Yambie

- Мессир Силенсио! - услышал демонолог оклик Элахиля. - Мессир Силенсио, трибун Красс просил вас к нему зайти. Даже не переоделся. Не спешил. Всё в той же по-домашнему уютной одежде. Слишком длинная, слишком просторная, слишком белая. Согласный кивок на оклик эльфа. Уже иду.

Из Тени демонолог вышел первым.

Салему приснился сон. Вещий или нет. Что в один из осенних дней луна станет подобна редкому алмазу. Крупицы космоса, именуемые звёздами, потухнут, спрячутся в домах небесной пыли, чтобы уступить сиянию ночной госпожи. Не иначе которой впредь терзаться мыслями о необъятном будущем, пока не будет найден истинно-верный ответ. Мало кто в нынешнее время мог похвастаться мудростью, когда над головой пролетел тридцатый год бытия. Элпис, однако, за плечами которой больше одного прожитого века, нежно и даже несколько мечтательно улыбалась глядя вдаль морской глади. Так выглядела и она в самые счастливые дни своей жизни. Стой на ногах уверенно, как и сейчас. Вставай, когда падаешь. В воду полетела склянка зверобоя. Бездна с радостью поглотила то, что многие годы являлось не более чем панацеей. *** Белый. Привлечь и оттолкнуть чужое внимание. Снежинки резвятся в причудливом танце в каштановых прядках и на кончиках ресниц. Холод, но не колючий и неприветливый. Холод пробудившейся весны. Мессиры. Миледи. Avanna.

Тот, кто жил в Тевинтере уже как четыре года, у кого было несколько наивное восприятие о равенстве рас, не мог за что-то ненавидеть или презирать эльфов. Он не родился высокородным. Свыше никто не обещал ему будущего в атласных покоях бессмертного господства. И, тем не менее, насколько понятными могут быть корни скрытого вызова в глазах оборотня, столь удивителен его мгновенный отказ, когда демонолог дал согласие на его предложение пойти на разведку вместе. Разумеется. Они прожили под гнётом не один век. И многие лета их печалью питалось Отчаяние. Некоторые из них готовы дать вызов несправедливости. Мнимая она или нет. Но едва ли они встретят весомый отпор или, неожиданно, руку помощи, согласие, то вспоминают, что являются мышами в своей сути, которые угодили в клетки. Рождённые рабами – рабами и умрут. Свобода – романтика жизни, позволяющая некоторым из них жить дальше. *** Кто ты для него? Кто ты для неё? Кто ты для самой себя? Все трое должны стоять на равных, покорно склонив головы перед своими хозяевами. Но двое шли за ней хвостиками, как будто она матрона древнейшего рода. Провожали её от кареты к дому. Наблюдали, присматривали, за драгоценной миледи. Она уже не молода, но и не стара, если судить по возрастным меркам эльфов. И одета как вовсе не подобает прислуге. Либо это некое подобие чувства юмора у префекта и его семьи, либо её положение здесь особенно. Бесценно. Да если так. Спустя час Салем покинул скверик, чтобы вернуться в гостиницу. К берегу.

В маленькие ладошки зеленоглазого эльфа был вложен мешочек золотых монет и согнутый пополам листок бумаги, внутри которого было записано... «Дорогой Уважаемый Милый Мессир(?) Элахиль Мне необходима настойка зверобоя из местной аптекарской лавки. Это жидкость оттенка светлого чая. Их продают в маленьких склянках, но мне необходима только одна такая. И ещё, если оное не окажется трудностью как таковой, нужна также книга с чистыми страницами. Отблагодарю как смогу за лишние хлопоты» Лекарство - для душевного спокойствия и крепкого сна, но в книге для рисования он нуждался сильнее. В глубине свинцового взгляда таился скрытый вызов. Но я вам неприятен. С чего бы вдруг? В глазах оборотня таился вызов, который, тем не менее, не смог спрятаться от взгляда тёмного леса. В глазах демонолога же явственно читалось ничего, кроме усталости. Салем медленно кивнул в знак согласия на предложение седоволосого эльфа.

