Grey_vi_Ory

- Просыпайся, славный. Feliz nuevo dia para ti, mi amor*, - промурчал солнечный котик, в пушистой гриве которого, кажется, добавилось золотистых прядей. Надо же, как удивительно бывает. Засыпаешь в пещере, скрытой в другой пещере, а будит тебя поутру все равно солнышко. Теплое, ласковое, летнее. Фейн легко открыл глаза, казавшиеся более темными из-за расширенных в темноте схрона зрачков. Легко потрогал кончиками пальцев свисающее цветастое перо, убрал падающие на лицо растрепанные кудри, отливавшие золотом, огладив смуглую шею костяшками кисти. — Мхм, — согласно отозвался. Проводил взглядом лучащуюся бодростью фигуру, покидающую маленькую пещерку. Натянул сапоги, поправил заемную эльфийскую рубаху — простую, удобную и светлую, по вкусу, а не по соображениям практичности. Завершив сборы, плеснул воды в лицо и присоединился к завтраку у костра, пожелав всем доброго утра. Впрочем, по своей привычке не прикоснулся к еде, а сел поодаль и закурил. Им было скоро выходить, поэтому осевший в пещере легкий дым никому не помешает, а до трапезничающих сизые завитки не дотягивались и так.

Фогги: ловкость +5 (третий тир) = 750, харизма +5 (первый тир) = 250, в остатке 0. Потому что может)

Марчанин, плоть от плоти больших вольных городов, молчал и слушал, вглядываясь в едва различимое в темноте лицо рассказчика. Одна его рука обвивала змеиный стан, согревая ладонью и без того жаркое бедро, а вторая не находила покоя, то оглаживая сильное плечо, то заботливо убирая кудрявые завитки, что так и норовили упасть на глаза, то с мимолетным озорством касалась разноцветных перышек в ухе и поднималась выше, кончиками пальцев исследуя бархатистый округлый изгиб кошачьего ушка. Он обожал кипящие жизнью полисы, никогда подолгу не жил вне. Еще и поэтому слушал с интересом, жадно впитывая каждую деталь, а не только из-за того, кто рассказывал. Опытный музыкант говорил ярко и выразительно, каждым словом четче очерчивая воображаемую картину, так что даже глаза не требовалось закрывать, чтобы представить. Оно и к лучшему, не хотел бы отрываться от таких сияющих, таких колдовских очей. Слушал и согревал, думая о бирюзовой водной глади, о зловещей сине-зеленой глубине порта, качающей на себе резные скорлупки кораблей, о скорбных криках чаек и зазывающих возгласах уличных торговцев. О соленом, металлическом привкусе моря и водорослей в воздухе, который был синонимом свободы, о вездесущем аромате пряностей и тяжелой симфонии запахов оживленного столичного рынка. О пестроте флагов и дорогих тканей, о блеклом камне выгоревших под жарким солнцем мостовых, о разнообразии звучащих на улице языков, о контрасте скудных, но ярких одежд местных и богатого, но темного и тяжелого убранства их приезжих соседей, о вольных улыбках и смелых взглядах, которые не опускаются, пересекаясь с твоим. Только солнечная жемчужина, квинтэссенция золотой свободы могла воспитать его, того, к кому всегда возвращались мысли, толком и не уходя. Фейн улыбнулся, слегка посмеиваясь сам над собой. Только ривейни мог коснуться незнакомца, подарить момент ласкового тепла, ничего не желая и не ожидая взамен. Только ривейни мог сесть рядом, подарить песню, переплести пальцы и уже не отпустить, стоило коснуться в ответ. Свободный и настоящий, одним своим присутствием выжигающий маски и наносную мирскую шелуху. Вспыхнули эльфийские травы, искры прорезали уютную тьму, дурманящие завитки заполонили альков. Сами собой ладони оказались на изящно очерченной талии, помогая оказаться сверху, задержались дополнительной опорой, пересеклись на широкой спине и снова разминулись, когда вольного мага оплели объятиями. Дымный, пряный и насыщенный вкус поцелуя, еще долго ощущающийся на губах. Оставляющий мечту о жемчужной мягкости песка под лопатками, хризолитовом морском шелке и слепящем солнечном свете. О бархатной летней ночи, унизанной звездной сетью. Обо всем том, что еще будет у них на двоих. — Слишком поздно, esposo mío, — прошептал, ловя ртом дымный воздух, которого стало слишком мало. — Ты уже это сделал.

