Kult: Kuon

[Yambie 16 287]

Наше драгоценное дитя, что крепко спит под корнями тутового дерева.

Терпеливо мы ждём того дня, когда ты протянешь руки к солнцу, затмив его своим величием.

Ты точно знал, как тогда следовало поступить. Когда кровь покидала твои жили и мир вокруг стал казаться ещё более блеклым. Боги пророчили тебе судьбу воина. Ты не должен был бояться смерти, не должен был подпускать к своей душе и тень сомнения. Ты точно знал, как поступить будет правильно, принять неизбежность и умереть с честью. Но вдруг... тебя одолел страх. Ты запятнал свою душу, дорога к Вечной Земле для тебя закрыта. Боги взирают на тебя с немым упрёком. И теперь? Неужели ты надеешься найти искупление за ошибку, что совершил летами назад?

. . .

Ты не готова была отпускать. Надежда ли это или слепая верность, традиции целой нации, впитывающиеся с молоком матери. Однако жизнь на какой-то миг обрела новый смысл. В чертогах искалеченного сознания, ты, кажется, наконец-то увидела весну. Таких, как ты, называли «эта». Буракумин. Ты была из числа людей, чьё ремесло неотъемлемо связано с плотью и кровью. Презренны они тем, кто почитают Будду. Твоя семья находилась вне пирамиды четырёх сословий. Семья твоего мужа согласилась на церемонию бракосочетания от отчаяния. И, скорее всего, он не питал к тебе те же чувства, что и ты к нему. И всё же ты не смогла его отпустить.

. . .

Когда-то к таким, как ты, относились с почтением. Вы были избранницами богов, их любимыми дочерьми. Сердцами принадлежали им, а разумом внимали то сакральное, что пробивалось в пасмурные дни тонкими лучами солнца. Но люди стали меньше верить и возложили на алтарь окровавленное золото с гниющим черепом. Их мир лишился того духовного, божественного, что некогда заложил в них Изанаги вместе со своей любимой супругой. Ты стала подобно кукле. Твоё тело осквернено. Твои чувства отодвинуты на задний план, уступив потаканию материи. Ты бесцельно скиталась по этой земле, тотчас — тебя как будто не существовало.

. . .

Нет ничего прочнее семейных уз, но в твоём случае шершавая на ощупь верёвка из высушенных трав и рисовой соломы превратилась в лезвие нодати. Мало бы кто понял ту любовь, что горела в твоём сердце одинокой свечой. Даже объект твоего воздыхания начала задыхаться от того напора, который в твоих глазах являлся благодетелю. Нет. Конечно это была благодетель. Ты желал ей добра. Ты считал, что никто не сможет сделать её счастливой. Ты думал, что она всегда будет рядом с тобой. Но потом она вдруг исчезла, как исчезает снег с приходом весны. Остаётся звук её имени, что уносит последнее дуновение холодного ветра. Ты вершишь благодетель, так ты думаешь. Ведь чувства, что ты испытываешь — самые искренние.
 

Наше драгоценное дитя, что крепко спит под корнями тутового дерева.

Твоё спасение — стать единым с ним.

 𝆺𝅥𝅯 

 

Изменено 12 августа пользователем Yambie

[Yambie 16 287]

ᛗⱥҟꝋ

Она падает, казалось, на пыльный пол какого-то блеклого домика в забытой глуши, где одиноко пылает огонь идори. Он молвит треском сгорающей древесины и углей, осуждая их грех. Молвит душами падших, чьей плотью и костями уже давно насытилась земля, молвит их немыми устами, предрекая кару за их слабость. Это место похоже на сон. Вид из окна всегда казался унылым и пустым. Но их сердца наполнялись мимолётной радостью, когда они смотрели друг на друга.

Хотя нет.

Лишь одна из них.

И в итоге лишь одна и осталась, чтобы вновь ощутить на себе тепло солнечных лучей, ласки дождя и снега.

Она падает на пыльную землю — со стороны кажется, что её кто-то толкнул или она споткнулась с лестницы, задев ногой подол платья. Наваждение уходит прочь, её окружают незнакомые люди, но большинство даже не обращают на неё внимания, кроме двух близких ей девушек. Стыд немилосердно душит, он ощущается лезвием ножа, что режет горло. Страх. Горечь. Вместе с этим она — Мако или Йоко — ощущает, что что-то кардинально переворачивается в её жизни. Миг покоя даёт трещину. Сладкая горечь отдаёт привкусом пепла и крови. 

Что-то настигло её из прошлого, где она забыла кто есть на самом деле.

Холодное дыхание самой смерти обволакивает её пока ещё смертное естество.

 

Hint 

 

-2 к Стабильности — Moderate stress (Unfocused)

Последующие броски кубика на Недостатки получают штраф -1

 

Hide  

. . .
 

Ꞩħīҟī

Первый шаг делает молодой стражник. Его взгляд направлен в сторону девушки. 