В их взглядах что-то было. От того именно их голоса привлекли внимание, оторвав от потока собственных мыслей. Разумеется. Это то, на чём держалась Империя Тевинтер. Это то, что крепко удерживало на ногах высокородное общество. Это то, что младенцы впитывали в себя с молоком матери. Оное не заключалось в чём-то одном, но также не заключалось в чём-то множественном. Это то, что андерц не смог удержать в собственных руках. Салем отвернулся и продолжил дальше водить пальцами по стеклу. Чёрный поглотил белое. Так увидел художник. Так он понял проскользнувшую суть. Перейдём к насущному? Да если на сегодня ещё не закончили.

Кажется, с тех пор как группа покинула Форум Адриана, демонолог излишне растерял рвение к тому, дабы успешно выполнить общее задание во благо Империи Тевинтер. Рвение выполнить каждый этап миссии. Вместо этого блуждал сейчас где-то в собственном лабиринте разума, а не в пределах Тени. Серый уступил белому и одет Салем был по-домашнему, нежели официально. Уютно. Место неизменно – стройная фигура стоит у окна. Пальцы рисуют образы на стекле, вскоре которые рисковали растаять. Крылатая фигура человека падает вниз. К острым скалам, об которые бьются морские волны. Мысли витали в голове. Мысли о насущном. Но озвучивать их не спешил. Возможно, их и не придётся озвучивать вовсе, а лишь слушать чужие речи. Молчание – блаженно.

Их теперь не похоронят в родных краях. Так как полагается. Да если чтят каждую единицу, кои лишили права формирования личности с рождения. Никто не почтит увядшие души. Пусть и безликие. Бумажный кораблик с маленьким пурпурным цветком опустили на морскую гладь. Подтолкнули туда, где был сожжён драккар. Исчез в морской бездне. Грустно, наверно… умереть на чужой земле, а не дома. Тень исполняет желания. Как и мы сами. Осколки тёмной зелени искали высокую фигуру того, чьё время медленно и верно подходило к закату. Фигуру того, кто скинет с себя покров ночи и наденет атлас ткани дня. Того, кто будет смотреть на других свысока, но знает точно – насколько сложная и одновременно лёгкая для понимания эта жизнь. Но что если меня не ждут? Что если меня не узнают? Я её видел. Воочию. Воплоти. А она меня? Кем я буду для неё, если не братом? И для людей, которые её окружают там? Там где проходит её бытие. Вернулся к таверне и готов был выдвигаться в путь по первому приказу. Салем стоит в стороне и о чём-то думает, сомневается и не может решить, добиться единственно-верного ответа, пока глаза созерцают картину неподвижного берега. Прошедшая ночь принесла новую пищу для размышлений.

Тепло наполнено до краёв глиняной чаши и ещё остаётся в кувшине, когда содержимое малых сосудов достигнет дна. Согреты тела, и комната в ночном сиянии больше не казалась сырой. Бушевал огонь минутами и часами ранее, но забыт также быстро, как и потушен. Как на время заглушено эхо неприятных воспоминаний. Не ирония свыше, что для двоих разговоры один на один приходились ночью? Когда труднее всего различать очертания лиц друг друга и также трудно держать притворную маску, кои демонстрировалась в свете общества. И неизвестно чем занимаются соседи под покровом тьмы, на чьи кошачьи хвосты наступают, пока спешат по лестнице в чью-то чужую койку. - Будет честно, если она узнает о тебе так же, как это видел ты, - маг верит, что это не наваждение. Но твёрдо знает, что подобное не случается просто так. - Её жизнь для тебя закрыта? Быть может, имя? Над переносицей немого подзаборника выступила морщинка. Правда то, что сирота, нет, каждая сирота хочет узнать корни тех, кто приходился роднёй по крови. Говорят, что будет честно, а правильно насколько? Не знал, как она прожила добрую часть своей жизни и как поживает сейчас. Кем является сейчас. Нуждается ли в переменах, неожиданных и резких, насколько сам демонолог мог оных пустить к собственному очагу. Он обнял одиночество. И пока не спешил, опасался, пускать в объятия кого-то другого. Кого-то чужого. Родного, как казалось, но неизвестного. Пусть и природа названного провидения твердила иначе. «Улва» Определяет ли имя будущий нрав ребёнка, как многие взрослые в подобное верят? Мальчика назвали тихим. Девочку – волчицей.