На глазах у Фогги оживало и возносило их к небесам старое исполинское древо, пепельная магия, порожденная холодными, точно отмеренными словами на тевене, оборачивалась солнечным теплом. А он не мог оторвать взгляда от блеска глаз, разлетающихся волос и отчаянной восторженной улыбки, кривившей чувственные губы после крика. Проблемы у него наблюдались не только с законами, но и с приоритетами. Последовав примеру, скользнул в темноту и зарылся в груду меха. Не прячась от ночного холода — следы одержимости все еще догорали, сменив нездоровую пылающую лихорадку на ровное, щедрое тепло, которым дышат земля и камни, напитавшись днем щедрым золотом летнего солнца. Сам мог согреть. Но хотелось некой уютной закрытости, принадлежащей только двоим. Этого второго наполовину чутьем, наполовину ощупью нашел рядом, заключил в объятия, прижал к себе. Осыпал лицо, волосы и плечи легкими поцелуями, которые не могли выразить и сотую долю захлестывавшей его нежности. Но должен ведь был попытаться. — Ты невероятный, — шепнул на ухо и привычно подставил теплое плечо лохматой голове. Ладони бездумно скользили по смуглой коже, потерявшей гладкость под смазанными пепельными пятнами. Мало беспокоило обоих. Один — дикий маг, рожденный в джунглях ривейни. Второй — преступный аристократ, пробовавший жить и на самом грязном дне, и на самых опасных вершинах, и везде находивший для себя комфорт. Сердечный метроном отмерял минуты, требуемые на то, чтобы справиться с приступом счастья из-за факта, что самый красивый, самый потрясающий, самый любимый лежит, греется и разве что не мурлычет в его руках. — Расскажи про Ривейн, — нарушил тишину марчанин негромкой просьбой. — Твой Ривейн. Самое дорогое воспоминание. Историю, в которой ты собой гордишься. Что ты сделаешь первым, когда вернешься. Что угодно.

- Уверен, с этой штукой и дворянин умеет обращаться, - тлеющие угольки едва заметно вспыхнули в потемневшей карей радужке. Раза встал вплотную, плавно скрестил руки в невесомых объятиях позади Фогги. - Что же это будет? Порка, удавка, ошейник? Что-то иное? "Порка тебе как раз и не повредит", — пронеслась мысль, как огонек падающей звезды в ночном небе. — Кто о чем, — цокнул языком Фогги с легким вздохом, стукнул кончиками пальцев по длани, позволявшей себе слишком много, отгоняя. Так отгоняют кота, который тянется нахальной мордой к стоящей на столе миске со сливками. Но сапоги снял, так уж и быть. Повинуясь призыву с той же ответственностью, с какой выполнялись разработанные на двоих не вполне законные планы, бросил ривейни мягкий увесистый сверток одеяла, а сам прихватил меховые спальники, в один из которых была завернута многострадальная куртка.

Рассказ про Ривейн и детство закончился как-то слишком быстро. А жаль, хотелось еще. Там все так разительно отличалось от его собственного опыта. А еще, и это было важнее, речь шла о Разе, о теплых для него воспоминаниях. Котики, птички, полубезумные огненные божества... всем нужно одно, в конечном итоге. Чтобы тепло и было с кем держаться. - В общем.. давай шалашик свой оформим? Спальники есть, одеяло тоже. Подсветка.. будет. В ветвях укроемся, запутаемся-завяжемся в тёплое, притрёмся друг к другу и.. всё. Просто будем вместе. Будет нам легко и хорошо. Высоко будет. - Ну как, ты в деле? Или зазорно дворянину с рыбаками по деревьям лазать? - подначивал и лыбился, шельмец. — Давай оформим, птица ты высокого полета, — легко согласился марчанин, наградив ривейни очередным многозначительным прозвищем. Скатился с ненаглядного, потянулся за штанами, влез в сапоги. — И нет, не более зазорно, чем, — выразительно покачал найденным ремнем, прежде чем застегнуть пряжку и прицепить поясную сумку. — Помощь нужна? Или, раз дворянин, то умею только вино открывать да красивых лапать? — иронично дернул бровью.