— Госпожа Араи, — обращается он к ней, учтиво поклонившись перед этим. За ним не ощущалось фальши, надменности, того, что обычно другие испытывают в отношении людей её касты. Тонкая материя непринятия другого человека, которому не повезло родиться в более репрезентабельной семье.

Это было даже приятно. Чувство, будто ты действительно некая госпожа.

— Прошу, примите мои соболезнования касательно кончины вашего мужа, — продолжает говорить молодой стражник. — Его героизм при Каванакадзиме не будет забыт.

Глупость.

Они забрали его у неё.

Он ещё мог быть рядом с ней.

— Придворный нашего генерала, Акиямы Нобутому, очень желает встретиться с вами у окрестностей замка. 

 

𓆩死𓆪

Никогда не знаешь, что таится в чужом сознании. Думаешь, что смог чуть приоткрыть хрупкую бумажную дверь, но на самом деле сквозь эту тонкую щель не проходит свет луны или солнца. Собственный разум отрада любопытству. Умы людей рисуют немыслимые образы того, что не приживётся в мире материи, печали и боли. Это радость, которой не ведом конец. Это жестокость, само проявление которой свергает целые армии. Его разум не был исключением в этом плане — его разум вёл тропой смерти ради любви, которой никогда не существовало.

А он не хотел верить.

И даже если это оказалось правдой, он не смог бы так просто отпустить.

Он продолжал сеять разруху. Он отказывался принимать то, что можно поступить как-то иначе. В конце концов принять, что на его чувства никогда не ответят взаимностью. Жить дальше. Созидать. Прекратить обманывать себя, рисовать в своём сознании что-то возвышенное, но мнимое в своей сути.

Свиньи всегда оканчивают свой путь на бойне. И всё же в этом тоже есть своя определённая... красота.

Шики слышит свист за своей спиной. Обернувшись, видит бесстрастное лицо Рэна и тонкую тёмную линию на его шее, из которой стекают капли крови. На землю сначала валится голова ронина, а за ним его тело. Перед девушкой теперь стоит потрёпанный мужчина, который подхватывает голову убитого им Рэна за хвост. Выпрямившись, он ловит взгляд Игараси.

Одна из четырёх красных нитей судьбы резко оборвалась.
 

 

Изменено 21 мая пользователем Yambie

[Таб 287]

И, оставив позади кровавый след, Мисима растворяется в беспокойной тишине ночи. Привкус чужой плоти застывает на языке омерзительной сладостью. Он петляет едва различимыми в тени тропами словно бесплотный дух, не зная, где скрыться и найти приют.
Ощущая беспокойство, обуявшее мысли, теряясь среди подозрений и дурных предчувствий.
Теряя себя.
Всё больше и больше.
Неизбежность падения.
Прохлада воды.
В чужом дворе он омывает себя от крови и исчезает вновь словно полуночный морок.
Не оставляя следов.
Ноги сами несут Мисиму к городской черте, на свет огней, горящих во мраке. Туда, где не спят даже ночью. Он и сам не знает зачем. Повинуется неведомому порыву, зная о невозможности забыться в чужих объятиях.
Он щурится, приближаясь к Ёсивари, сторонясь громких возгласов праздности, смутно осознавая, куда держит путь и зачем.
Вспоминает лицо женщины, что дарила ему прохладу покоя, а не жар своего тела.
Они встретились далеко, во времена, затерявшиеся в туманах памяти.
Но отчего-то он понимает, что найдёт её здесь. 
"У Эммы сейчас клиент, вам придётся подождать."
Залитый лунным светом дворик публичного дома - время тянется медленно как будто его не существует. Мисима трепещет в полумраке беспокойного сна, среди тревожного морока и причуды теней. Перебирает в памяти образы случившегося. Кровь, пролитая посреди храма. Красные нити судьбы. Лица двух женщин и одного мужчины. 
Он узнал их.
Узнали ли они?
Эмма является подобно луне на небосводе, вырывая его из оцепенения. Небрежность одеяния на разгоряченном теле выдаёт её ремесло. Улыбка и кивок, тёплые слова, радость встречи.
В ответ -  бесстрастность. Искренне или делано -  Мисима не знает и сам, оставаясь холодным как острая сталь.
И всё же - небезразличность, лучом лунного света сочится сквозь мнимую непроницаемость.
Ему кажется, что Эмма уже обо всём знает, объятая туманом неясностей, но она щурит глаза, и лукавые слова, пропетые полушёпотом, льются сквозь её уста, кружа голову, побуждая послушно склониться. 
И он рассказывает, что случилось ночью. Рубленностью фраз. Не вдаваясь в детали.
Просит о приюте, пока не забрезжит рассвет, и не станет понятно:
Бежать ему, прятаться или принимать поражение.
И она кивает, разрешая переждать бурю. И тянет его за руку, увлекая за собой сквозь тени деревьев и миражи.
И вот уже - потаенный уют её покоев, среди мерцающего тёплого света фонарей, мягких перин, запахов благовоний. И она льнёт к нему, прося облегчить душу. Поведать о том, что его тяготит. 
И о том, чего он желает.
Мисима отстраняется, не веря, что она в силах понять. Смотря сверху-вниз. Цедя грубость сквозь зубы.
Что-то проскальзывает сквозь вуаль лукавства и беззаботности. Отблески неведомого. Дуновение запредельного холода.
Она шепчет ему, прислонясь беспредельно близко. 
О том, что тоже ведала прикосновение смерти.
Но вернулась назад.
И он понимает, что это не может быть ложью, и что-то трескается внутри Мисимы. Чтобы надломиться с концами. И он говорит, говорит, говорит. О том, кем был и во что верил, и о том, как проявил малодушие, и ступил на тропу, обагренную кровью и ведущую в кромешный мрак.
И о том, что хотел бы всего одного: вернуться, исправить, обратить время вспять.
Если это возможно.
И Эмма смотрит на него с жалостью. И снова шепчет, прохладным дуновением ветра.
Предлагая другой путь.
Отринуть оковы чужих устоев, и пройти кровавой тропой до конца, дабы обрести себя самого.
И Мисима отстраняется от неё. И в глазах его, и в дыхании - гнев.
Но он затухает, как свеча, стоит пройти мгновению.
И Мисима поникает, в бессилии склонив голову.
Опускаясь к её ногам. Уставший и жалкий. Призрак человека, которым когда-то был
Во взоре Эммы грусть. И она обнимает его, припавшего к её коленям. Целуя в макушку.
Приподнимая за подбородок. Видя тотальность бессилия, застывшую в тёмном омуте глаз. Целуя бескровные губы.
И дрогнувший Мисима чувствует внутри себя трепет и отвечает ей тем же.
Одежды остаются разбросанными по комнате.
Обнаженные тела устилают ложе.
Теряясь в сладости забытья.
Но когда брезжит рассвет, и Мисима раскрывает глаза.
Рядом с ним никого нет.
Лишь слова Эммы продолжают звучать бесконечным отзвуком эха.
"Ты всегда можешь передумать"