- Это твоя возлюбленная? - спросил мужчина прямо, глядя на каштановые локоны. Был ли у Салема отец? Говорили ли с ним вечерами у камина о том, как будет устроена суровая взрослая жизнь. Тяжелая потеря или отсутствие знания о том, что такое вообще семья тяжелой печатью висело на немногословном талантливом юноше. Но кто же она, мать, любимая, подруга из детства. Кто та, что охранял сны юноши от червоточины. Возлюбленная... возлюбленный? Горячо любимый человек. Человек, в котором души не чаешь. Человек, ради которого отдашь собственную жизнь. Человек, с которым связываешь нить судьбы, рвёшь, раз-два-три, и вновь завязываешь в крепкий узелок. Облизать тонкие губы, как если бы познал вкус нового плода. Неведомого ранее. Зажмурить глаза от того что он слишком кислый али сладкий. Нет. Такого человека не было в его жизни. Никогда. Вряд ли... испытывал необходимость в присутствии оного. Вряд тот смог понести груз ответственности, выдержать вызов бытия, в самые тёмные времена немого подзаборника. Чужие и чужими остаются. «Я был не единственным ребёнком в семье. Насколько знаю. В круге той, которой родился, но не вырос. Но я никогда не встречал её, эту женщину, в жизни. Только её образ в Тени. Это не плод фантазий, не наваждение. Она существует в яви и живёт своей жизнью» Низменно, благородно, легче или тяжелее пера – одному Создателю ведомо.

- Ты знаешь, что надежда редко обретает столь чёткий образ? - спрашивает у немого мага. Она незыблема и тревожит душу, но только рядом с немым магом наречена быть образом чётким, по необходимости мага, а не его вкусам. Идеалами заведуют демоны желания, и стоит особенных усилий отречься от внушенного Создателем стремления к красоте. Он знал, что редко вовсе миролюбивые духи Тени приобретают какой-либо чёткий образ. Даже духи поддерживаемые магию целителей могли оставаться не более, нежели сгустком дыма. Пепла и снега. Оставаться неведомыми для носителей десятки лет, которых благословили божественным даром. Но он общался с демонами. С теми, кто в своей сути обладал физическими оболочками, основой которых служили человеческие пороки. Умы народов – холст. Их страхи – палитра. Надежда была чем-то новым, если не чужим. Лишним. Салем утвердительно кивнул на вопрос некроманта. Ночь грозилась перейти в утро. В скором времени. Но сна всё ещё нет ни в одном глазу. Он мог остаться здесь.

Не то, чтобы он уважал старость. Искал мудрости с излишком. Совета. Не то, чтобы за одно мгновенье он стал бы боготворить этого человека, словно оный был ему отцом или братом. Всегда присутствует самая малая капля неверия. Сомнения об истинных мотивах того, кого слушаешь. Неуютно? Нет… Во рту не ощущался привкус пепла. Ему не казалось, что он тонет в пучине тёмной магии, словно в каком-то болоте. Проживший долю своей жизни, желавший прожить ещё самую малость, как желает оного любое создание. Обычный. И не такой как все. Люди не могут жить без проблем. Зачахнут без этого, а не от близости смерти. Лишь когда костлявые пальцы коснулись бумаги с рисунком, Салем понял, что некромант имел в виду. Сами в порядке? Он нахмурился. Кивнул. В порядке. «Принести воды? Что-нибудь раз я здесь» Поинтересовались вопросом, кои записан в верхнем углу края бумаги.

И только потом некромант замечает бдящего мага. Тяжело садясь, с рваными чёрными крыльями своей магии, упирается кистями в край постели. Хотелось бы было что-то сказать, но ком в горле давит слова, что так и не родились на свет. Если он здесь, проблема с кунари решена. Если он здесь, значит хочет уйти от одиночества своей комнаты и от присутствия чужих в одночасье. С немыми говорить необязательно. Поддерживать тишину, но лишь изредка нарушать её шорохом острия свинцового карандаша по бумаге. Оные и были положены на край столика возле кровати. В случае необходимости. На уцелевшей бумаге, пусть и потерявшей первозданную белизну, изображён профиль женщины. Для одного она известна под именем Элпис. Для других, немногих, кто всё-таки трепетно хранит крупицы памяти по тем или иным причинам, её имя Улва. Тёмно-зелёные глаза вопросительно посмотрели на пробудившегося некроманта. Пока я здесь. И не спешу уходить. Пока здесь… могу помочь. С чем будет на то необходимо в данную минуту. Как и оставить наедине с собой.

