг неё – распустившиеся цветы. Кошка свернулась клубком, цветы сияли всеми красками лета. Флоксы, бальзамин, бегонии, георгины. Ромашки, маки и одуванчики. Такие яркие. Казалось, даже ярче, чем в летний сезон. И это зимой. В декабрь. Ненормальная картина. Вера остановилась, приблизилась. Кошка не обращала на неё внимания. Вера присмотрелась повнимательнее и заметила, что кошка какая-то странная. Её печальный взгляд был устремлён в одну точку, лежавшую где-то вдали. Будто в бесконечность. Она не обращала внимания на Веру, хотя дворовые кошки, как правило, при виде человека сразу же драпали. Как кошка, так и цветы вокруг неё едва заметно подёргивались цепочкой странных визуальных искажений, немного расплываясь по краям, совсем как мираж в пустыне. — Погодите, — крикнула Вера остальным, — здесь кошка. И цветы, — она протянула руку, стянув перчатку и попытавшись погладить кошку, но рука прошла сквозь пустоту и уткнулась в холодный снег. — Какая ещё кошка в таком месте, — снисходительно усмехнулся отец, не замечая ничего необычного, — давай, дочурка, пойдём домой, а то замёрзнешь. Не копайся в снегу голой рукой. Вера, ощутив непонятное упрямство и привычное раздражение оттого, что ей снова не верят, попробовала схватить пучок ромашек, но вновь ничего не вышло. Пальцы ухватили лишь пригоршню мокрого снега. — А нечего было шмаль ночью курить, — от ■■■■ последовало ироничное замечание с самодовольным смешком, сказанное, тем не менее, достаточно тёплым тоном, — я же говорю, заведёт тебя эта дорожка не в те дебри. Понятное дело, будет всякая херь мерещиться. Отец Веры промолчал, сделав вид, что ничего не слышал. Он любил свою дочь и позволял ей очень много вещей, которые другие родители никогда бы не разрешили своим детям. Быть может, даже слишком многое позволял. И на слишком многое закрывал глаза. Несколькими месяцами позже Вере рассказали, что на том месте, где ей привиделись цветы с кошкой, когда-то стоял деревянный крест, который власти города поставили в память о ветеранах, погибших на великой войне. Потом на этом кресте местные малолетние сатанисты распяли котёнка, а потом, спустя ещё какое-то время, по приказу новой городской администрации крест демонтировали и отправили на свалку. От клумбы с цветами, высаженными вокруг памятника, тоже ничего не осталось, а раньше там и флоксы росли, и георгины. Призрачные цветы, призрачная кошка. Может, и правда шмаль виновата, так сходу и не отличишь. Но если странность видишь не только ты, но и остальные, то в достоверности происходящего становится сложно сомневаться, разве что ты совсем Фома неверующий. Но ведь даже Фома в своё время признал, сколь сильно ошибался. ✧ ✧ ✧ — Да, конечно, — Вера, наконец, заставила себя что-то сказать, чтобы развеять гнетущую тишину, которая ненадолго воцарилась в зале для гостей, — но мы не сможем конструктивно поговорить, пока здесь стоит такой дикий холод, — она добавила это не для красного словца, у Веры зуб на зуб не попадал, причём дело было далеко не в одной температуре, — а ещё, — она попыталась подобрать слова, чтобы звучало не слишком глупо, — а ещё у меня несколько дурные предчувствия. Пожалуй, я тоже пойду, загляну на кухню, — Вера встала, — две головы лучше, чем одна. Она не хотела честно признаться, что ей было просто немного боязно оставлять Сашу в одиночестве. Вера имела теоретическое представление о том, что такое пространственные аномалии, как они функционируют и как легко потеряться в такой навсегда, просто приняв парочку неверных решений. Можно, в конце концов, просто привлечь к себе внимание кого-то из тех, кто живёт вовне. Такие встречи редко заканчиваются добром для человека, особенно неподготовленного. Обхватив себя руками, чтобы хотя бы чуть-чуть спрятаться от холода, который пробирался сквозь дырявое пальто и жестоко покалывал тело, Вера направилась на кухню следом за Сашей, с трудом представляя, что именно ей предстоит там увидеть, но смутно догадывалась, что ничего хорошего.

