Yambie

Скрежет зубов, крики летающих демонов и свист ветра, на ладонях который несёт вуаль беспощадной зимы. Демоны ревут - они не смогли окружить свою жертву. Демоны ревут - они проливают кровь своей второй жертвы. - Laisse-moi tranquille, créature! - в унисон демоническому визгу кричит рыжеволосый разбойник. - ¡Déjame solo! - размахивает саблей, задевая потрёпанную ткань одного из демона. - Сучьи выродки, отстаньте от меня! Звон стали об камень. Крик Германа преисполняется отчаянием, а демоны ликуют. Пища! Троица окружают его, окутывают тёмной материей, оставляя в кромешной тьме. Это конец… Эхо мысли. Звонкий детский смех где-то очень далеко отсюда и нежный звон колокольчика, словно колыбель, сопровождающего его на лодке в страну вечных грёз. В страну, где ему будут сниться рубиновые розы. … - Ну, всё, - раздаётся откуда-то женский голос. - Наигралась и хватит. Волна зелёной энергии отталкивает прочь демонов отчаянья от гостей Тени. Твари яростно закричали, но не осмелились нападать на ту, кто применил против них свою магию. Они улетают. А из тени скал выходит фигура в чёрном бархате. - Приятно вас видеть, мессиры. Герман лежит на земле после стычки с демонами, которые пировали его подавленными эмоциями. Приподнимается на одном локте, чтобы посмотреть на предполагаемую спасительницу. Спасительницу. Как громко сказано. - А! - настороженно приподнимет ладошку на разбойника женская фигура. - Только не вздумай махать передо мной своим варварским тесаком, - она опускает голову и откидывает назад тёмную вуаль, что прячет её лицо. Миг. На мужчин смотрят осколки чистого золота, а тёмные губы расплываются в нежной улыбке. - Искали меня?

От языков пламени демона гнева Герман ловко отступает. Хватает саблю "Кармен" за рукоять, готовый попытаться дать отпор демону и прикрыть собой Миккеля. Нет нужды. Демон вдруг преобразился. Застыл. Герман в недоумении окидывает взглядом заледеневшую бесформенную фигуру Тени, а затем вопросительно смотрит на Миккеля. Прежде чем в черепушке родиться хоть одно предположение насчёт случившегося, как мужчины услышать приближение ещё одного ненастья. - Merde! - рычит пират, бросив взгляд в сторону зелёного неба. Он слышал об этих демонах из уст провидиц, но никогда не видел собственными глазами. И, Цетус забери его в морскую бездну, лучше бы он и дальше жил в счастливом неведении. Отчаянье их пища. А так как примерно рыжеволосый разбойник насчитал их около восьми, то их тела они, скорее всего, раздерут в клочья, прежде чем смогут удовлетворить свой голод. Герман хватает Миккеля за локоть. - Уходим, уходим!

Назойливая влага перед глазами. Солёная на вкус. Герман быстро протёр пальцами глаза, обнажив зубы в кривой ухмылке. Когда он успел-то стать такой тряпкой? Из-за проклятья? Или из-за неё? Та, чьё тело находилось в мире яви, а душа… - Хорошо, - говорит Герман, опустив ладонь. - Хорошо, - повторяет, будто в попытке убедить себя в чём-то. Однако едва Миккель отвернётся от пирата, едва Герман пойдёт за ним следом, как огненный шар полетит прямо к лестнице, создавая подобие клетки и преграждая дорогу дальше. А позади то, что охотилось за ними с самого Уайлдервейла. Нет, с самого Киркволла. То, что забирало хрупкие жизни яростным кровавым огнём жестокости и гнева. Кольцо старого кошмара.

Герман отрицательно мотнул головой на последний вопрос. Он чувствовал себя… хорошо. На удивление он чувствовал себя хорошо. - Ты уверен? Я не за эту девчонку с её колокольчиком… ты уверен, что хочешь идти дальше? - осторожно произнёс он последние слова, внимательно глядя прямо на Миккеля. - Возможно, - он ещё раз мотнул головой, - возможно, ещё есть шанс вернуться… Что это? Страх? Сожаление? За ним уже последовала Улва. И вот чем это всё обернулось для неё. Сейчас в Камберленде ребёнок ждал свою мать, которую, возможно, больше уже не увидит, а какой-то головорез слишком поздно осознал, что сейчас мог также вести крёстного девочки на верную смерть. Забавно. Ему ведь должно быть всё равно. На руках его пролитая кровь множества чужих жизней. Нет. За жизни этих людей - племянницы и белобрысого лекаря - он всё же беспокоился.