- Фогги. Котик. Муж мой.. Вместо ответа Фейн лишь прикрыл на мгновение глаза, будто котик, которого коснулась за ушком любимая рука. И улыбнулся. Лежал, не смущаясь ни собственной наготы, ни собственной тяжести на теле ривейни. Слушал как любимый голос, так и успокаивающийся стук сильного сердца, ощущающийся ладонью. Он вообще любил слушать. Слушал и думал о том, что не хочется считать повторившуюся песню очередным кольцом змеи, закусывающей хвост. Завершением цикла. Не хотел ни замкнутости, ни завершений. Открытости желал, незавершенности, проложенного куда-то в будущее пути. С каких это пор он привык так часто думать о будущем и представлять себе его? Ах да, чтобы вспомнить, достаточно в который раз очертить взглядом красивое лицо, деликатно позволяя прятать слишком блестящие темные глаза за закрытыми веками.

- Я говорил тебе, что мой брат сгорел. И я сгорю. Но другим огнём. Опасным для тебя, - шептал, но пальцы уже оглаживали лицо Фогги привычными движениями. По контуру лица, по щекам, по линии челюсти к подбородку. - Когда ты сражался с Энцо.. он бы тебя убил. Он был опасен. А ты и рад. И я.. был рад. Я чувствовал восторг. А это тоже было что-то новое. Зловещее горение чужой магии над ними. Зловещие слова. Зловещее шипение духа в сосуде из заемной плоти. Второй раз за вечер пытались сгуститься тучи над непутевой головой Фогги Фейна. — Мы все опасны, a mhuirnín, — равнодушно пожал плечами наемник. Ладони, кольцо которых разорвалось, когда пиромант повернулся, огладили напряженные плечи, скользнули за спину, на лопатки. Прохладные на жарком, как в лихорадке, теле. — Я, ты, Энцо, даже мальчишка Гийом. Который недрогнувшей рукой вскрыл глотку корчащемуся в ожогах шемлену, которого видел впервые и который лично ему не сделал ничего плохого. — И мы все когда-нибудь умрем, — так же равнодушно припечатал. Кто еще мог вести себя, будто бессмертный, если не тот, кто уже однажды похоронил сам себя и принял неизбежное присутствие черной тени в каждом следующем дне? — Может, завтра. Через неделю, год, десять или сорок лет, какая разница? Уж поверь, мы не пропустим этот момент, — сухо усмехнулся, но тут же смягчился, будто не мог иначе, когда смотрели в душу угольно-темные глаза. — Восторг — это все, что у нас есть. Или ты думал, что он не понимает, с кем связался? Он, сложивший два и два еще в то дурацкое утро с капитанским демоном и вернувшийся к тебе в каюту, отступник? Приведший гребаного малефикара к тебе, мол, смотри, он может научить тебя вытягивать чужую жизнь, чтобы тебе не было больно, хочешь, помогу тебе? Он, который пил за здоровье человека, угрожавшего ему и способного исполнить угрозу на месте, одной фразой. Еще и часа не прошло с того момента, в самом-то деле. Фейн коснулся лбом горячего лба ривейни, будто его вовсе не беспокоило кольцо железной, горячей хватки на горле. — Я говорил тебе, что ты можешь все, — тихо и спокойно сказал, не отрывая неизменно безмятежного и открытого взгляда от любимого лица. — Все, что захочешь. Захочешь — подчинишь своей воле и огонь, и пепел, и все свои цепи в нем сожжешь. Захочешь — огню позволишь себя изменить, возьмешь, что даст тебе твоя стихия, еще потребуешь. Захочешь — я буду рядом каждую секунду этого пути. Снова и снова все сводилось к одному и тому же вопросу. Чего ты хочешь для себя, Раза?