Вера протёрла глаза кулаком. То, что происходило вокруг, явно выбивалось из привычного ритма вещей. Другой человек на её месте мог бы начать сомневаться, не приняла ли она утром очередную дозу. Чисто машинально, не отдавая себе в том отчёта, как нередко и бывает. Но за всю свою жизнь Вера повидала немало странных штук. Набитая с годами интуиция подсказывала ей, что это как раз оно самое. Очередная странность. Масштабы, правда, на сей раз несколько побольше калибром, что чуть-чуть пугало. Вера была стопроцентно уверена, что не сидит под химией, иначе бы ей не пришлось так страдать всё это время. И что она не пьяна. Пока ещё нет. — Эй, — осторожно начала Вера, — мне только кажется, или со снегом что-то не так? — она мгновение помолчала, — а ещё больно тихо, — Вера поёжилась, — не нравится мне всё это, если честно. Она встала, чтобы вновь накинуть на себя своё поношенное пальто, которое сбросила, когда садилась за столик. По влажной от пота подкладке пробежала лёгкая полоска изморози. Вера даже не удивилась. "Вот и пригодилось пойло, — невесело подумала она, — с ним мы хотя бы согреемся". Чертовщина какая-то.

Мир перед её глазами подёрнулся алой дымкой. Во всём теле горело невыносимое желание. Вера молча выслушивала, как общаются между собой остальные, со всей силы делая вид, что с ней всё в порядке, что она в норме, что ей, в конце концов, ничего не требуется. Однако сейчас она поняла – необходимо что-то сказать. На то, чтобы продолжать притворяться мебелью, сейчас требуется заметно больше сил, которыми Вера, будем откровенны, не располагает. И, в конце концов, пара глотков дрянного алкоголя может чуть-чуть ей помочь. Совсем малость. Рассеять танец демонов, которые хотят устроить очередную вальпургиеву ночь в её голове. Она протянула руку к бутылке. — В деле, — немногословно, почти безразличным тоном, с непроницаемым выражением на лице ответила Вера. Она не стала ничего обещать. Она знала, что грош цена её обещаниям, что она не всегда способна держать под контролем вещи, которые с ней происходят. Однако всё же Вера обладает какими-то знаниями. Она неплохо ориентируется во тьме этого города и на опыте знает, какова может быть жизнь за гранью закона. Во тьме в целом комфортнее, чем во свете – не так видно, что ты насквозь больна. По крайней мере, она попытается помочь. Сделает всё, что только можно. Чтобы поднести Соне последний подарок. Чтобы было не так больно. Чтобы починить этот сломанный мир. Если поблизости нет часового мастера, придётся ей самой стать этим мастером. Она сделала глоток из бутылки. Дешёвое пойло обволокло её горло огненным водопадом, даря Вере странное чувство целостности. Свежести. Вера вернула бутылку в центр стола, предоставляя и остальным шанс присоединиться к алкогольному причастию. Во всём этом было ощущение единства. — И я бы на твоём месте, дружище, — мрачным тоном произнесла она, обращаясь к Михаилу, — была бы поосторожнее с метафорами. Она сомневалась, что странный парень, с которым она регулярно общалась в психдиспансере, делилась переживаниями, ожидая своей очереди к тому омерзительному врачу, был способен совершить по-настоящему страшный поступок, поставив жирную точку в тетрадке своей жизни. Не смешно, короче. Хотя, судя по всему, сегодня день не самых смешных шуток.