[Yambie 16 287]

𝆺𝅥𝅯

Утреннее солнце озаряет богатые просторы города Ина. Кистью умелого художника, оно рисует ещё спящие заведения Ёсивари, дома самурайских кланов и заискивающих торгашей, рисовые поля и высокие горы, за которыми прячется необъятное море. Шум волн, что бьются о скалы, и крик чаек — воспоминание без образов, столь родное и что-то чужеродное. Умиротворяет и одновременно мучает, невольно заставляя задаваться вопросами о далёком прошлом, которого как будто бы никогда и не существовало.

Вчера это был один человек. Сегодня — другой.

Не меняется лишь маска, которой дали имя Мисима.

Покой и отрешение — эти слова с натяжкой можно было бы назвать синонимами твоей жизни. Забавно, что слова падшей женщины ввели тебя в состояние ещё большего сомнения. И хоть ясно как это сонное утро, она следовала своим мотивам — крошки надежды теплились в твоём измученном сердце. 

Твоё тело удушливый кокон. Душа — ещё не сформировавшийся мотылёк, который бьётся в агонии своей тесной утробы. 
 

~ . . . ~

Когда тебя покидает наваждение минувшей ночи, ты ищешь людей достаточно сговорчивых и наблюдательных, чтобы они могли рассказать о дальнейшей судьбе твоих товарищей. И хоть, конечно, это довольно громкое слово для тех, чьи судьбы невольно переплелись с твоей, ты не можешь остаться в стороне, бежать и молиться о милосердии Будде. Внутри себя ты ощущаешь туго натянутую струну савари, которая вот-вот порвётся с неприятным треском. Прошлой ночной за пределами храма синто, произошло что-то ещё, не менее ужасное и твоё сердце пропускает удар, когда один из торгашей рассказывает тебе о том, что увидел у городских ворот.

Можно ли считать, что Рэна в какой-то мере настигла злой рок кармы? От него исходил слабый запах крови, а верный меч уже давно являлся орудием мясника, а не воина. Его голова слетает с плеч, но по какой-то причине асигару забирают и тело.

Маленькие пятна крови украшают подол платья его спутницы. 

Её тоже уводят прочь.

Юная госпожа Накаяма? Кажется, она благополучно вернулась домой, вопреки тому, что выглядела словно чем-то напуганной.

Ты мог бы наведаться к ней. Тем более, что формально ты как раз служил её семье. Весьма иронично в твоём нынешнем социальном положении, но неудивительно в период войны. И закалённый в бою ронин ценная боевая ячейка, главное не забывать подкидывать звонкую монету или держать рядом охранников.

Или, может, пойти к воротам? Ты слышал, что в последнее время к замку Такато мало кого пускают. Но, может, имя Накаяма возымеет необходимое впечатление...

 

Изменено 15 августа пользователем Yambie