Герман молча кивает в ответ, глядя на Миккеля. Но в какой-то момент - почти настигнув неровных ступенек лестницы - он останавливается. Опускает глаза и облизывает пересохшие губы. Как-то поздно он об этом подумал. Слишком поздно. И всё же он окликает его: - Миккель?

Герман задержался в одной из спален на втором этаже. Багровые пятна возле стены. Засохшая кровь. Мужчина облокотился плечом к дверному проёму, прислонив тыльную сторону ладони ко лбу. Здесь всё началось? Нет. Не совсем. Он поискал взглядом Миккеля, как вдруг раздался знакомый звон. Пение колокольчика раздавалось снаружи дома, но едва мужчины вышли бы, то у них создалось впечатление, что звон этот исходит со всех сторон Тени. Неважно куда они посмотрят, в какую сторону прислушаются - там будет звенеть колокольчик и озорной девичий смех. - Вот дрянь, - недовольно прорычал Герман.

Дверь на чердак со скрежетом отворилось. Где-то рядом раздалось писк крыс, цоканье маленьких лапок по деревянной поверхности, вой ветра сквозь разбитые окна. Она поднялись наверх и затем... - Тень, - срывается с губ Германа лишь одно слово, когда оба они оказываются на чердаке. Нетрудно догадаться. Зеленоватое сияние. Эхо неведомых звуков, которых не услышать в мире яви. Ощущение, что нечто призрачное осторожно обволакивает их тела, дабы гости задержались здесь надолго. По какой-то причине Герман почувствовал себя значительно лучше, нежели в реальном мире, и мог уже не опираться на плечо Миккеля.

Адаар неровно вздыхает, сжимая пальцы в кулаки. - Я жду вас до утра, - только сказал он, обратив глаза к небу и протерев ладонью рот с носом. - Пойдём, - говорит после Герман Миккелю. Звон со стороны дома звучит громче. И если вновь зайти внутрь, то можно было теперь отчётливо услышать, что звук исходит где-то сверху. Там, где находится чердак.

Виноватым себя Адаар не чувствовал от того, что оставил Улву с Редом. Всё также с упрёком глядя в глаза Миккеля. Он считал, что виноватым себя как раз должен чувствовать именно лекарь, потому что тот не послушал его и поступил глупо, решив кинуться в пасть невидимого монстра. - Никакими вопросами разговор не обошёлся, - категорично говорит Адаар. - Ты бы заключил сделку, ты бы отдал её мёртвое тело, чтобы в него наверняка вселился какой-нибудь демон, наивно думая, что ведьма воскресила её… - Адаар, - перебивает тал-васгота Герман, крепко сжимая плечо Миккеля, чтобы снова не упасть на колени. Со стороны дома вновь раздаётся глухой звон колокольчика. - Я пойду с ним, - хрипит Герман, поймав серебряные глаза Адаара. - Что… что?! - Если Миккель хочет погеройствовать, то дело его. Только пусть возьмёт меня с собой, - бледная бирюза теперь обращена к лику лекаря. - Если с тобой что-то случится, то кто позаботится об Аннике? У неё уже нет матери. Молю тебя, чтобы она не потеряла и крёстного, - Герман опустил голову, прикрыв тыльной стороной ладони рот. Зажмурил глаза. Говорит следующее: - Не знаю для чего, но ведьме я наверняка буду нужен - только я и остался. Если речь пойдёт о плате, то указывай на меня. Адаар нахмурил брови на слова Реда. Перевёл взгляд назад к Миккеля и опустил к Улве.