Утром её разбудило громкое воронье караканье под окнами. Несколько чёрных птиц расселось на фонарных столбах и ближайших к ним деревьях. В комнате Веры стоял холод, который просачивался внутрь сквозь форточку, оставленную слегка приоткрытой. Краска на оконных рамах давно облезла, на одном из стёкол виднелась трещина. Вера знала, что тепло расслабляет, а спать слишком долго ей не хотелось. Не сегодня. Правда, была и ещё одна причина. В эти дни даже сон не доставлял ей прежней радости. Вчера она сидела перед толстым монитором до последнего, всеми силами пытаясь избежать очередной дозы. Она нуждалась в химии. Сейчас, пожалуй, даже больше, чем когда-либо. Столь незабвенно чёрных дней, подобных нынешним, в её жизни было не столь и много. Несколько лет прошло с последнего раза. Она не любила вспоминать. Прошлое должно остаться в прошлом. Есть множество пространственных плоскостей как в оттенках серого, так и в чёрном спектре. Ты как-то выживаешь, тянешь эту лямку, но потом падаешь на самое дно. Тебе кажется, что всё, гаже не станет, пытаешься найти некое умиротворение в таких мыслях, но внезапно трухлявые доски этого дна ломаются под твоим весом, и ты падаешь вновь, ещё дальше, туда, где множество острых штырей ожидают момента, чтобы пронзить твоё сердце, израненное ещё после первого падения. А что потом? Потом тебе приходится учиться вновь. Как жить, когда всё внутри кровоточит. Как делать вид, что тебе плевать. Как притворяться, что ты ко всему безразлична. Как смотреть на мир с пустым выражением в глазах, чтобы этот мир не увидел, как тебе больно, и не решил надругаться над твоим страданием. Падающего всегда толкают. Надо просто сделать вид, что не падаешь, даже если ты на всех парах летишь в пропасть. Иначе нельзя. Иначе твоя чёртова жизнь сожрёт тебя окончательно. Вера встала с постели, открыла банку с энергетиком и начала одеваться. На душе скребли кошки. Взгляд непроизвольно тянуло в сторону ящика, в котором Вера держала химию. Сопротивляться было больно. Сопротивляться не хотелось, эта боль казалась такой несправедливой, незаслуженной. "Правильно сделала, что вчера сдержалась, — подумала она, — иначе спала бы до сих пор". Накинув на себя старое, потрёпанное шерстяное пальто с десятком разноцветных заплаток, Вера поспешила открыть дверь, не обращая внимания на сонное старушечье бормотание насчёт того, какая же Вера неблагодарная шлюха, за дозу наверняка готовая отдаться первому встречному. От безнадёжной алкоголички подобные вещи было особенно иронично слышать. Она открыла дверь в кафе "Холодок". Не самая надёжная, довольно жалкого вида, дверь, тем не менее, настолько пропиталась сумрачной мощью вечной зимы, что Вера еле-еле смогла сдвинуть её с места. "Им бы сделать с этим что-нибудь, — с лёгким раздражением пронеслось в голове Веры, — такими темпами она обледенеет окончательно". В кафе собралось несколько человек. Некоторые пришли, некоторых она с первого взгляда не заметила. Вера подумала, что с этими людьми её соединяет та невидимая, хрупкая ниточка, которая так легко обрывается, которую пытаешься сберечь сколь возможно долго. Не всегда получается. Чаще всего не получается, на самом деле. Это ниточка памяти. О Соне. В отдельные часы, полные какого-то особенного отчаяния, Вера размышляла об этой трагедии и не могла поверить, что нет больше звёздочки, что взошла на стальной, безжалостной глади северных небес. Она наполнила её повседневность смыслом, впервые за много-много лет, а потом исчезла с альбома жизни, будто никогда и не было её. Как же много хотелось сказать ей. В стольких вещах признаться. Вера знала, что Соня всегда поймёт. Создавалось впечатление, что такая, как она, не может умереть по определению. Но приходится смотреть фактам в лицо. Сони больше нет, а это значит лишь одно – мир вокруг поломан начисто, с ним что-то не то на фундаментальном уровне. Будто какой-то ключевой закон отказывается работать, либо работает совершенно неправильно. Механизм вселенной даёт очевидные сбои. Найдётся ли часовщик? Вера вошла внутрь, кивнув остальным, и с мрачным видом устроилась где-то в уголке. Кого-то она знала с детства, а кого-то встречала только мельком. Но встревать в разговор первой Вере было в любом случае неуютно.