Угадай, чья мёртвая игрушка? Встал и пошёл, как если бы вовсе не умирал. Только гниения никак не избежать. А который это из них? Тот, кто был отравлен пауком? Тот, кто находился под манипуляциями иллюзиониста? Или тот, кому пытались перерезать глотку? Толстую, что кору дерева. Где его хозяин? Тот, кому без труда удалось вселить духов Надежды в тех, кто был сломлен отчаянием, но пал от переменчивого настроения Тени. Он не бог. Он тоже человек. Тихой тенью Салем вернулся в таверну. Элпис знала этого человека. Знала того, кто её призвал. Немой демонолог же продолжать терзать себя мыслями, пусть и иными на этот раз – ненавидеть мне вас или благодарить, мессир? Осколки холода. Но не созидания. Не вылечить, не облегчить текущее состояние, то хотя бы не будить преждевременно. Зная, возможно, что и пробуждение будет несладким. В своё время немой подзаборник был хорошим лекарем. Когда-то. И помог одной хрупкой жизни появиться на свет. Появиться, чтобы её тут же забрали. Присел на стул и уставился в окно. Не слишком близко, но и не слишком далеко от отдыхающего некроманта. Последнему нужен покой. Впрочем, как и демонологу. Однако сон не приходил, если не пропал вовсе этой ночью.

А ведь они могли отпустить их. Вдруг скользнула... странная мысль. Он не был святым. Он не был благодетелем. Его нельзя таковым назвать. Руки подавно испачканы в собственной и чужой крови. Однако мысль в черепушке скользнула такая – они могли их отпустить. Эти инструменты, которые по-своему, но жили. По-своему, но что-то ценили. Маги огня. Необузданные. Пылкие, что их родная стихия. Холод съёжился, отвернув голову в сторону. Спрятав печаль в собственных глазах. Маленькая слабость. В сущности он и был слабым. Мог себе позволить, напрочь забыв что такое стыд. Порванные в клочья и сожжённые листки бумаги, на которых изображались те или иные карандашом образы, были втоптаны в грязь. Навеки исчезая из существования яви.

Дух исчез, оставив на земле лишь тело. Так казалось. Отчуждённое и холодное. Пустые тёмно-зелёные глаза демонолога наблюдали за женщиной, за тем как она целует его ладони, словно некой мессии и опускается на колени перед ним, как бы будто собирается молиться самой Андрасте. Нет. Посмотреть вдаль берега, где бушует родная стихия. Посмотреть вдаль берега, где унести прочь она пытается пришельцев с неизвестных земель. Они были там. И они были здесь. Они несли веру Кун. Одна рука чуть приобняла женщину за плечи, также чтобы не потерять равновесие, а ладонь другой потянулась к растерзанной книге. К клочкам того, что от неё осталось. «Драккар на берегу. Сюда идут ещё шестеро из кунари» Карандашом было записано на листке бумаге и передано в таверне трибуну.

Река вела в неизвестность. Река вела туда, где скапливалось множество беспризорных душ. Ненужные и забытые. Они отреклись от веры, отреклись от самих себя. Влажные камни падали не вниз, но вверх и являлись единственными, кто проявлял уважение к мёртвым, которые лишились имён. Он помнил. Он не посмел бы забыть. Кожа плавится как воск. Волдыри набухают и лопаются как мыльные пузыри. Один слой отделяется от другого до тех пор, пока не останется лишь оголённое мясо. Обгоревшие кости. Почерневшее лицо. Ничто. Дрожащие ладони тянутся вперёд, как будто надеются на чужие объятья. Крепкие и надёжные. Тонкие длинные пальцы выпускают искры стихии, которая противоположна той, что бушует сейчас, пожирающей всё на своём пути. Он помнил. И не посмел бы забыть. … Часть чёрной книги с рисунками тронул огонь. Другая часть была порвана в клочья самим хозяином. Висп кружил вокруг, что беспечное дитя. А рядом призрак той, кои увидел бы никто, кроме него. Не сбежал и не замечен. Прислонился к заборчику, понурив голову, как если вовсе не покидал двор. Огонь к тому моменту будет уже как потушен, а демонолог мог лишь ждать дальнейших указов. Однако в костяной клетке той, эфемерной, где прятался инструмент именуемый сердцем, защемило грустью. Не надо, мой милый. Не надо.