- Располагайтесь, - парень притянул Фейна, поцеловал в висок и осторожно наклонил плечо, чтобы питон мог соскользнуть на землю. Фейн бросил принесенный спальник рядом, повел плечами, когда Малена покинул своих двуногих подопечных, чтобы сползти сначала на землю, потом — скользнуть по черным голым ветвям. Тевене из уст Разы не удивил. В конце концов, у него в наставниках ходил тевинтерский маг — на каком еще языке ему читать вербалику магических плетений? Поэтому просто стоял, сложив руки на груди, рассеянно любуясь и думая о том, как легко и естественно примерял парень новую роль, как вживался в шкуру мага, который только и делает, что подгоняет мир под себя. Вспоминал недавно сказанное о том, как маги желаемое превращают в действительное, и усмехался. Его волшебный учился быстро. Очень быстро. Опять же — огонь. - Наш мир такой хрупкий, - парень посмотрел на пепельное "небо". - Но он наш, Gatito. Всегда будет только нашим. Смотри. Фогги обнял любимого со спины, устроив на плече подбородок и проследив взглядом за направлением руки. Больше почувствовал, чем увидел или услышал в голосе чужую улыбку. — Что-то новое, mi rivaino*, — а вот и чужой мурчащий язык пошел в ход. Уже осваивался с услышанными словами, сопоставляя, складывая в новые комбинации и присваивая. Не огонь, но ветер. Тоже скорый на всякое. *мой ривейни (рив.)

- Ssa-hassey essah sey, - чётко и разборчиво прошипел питон, немного склонив голову в ответном жесте. Прошипел не в мыслях, наяву. Чудеса Тени просачивались и в реальный мир. - Scythyyth ethna tha. Oss-ta ha sey. Змей говорил что-то ещё. Глаза с текучим золотом внутри гипнотизировали, наполняли голову приятной лёгкостью. Пытались заложить туда смысл сказанного без перевода слов. Но дух был ещё слишком молод, слишком неопытен на пути познания своих возможностей. Почти как один молодой ривейни. Слова так и остались шипящими звуками, не обратившись в образы. А может быть, его собеседнику не хватало воли, чтобы вскрыть шелестящую оболочку звуков наяву и понять, что скрывается за ней. Только чувствовал, как каждую венку наполняет эйфория, жгучая, чистая и бодрящая, как холодная морская вода на рассвете, после бессонной ночи. Будто легкий прохладный лазурный шелк, расцвеченный розовым и золотым, окутывал, подхватывал, освобождал от жалких приземленных тревог, отвлекающих от наслаждения красотой мира. — Жаль, я не понимаю тебя, радость, — прошептал слишком черствый и практичный, не в силах оторвать взгляд карих глаз от танцующего солнечного огня. Ласковое прозвище сорвалось с губ само, он и не подозревал, как точно, в очередной раз, попал в цель слишком вольными словами. — Но, может, когда-нибудь... Сам не заметил, когда стал задумываться о том будущем, которое лишь таилось за горизонтом. О возможном. О желаемом. Об обещаниях. Когда успело течение, которому лишь снисходительно отдавался, превратиться в путь? Ответ лежал в противоречии. В контрасте точеных черт лица и огрубевших ладоней, мягких разлетающихся кудрей и стальных плеч, которым так пошли бы темные перья и золотое шитье тевинтерских мантий. В паритете подозрительности, требующей достать из огня и сберечь на будущее удавку для братьев по дару, и доверия, с которым склонил беспокойную голову на плечо того, с кем познакомился вчера. В парадоксе заливистого смеха эльфийской девчонки и гибельного дождя огненных змей, пролившегося на тех, кто лишил ее будущего. Невозможный. И такой цельный. Такой свободный и такой его. Свободная ладонь нашла свое место на узком бедре — не провоцируя, ничего не ожидая. Просто отмечала близость, желание быть рядом. Сейчас. Всегда. В шагах хоть по невидимой ночной тропе, хоть по белоснежному прибрежному песку, хоть по серым камням столичных мостовых. А величественный и благородный, которому "сейчас" и "всегда" были едины, обвивался вокруг жарким кольцом.