...but tonight we're still alive we're watching the world end one more time leaving our thoughts and fears far behind... ~◈~

Привет. Мне тоже хочется.

Весьма печально, что Огрена нельзя выбрать. Мне он нравится. Такой тупой и брутальный, прямо образец спутника жизни для моего персонажа-гномки. В первые прохождения кувыркалась с Зевраном, но теперь он начал казаться слишком смазливым, слишком манерным и стал откровенно раздражать. Алистер... Окей, будем честны, Алистер – нытик, хотя его юмор, пожалуй, по-своему очарователен. Однако увы, в последнее время мне чаще доставляет издеваться над бедолагой-рыцарем, чем окутывать его сетями любви. Недавно впервые начала романтическую линию с Лелианой. И... Просто очарована.

Мои предпочтения, наверное, могут показаться нетипичными. Скажем так, Лотеринг раздражает по той же причине, по какой устаёшь от постоянного прохождения стартового подземелья в каком-нибудь TES IV. Долго, знакомо, не слишком интересно. Скучно. И ещё Убежище с горным храмом. В последний раз удалось разнообразить процесс, когда для виду согласилась на осквернение, а потом перебила всех культистов аккурат под носом их собственной чешуйчатой пророчицы. Глубинные тропы интересны своей жестью и погружением в прошлое гномов, а Тень... Чёрт возьми, это же Тень, а я от магов и магии DA буквально без ума. Конечно, я её люблю, и проходится совсем незаметно. Но Лотеринг и Убежище... Хмф.

И его с почестями похоронили? )0 У меня все стабильно живы, хотя играю на кошмаре, а из хилов – только мой персонаж, ориентированный больше на магию духа и энтропию, с одним-единственным лечащим заклинанием. Приходилось каждые две секунды ставить тактическую паузу, оценивая ситуацию. С лотерингским торговцем всё просто. В последнее прохождение вообще помогла ему, ибо жрица начала бесить. Отыгрыш такой отыгрыш, хех.

Аналогичная история с Microsoft Office, кстати говоря. В итоге через iTunes вынуждена была подписаться. Когда увидела региональные ограничения на сайте, то помню свою реакцию, по-настоящему взбесилась. Довольно интересно, сколько подписчиков теперь останется? Как бы таскаться пешком каждый месяц в магазин неудобно, а годовой Gold позволить могут далеко не все. После нескольких лет удобной онлайн-подписки это отбивает всякое желание поддерживать сервис звонкой монетой, откровенно говоря. Через консоль, к слову, подписаться тоже нельзя? Я её с прошлого года не включала, не уверена, как оно. Но если нельзя, то это полный, глубокий и жалкий отстой. Нет информации, какие именно страны, помимо РФ, затронула эта бредовая политика? Ну. Чтобы не так обидно было, хе.

Не помню точно. Первый раз прошла, когда совсем мелкой была. Тогда игра показалась довольно страшной (кровь, порождения тьмы, безнадёга) и тяжёлой (слишком быстро убивают, лол), что забавно, ибо сейчас с лёгкостью на кошмаре. Раза три - за эльфийку-мага. Один раз за благородного гнома, и за человека голубых кровей тоже где-то... Один. Интересно, что каждое новое прохождение воспринимается как истинное. В твоём собственном персональном каноне точно. Наверное, такой эффект рождается, в первую очередь, благодаря глубокому погружению в образ персонажа. Ему сочувствуешь, даже если ведёт себя, как редкостная сволочь - все помнят момент с жадным торговцем в Лотеринге, да? Хотя во время предпоследнего прохождения за магессу моя героиня казалась практически святой. Сейчас воротит от такого, а тогда всем помогать было приятно. Чувствуешь себя прямо хорошей такой.