Они здесь… Они здесь, они здесь, они здесь! Здесь! Висп-призрак жалобно затрезвонил, что напуганный ребёнок. Достаточно тихо, осознавая насколько хрупок осколок его жизни. Он спрятался за капюшоном того, кто его призвал. Скрылся в складках шарфа. Салем поджал губы и прищурился. Щекотно… Бесшумно. Осторожно. Незаметно серая фигура вошла в зал таверны. Притаилась в тенях, однако вопрос времени кто заметит его первым. Клыки всегда наготове.

Ни явь, ни сон У него не было отца. И он не знал кто такая мать. Его растил старец, кои, скорее всего, не приходился ему родственником по крови. Они жили там, где никто не догадался, не узнал, о существовании зеленоглазого мальчика и его блеклого дара. Не суть что оные места никогда не посетила бы скверна. Ирония, что люди, прозываемые себя Серыми Стражами, забрали немого беспризорника с собой. На убой. А те не хуже политиков в собственных нравах. От них было слишком много шума, но нашёлся ли там отголосок первопричины? Холод, витавший вокруг него, изменился и уже не был таким кусачим да неприветливым. То был холод, который можно спутать с теплом. Холод утренней травы и летнего дождя. Холод человека, ласки его нежных рук. Холод его губ, осторожно которые касались лба. Я сильнее твоих человеческих предрассудков, я сильнее Веры, но сильнее меня лишь Любовь. Я уйду, если сам того захочешь. - Мне уйти? - Нет… не уходи. Silencio. Имени твоего домена будет достаточно. … Неизменная тень грусти на его округлом лице. Растерянность – это что-то новое. Он посмотрел на гибнущее дерево, которому в будущем предстояло повторно умереть в недремлющем мире. Вложить краску, соответствующую, гнева, радости, веры или отчаяния. Определить какими будут его последние минуты и что за светлячки устремятся к бездне, когда вокруг останется ничего кроме тьмы. Трудно? Всегда будет трудно. *** С того безымянного момента, канувшего в дурмане сна, он продолжил рисовать с новым рвением. Рисовал так, как будто желал отгородиться от окружающей его действительности. Рисовал так, как будто оное заменяло все возможные материальные блага жизни. Рисовал так, как будто искал ответы на неведомые вопросы. Ничто иное не завладело бы его вниманием. Ливень не смущал. Как и внешний вид постоялого двора. Свыше на то было знаком, что не родиться ему высокородным. Не впитать в себя черты аристократии подобно жизненно-необходимому соку. В обществе виспа вышел на улицу и серым пятном приютился под крышей заднего дворика. Он рисовал с новым рвением. И, казалось, ничто иное не завладело бы его вниманием.

«Солнечная долина» Голод. Что ты понимаешь под этим словом, обиженное дитя Создателя? Жажда? Жажда от недостатка воды и еды, сна и тепла, плоти и знаний. Жажда уставшего духа и сломленного тела. Жажда как резерв, позволяющий вам жить дальше, поскольку создали вас механизмами. Мне не дано понять этого. Моя суть закреплена в иных рамках. Ты знаешь кто я? Нет. Я не знаю кто ты. Как называть тебя? Имя мне Элпис, ибо я есть Надежда. Один из множества её ликов. Убирайся прочь… Увидимся во снах. Прогонять новоявленную соседку, пригревшуюся под вторым боком, не спешил. Не хотел. Однако если подумать, то возможно ли оное? Будь на то острое желание того, кто общается больше с демонами, нежели с миролюбивыми духами. До конца также не мог понять – знак ли это доброй воли? Или лишний поводок на его тонкой шее в случае нежелательных промашек… Чувств и эмоций. Пустоты. Впервые, на мимолётное мгновенье, он испытал тихий страх того, что в смерти не сможет найти желанного забвения. … Объявился висп, издавая звуки счастливого колокольчика. Они вернулись. Кто-то позже. Кто-то раньше. Салем кивнул, собрав краски с кисточками да прочими инструментами в маленький деревянный чемоданчик, служившим переносным мольбертом. Тот в одной руке, а в другой – готовая картина. Неспешным шагом немой демонолог вернулся в гостиницу.