Тихое шипение облекало шелковистые звуки в непонятные слова, и ночь охотно вторила им. Уже громче хрустнула ветка, обречённая сломаться под непосильной тяжестью. Что-то упало за спиной марчанина. Шёпот усилился, оформился в привычные уже ровные строфы ривейнских заговоров. Высокой широкоплечей тенью, увенчанной золотистой кроной, Раза выступил из-за спин собратьев, древесных духов. Протянул пустую руку (и куда делись лежак с курткой?), продолжил шептать. Ночной тропический лес. Хруст, звук чего-то громкого и тяжелого, внезапное падение. Впору было испугаться. Но нет. Любопытство всегда было в нем сильнее страха смерти. И Фейн не боялся магов. А одного конкретного мага любил всем сердцем. Восхищался. Доверял. Поэтому просто обернулся на шорох, чтобы увидеть то — того, к кому был обращен взгляд темных глаз, для кого шелестели зачарованные слова. Питон потянулся к человеку.. и знакомым жестом потёрся длинной мордой о щетинистую щёку. Человек ответил, чуть потянувшись навстречу симметричным жестом. Даже прежде, чем догадка оформилась в осознанную мысль. Осязаемое, материальное тепло ощущалось иначе, чем обычный обмен приветствиями с духом, и в то же время так знакомо, так правильно. Будто иначе и не могло быть. А разве могло? Фейн не думал об этом. Принадлежал этому моменту, каждым нервом чувствуя, пропуская через себя, проживая колдовскую летнюю ночь. Связанный неразрывно с ривейнским магом и его духом. Духом, у которого теперь было имя. — Medullitus Te saluto, messire Malena*, — недолго думая, склонил голову и ответил на языке, который использовался магами задолго до него и будет использоваться еще много лет спустя. На языке, созданном для выражения почтения. Почему-то казалось, что будет понят. От всего сердца приветствую тебя, господин Малена (тев.) - Змей уснул, а Малена не сможет долго занимать этот сосуд. Но пока он здесь.. он здесь. И ты. И я, - патлатый парень потёрся носом о короткие вихры. — Nosotros*, — улыбнулся Фогги, оглаживая ладонями кольцо сомкнувшихся рук. Мы (рив.) В его жизни было не так много этого "мы", которое зачастую рассыпалось, не успев закрепиться. Новое, непривычное ощущение. Слышать, что тебя ждали. Знать, что ты не просто можешь быть рядом, а нужен, желанен. Свобода, оплаченная одиночеством, прохладной независимой легкостью, превратилась в свободу, разделенную на двоих, где не нужно было отдавать больше, чем ты захочешь, и отдавать было тепло и радостно.

- Отдаваться-то планируешь, любовь? - буднично спросили над ухом. — А ты определился с выбором, где и как меня держать? — усмехнулся, оборачиваясь. Стряхнул воду с влажных рук, нарочно забрызгав расшалившегося кота. — Наедине я вас не оставлю. Заскучаете же. На сменившую хозяина куртку марчанин и внимания не обратил. Так, отметил факт. Торопиться следом не стал. Бегать за сексом ему еще не доводилось, и не сказать, что Фогги не видел себя в будущем без этого ценного опыта. А вот Раза любил и погоняться, и, если вспомнить их прибрежную ночевку, устроить что-нибудь внезапное на финише. Все еще мысленно усмехаясь, марчанин забрал приготовленный спальник, который он вынес из схрона еще до происшествия со сферой и который сиротливо лежал в уголке вместе с остальными вещами, дожидаясь чужого внимания. Дождался. Взяв ношу под руку, Фейн вышел из пещеры. Чтобы понять, что довольно сильно отстал. Ну или энтузиазм ривейни, который не умел останавливаться в тех редких случаях, когда хотел, увел его слишком далеко в считанные минуты. Как будто за эти дни было мало беготни по хреновым джунглям. И будто ее не будет завтра. Фогги оглянулся на пещеру, почти серьезно обдумывая вариант действительно оставить длинноногого противника наедине с ночью, звездами и всей тропической живностью. Почти. Зная прекрасно, что не сделает так по целому ряду причин. Но его внимание захватил тот факт, что вход в пещеру исчез. И на добрых несколько минут заставил остолбенеть. Когда первая растерянность прошла, марчанин вспомнил, что с ними в отряде два профессиональных иллюзиониста. И что Фаину, что Квинта он не видел часть вечера. Ну что ж. Хорошенько запомнив все детали морока, чтобы найти вход по возвращении, наемник перехватил поудобнее спальник и, мысленно матерясь на всех известных ему языках от тевене до кунлата, заскользил по путеводной тропе из смятой шагами травы, надломанных веточек и потревоженных светлячков.

