"Сорок шесть? Как это сорок шесть? " -Закрутился немой вопрос в голове, но переспросить он конечно побоялся. Это был не тот вопрос, что был достоин советского солдата, пускай в голове у него происходит что угодно, но для внешнего мира он должен был оставаться солдатом. Плевать было на то что именно сейчас, ему хотелось кричать просто для того чтобы услышать собственный голос. Крикнуть "Не удержим же!" и услышать бодрое и ободряющие "Не бойся Андрейка, ещё как удержим! Они у нас гореть будут!" чтобы сразу стало легче. Но это не то что от него ждали, было страшно, но другим как же, сейчас когда казалось что уже всё, он просто постеснялся, потому что ни дядя Толя что сосредоточенно глядел вперёд, ни Вася, ни Командир не кричали, не хотелось быть первым, а если закричит и запаникует непременно кто-то подхватит, ведь так всегда бывает, либо кто-то подхватит, либо заткнут пинком ботинка, хотя последнее сейчас казалось ему совсем не лишним. Совсем-совсем не лишним.
Когда он в первый раз увидел новенькие блестящие танки, ему показалось что ничто не может свалить эти могучие мобильные крепости, а их пушки, что били далеко и мощно, непременно несут смерть фашистам с каждым выстрелом. Теперь ему виделось что они сделаны из фанеры или тонкого картона, а он как ребёнок сидит сжавшись в клубок в этом тесном ящике и только советские мальчишки кидают в него камни что отдавались глухими ударами о хлипкие стенки "Бум-бум-бум!" Или нет, это было горсти земли что комьями спадают на крышку заколоченного гроба, с каждым разом всё больше ограждая тебя от мира живых, уменьшая шансы на спасение, не вердикт что подписан давным-давно. Нет, лишь окончательно разбивая все хрупкие надежды на то что сможешь встать и сказать "Погодите братцы, я здесь, я ещё живой, я ещё пригожусь"
Он мог бы искать в своей душе желание совершать великие поступки, такие как защита родины, или найти там ненависть что придала бы сил биться пока тело не рассыпалось бы в прах, но так и не нашёл бы их. Потому что понял, что сейчас он не слишком отличен от ребёнка сжавшегося где-то в импровизированном штабе, он думал, что неудержимое давление войны изменит, выковав из него что-то путное, если не сейчас то потом так уж точно. Но нет, по прежнему было страшно и всё повторялось опять. Это было страшней всего. Что дало ему это время? Теперь у него было горсть навыков, не стоявших и грязи в реальном сражении. Он всё ещё был нерешительным, мир всё ещё был безумным, и он не знал как хоть что-нибудь изменить пока его не пнут. "Мам, пап, все, мне очень-очень жаль" Столько времени потребовалось, чтобы понять очевидное, и то с второго раза. Одна была надежда, что ему всё таки ещё удастся выбраться из танка и продать жизни подороже, по цене пяти гранат и одного, если повезёт, подбитого танка. А какова она цена жизни солдата? Танков было сорок шесть, а может уже и больше, нельзя было быть в чём-то уверенным, даже этот отчаянный поступок ничего не изменил бы. Но даже этот маленький кирпичик вклада в победу, ему сделать возможно уже не удастся.
Сорок шесть танков? Так сказал Дядя Толя, переспросить он побоялся, а сам сосчитать не мог, грязь закрывала обзор, ему оставалось только удивляться как он смог так быстро всех подсчитать. Он видел только то, что их было много, очень много, совсем много и самому ему их не подсчитать. Да и зачем? Емэто не поможет. Цифры мешали. Они только подогревали уверенность в том что всё равно не удержать, даже несмотря на всё мастерство и меткость командира, подбившего "тигра" парой метких выстрелов и минные заграждения, им не удержать высоту от такой стальной армады, совсем никак.
Именно от этой безысходности захотелось закричать, хотя бы для того чтобы услышать свой голос. Но в лёгких уже не было воздуха, лишь гарь и сажа, как и не было сил чтобы крикнуть, да и крика своего он бы не услышал. Все звуки превратились в монолитный и непоколебимый звон в ушах. Но не исчезли совсем, они превратились в нечто иное, идущие от самого сердца, ощущаясь иначе, всем телом - болью и дрожью в теле, дрожью брони, дрожью земли от рвущихся снарядов. Он не мог сказать где, рядом или далеко, просто ощущал, как мир ходит ходуном, как в священном писании, падает небосвод, с молниями и огнём небесным, что раскалывает землю. Но он не увидит и этого, потому что здесь среди дыма и гари, рвалась и эта хрупкая ниточка связи с внешним миром. А слезящиеся глаза не могли что-то различить кроме этой самой гари и дыма. Там, где-то очень далеко за пределами стальной брони танка, что-то непрестанно рвалось, искрилось, полыхало, скрежетало, визжала, и никто не ведает что ещё, он уже отчаялся разобраться во всём этом. Кажется... это был конец. Только бы выползти, и продать жизнь свою подороже, но тряхнула так, что пришлось забыть и об этом. Стало тише, гул что залил уши превратился в сплошной металлический резонанс, наверное он будет его слышать до последнего вздоха что может сделал только что, сжавшись и закрыв голову руками.
Что вообще произошло?
-Дядя Толя? Товарищ старший-лейтенант? Вась?.. -Вздох дался с болью, а слова с трудом, с кашлем, он был даже не уверен что действительно произнёс их. а не как во сне, просто прокрутил в своей голове. Танк уже не ходил ходуном, не слышался грохот, хотя не так, не слышался Грохот, а грохот что с буквы поменьше, до сих пор был где-то там, ставшим неотъемлемой частью его жизни, как стук сердца. Но стоило глянуть чтобы понять лишь отчасти что произошло. -Танки, они горят! Горят товарищ старший-лейтенант! Горят! Больше половины так уж точно! Как?!
Но вопрос так и остался бы без ответа, ибо после оцепенения, как мухи после разморозки, серые гробики вновь зашевелились и упрямо, неумолимо, покатились вперёд. Прямо на них.
-На нас идут! Трое!