Бездельники «Солнечной долины» Они общались с духами. И впоследствии сходили с ума. Немой не сможет проявить и капли искреннего сочувствия. Тот, кто не ценит жизнь, не выразит почтение к смерти. Разве ты знаешь кто я? Нет. Я не знаю кто ты. Ты здесь по чужой воле. По чужой, как и она. Под стать настроению – болезненно-белая одежда. Слишком просторная, слишком длинная, слишком ослепительная, одновременно привлекая и отталкивая чужое внимание. Тело утратило часть эфемерной тяжести и почти, казалось, парило над землёй. Осколку прежней жизни наказали затаиться и смотреть, наблюдать и ждать, пока не вернуться те, кто ушёл вновь. Дождь приходил и уходил. Вопросы оставались без ответов, испытывая голод с новой силой.

Silencio Где здесь правда? А где ложь? Где тот человек, которого считали вестником погибели? А где тот, кто дарил надежду? Не падал. Но и не взлетел. Вода ласкала кожу, а ветер гладил каштановые прядки. С упрёком на неё смотрели зелёные глаза, а её, алые, отдавали теплом. Заботой. Она подобна безликой матери, безымянной сестре. Она глупая женщина, благословлённая свыше наивным терпением. Не падал. Но и не взлетел. Младший, но не старший. Утром творец проснётся не в тепле сапфира, а в холоде малахита. Дух его не будет сломлен редкими каплями дождя, церемонией смерти да мыслями мрака о неизбежном потоке будущего. Не сегодня. Не сейчас.

Табу Долгое падение вниз Как легко показать собственный оскал. Как легко нагрубить другому. Как легко дарить ухмылку каждому, кровоточащую чистой надменностью. Как легко выразить лживое почтение. Как легко сбежать прочь, исчезнуть в тени, оставшись незамеченным. Долгое падение вниз Тело подобно юнцу и оно желало жить, жить дальше, жить вопреки страданиям и боли. Разум воплощение старца. Не всегда делился мудростью и неохотно помогал избегать ошибок. Я хочу жить! Я хочу умереть... Это легко. На самом деле это очень легко. Достаточно обесценить чужую жизнь, достаточно самому испытать голод. Голод души и разума. Направить острие прямо к собственному горлу, а дальше… … дальше он не прекратит быть марионеткой в чужих руках. Долгое падение вниз Не сдержался. Не собрал всю волю в кулак. Солёные хрустали предательски текут по щекам, а он не смеет в этот момент смотреть на того, кто стоит выше. Слабость – грех. Слабость – непростительна. Слабость – грязное пятно стыда на белоснежном холсте. Вот он я. Вот такой, какой есть. Слабый. Глаза смотрят вверх. Глаза смотрят вниз. Подняться и встать. Моё прощение.

Табу Взгляд за омутом дурмана пересыщен фатализмом навязчивой идеи. Не боюсь. Ни сейчас. Ни тогда. Давно. Умирал дважды и продолжал дальше волочить жизнь, лишённую смысла. Не нужно больше быть храбрецом. Не нужно быть трусом. И слабость делает нас эгоистами. - Могу, - шепчет, закрывая веки. - Хочу. Ничтожество? Пусть. Пусть его тогда запомнят таким. Неважно.

Табу В теле одного теснились двое. Знал иную, приходившую во снах. Глупую, потерянную, мать, но не жену. Красной нитью моя жизнь связана с её жизнью, но остаёмся чуждыми друг другу в отголосках прошлого. Будущего. Иные мужчины не отличались от других мужчин, а женщины не отличались от женщин. Безликие. Безжизненные. Они ловили как светлячков наслаждения. С особым рвением – унижения. Позволить водить собой как куклой. Кивнуть, но затаить боль, обиду на сердце. Уйти, но спрятать лицо за ладонями, дабы никто не увидел слёз. Он бы не вспомнил причину. Одну из немногих. Не смог бы объяснить при всём желании. И не смог бы исправить всё одним лишь взмахом руки. Взмахом созидания. Я что-то потерял по дороге. Но что это было? Покоилось ли оное у меня в карманах, когда был беззаботным мальчишкой? Или искал, продолжал искать с таким рвением, что забыл о том, что именно хотел найти. Лес окутан дурманом. Мукой. Опустошением. Засухой. - Убьёте меня? - просьба. Не вопрос. Слабость есть грех. Он устал. Он очень устал.