- Отдашься позже, - смешок и поцелуй в лохматый затылок не менее буйной головушки, чем у ривейни. - А как и на чём мне тебя держать, я выберу сам. Сказал, пообещал, наметил что-то большее - и отпустил. Разжал хватку и чуть толкнул в спину, отстранил за дерзость. Тоже умел дразниться. Умел воспитывать. Фейн легко отступил и повернулся, очертив взглядом разгоряченную фигуру, вокруг которой, кажется, все еще дрожал ореол плавящегося воздуха. Забавно, что они, не сговариваясь, выбрали один способ воспитания — дистанцию. Что ж, дистанция так дистанция. — Разумеется, мессир. Как пожелаете, — абсолютно ровно ответил марчанин, будто стоял в кабинете у магистра. Поклонился, чинно сложив руки за спиной, так же изящно и церемонно, как отдавал дань почтения тевинтерским власть имущим. Но, может, искреннее. - Котик, ты Жози не видишь? - спросил у Фогги, как ни в чём не бывало. — А вон она, — кивнул Фейн туда, где в свете факелов блестел лакированный бочок инструмента. Сделал шаг обратно к своему витязю, коротко поцеловал в висок, улыбнулся и зашагал прочь. Снова хотелось воды. И пить, и умыться.

- Один демон тут гуляет. Хочу вот приручить. Вы не встречались? — А удержишь? — испытующе взметнулась бровь. Ну давай, довольно дурачиться. Вот и укулеле покинула поле боя. Умная девочка, понимает, что тут нечто очень глубоко личное. И ривейни наконец-то сбросил маску, явив себя истинного. Азартного, безрассудного, упрямого, неудержимого. Такой ни перед чем не остановится, чтобы получить желаемое. - Поймал тебя, котик, - промурчал сзади на ухо сквозь тяжёлое дыхание. От боя или тесной близости? Как знать. - Приручил, демон. — Поймал, так держи, — выдохнул марчанин. — Крепче держи. Или ты думал, что пощады запросит? Что не станет продолжать испытывать пределы того, на что ты способен? Ха. Сам сказал, что рядом с ним чувствуешь, что можешь невозможное. Поэтому никогда не услышишь "хватит". Поэтому всегда позовет дальше, поманит выше. За то и любишь, в числе прочего. - Сдаёшься, родной? - плавил волю всё тот же хитрый ривейский шёпот над ухом. — Ммм-м, — бархатная, в тон мурчащая, но нахально отрицательная вибрация. Потянулся всем телом, напряженным и от боя, и не только, притираясь, вжимаясь еще сильнее, даже в каменных змеиных объятиях умудряясь делать по-своему и забирать свою долю комфорта. — Другое слово, любовь. Это называется "отдаваться". Ну и что ты будешь с этим делать?

Быстрый, сильный, красивый, с разлетающимися кудрями, с горящими очами, со своей чувственной озорной улыбкой. Залюбуешься. Пока священное кунарийское лезвие не скользнет по едва надетой куртке, напоминая, зачем они здесь. Отчаянный ривейни, значит. Улыбка снова кривила губы, но не такая, как в поединке с антиванцем, отражающая чистое удовольствие от чужого мастерства и негласного понимания, возникшего в считанные секунды на импровизированном ринге. Нет, здесь было гораздо больше, чем просто понимание. Они знали друг друга. Они принадлежали друг другу. И снова каждый знал, что знает другой. Отчаянный ривейни и отчаянные меры. Фогги бы никогда не позволил себе такое варварство, как оцарапать музыкальный инструмент. Тем более, речь шла о Жозефине. Но наемник не был бы собой, если бы не умел обращать препятствия в преимущества. Да, Раза успешно заслонялся укулеле. Но за округлыми девичьими формами он не мог увидеть, куда, как и когда двигается вторая рука марчанина. А руки он распускал без стыда и ограничений, соразмеряясь только соображениями безопасности. И не промахнулся ни разу, каждым выпадом касаясь смуглой кожи и напоминая: мой. Пусть пару раз и пришлось принести в жертву собственную защиту и открыться, не имело значения. В мимолетных секундах уязвимости была своя прелесть, напоминающая: а я твой. Но только мимолетно, почти неощутимо, чтобы подразнить и спровоцировать на большее. Не яркую огненную вспышку хотел, а огненную бурю. Потому что знал, на что способен его ривейни. Потому что привык желать большего.