Вот только дальше вглубь дома его никуда не пускают. Чья-то широкая ладонь хватает его за локоть и тащит прочь из здания. - Maraas imekari! - кричит на него Адаар, кои попросту не мог принять как данность подобную выходку на его просьбу. - Vashedan, basra, katara! Ты идиот! - говорит тал-васгот, остановившись с обезумевшим лекарем у порога дома. - Хватит разыгрывать драму! Мне хватило цирка от дураков, которые тоже заключили сделку с ведьмой и в итоге сдохли, как крысы. Я-то думал, что ты умнее их. Герман всё продолжал кашлять, будто задыхаясь. Улва лежала рядом. Осторожно безрогий опустил её на землю, прежде чем рвануть следом за врачевателем. Брошенная. Адаар же с упрёком смотрит на Миккеля, не веря тому, что тот необдуманно решил зайти в дом на зов колокольчика, зная, что следовать ему - это как идти на верную смерть. - Она мертва, - сквозь зубы рычит тал-васгот. - Мой капитан… тоже умрёт. Хочешь к ним присоединиться? Грош цена твоему героизму. - Адаар, - хрипит позади них Герман. - Миккель… пожалуйста, помогите встать.

Губы трогает кривая усмешка. Это не её цветы. Никогда не были её. Колючий веночек из кроваво-красных роз, который расцарапал ей лоб, когда ей было лет восемь. Цветы заставили её плакать, впишись шипами в кожу, но после ненавидеть их не стала. Вместе с рыжим мальчишкой растила в глиняном горшочке недружелюбный к миру целому бутон, и мечтали вместе о том, как красиво было бы, если окно их комнаты открывало вид на сад цветущих роз. Ноги пошатнулись. Он закрыл ладонью рот, приглушая кашель. - Ред, - со стороны слышится голос Адаара, но руку помощи его отталкивает. Ходить он пока ещё может. Собрав букет красных хризантем с опавшими жёлто-оранжевыми листьями, чтобы приукрасить будущее погребальное ложе, Герман следует за Миккелем к окраине города, в сторону заброшенных домов. … Сохранилась ли ещё память о доме, который они встретили в Уайлдервейле? Немой свидетель, а может и нечто более? То, что способно в один миг определять тропы иные чужих судеб. Возвышается над ними, глядя множеством черных окон. Едва они наткнулись на него по дороге и отметили бы неясное чувство того, что как будто видели этот дом где-то раньше, Герман вновь разразился кашлем. Уже не в силах стоять на ногах, упал на колени, выронив также из рук букет хризантем с осенними листьями. Адаар присел на карточки рядом. В ожидании, когда закончится приступ, чтобы помочь другу подняться на ноги. Со стороны приоткрытых дверей заброшенного дома раздался глухой звон колокольчика. - Не ходи туда, - просит Адаар Миккеля.

На самом деле у Германа была одна просьба, исполнения которой он думал попросить у Миккеля. Но это будет лишним. Анника? Рыжеволосый разбойник только недавно узнал о существовании племянницы, а голубоглазый лекарь приходился ей крёстным отцом: опекуном для ребёнка он будет определённо лучше, нежели какой-то головорез. Дядька научил бы её игре на лютне и ещё как выколоть кортиком глаза лломеринскому пьянице в назидание, чтобы другие на его месте сходу не смели задирать юбку юной разбойнице. С названным отцом тишь и гладь: милый домик, заросший лианами, садик с розами и размеренная жизнь бессмертного покоя. Аж завидно на мгновенье стало. Герман сложил пальцы в замок, опустил локти на колени. Адаар к тому времени доел картошку, а Фауст всё продолжал пировать булочкой - ничего плохого не случилось, ничего, нет, нет, нет! - Пойдём сейчас? - после небольшой паузы предлагает Герман. - Пока совсем не стемнело.

После того, что случилось недавно с целым городом, вряд ли кто-то начнёт беспокоиться из-за несчастной клумбы. Камень будет ещё раз возложен на месте руин, а цветы вырастут и по спонтанному желанию природы. Герман посмотрел на Улву. Костяшками пальцев погладил изуродованную щеку. - Какие сейчас вести вне стен лечебницы? - поинтересовался он. - Может… может сегодня провести... погребальную церемонию, собрать цветы, если на улицах будет спокойно, а потом, - он замолчал. Ладонью протёр лоб, опустив бледные глаза. - Потом можно разойтись, - не стал кривить душой Герман. Разойтись. А что ещё им-то сделать? Расплатиться за свою наивную веру и беспечность.

Его, Германа, как раз не устраивала сама мысль о том, чтобы передать тело Улвы в руки местных врачей, которые кинут её в котельную как кусок сгнившего мяса. Так они могли бы устроить достойные похороны для красноглазой женщины и как раз наперекор её боязни оказаться в общей могиле. В худшем: стать марионеткой морталитаси после смерти. - А цветы там сейчас какие-нибудь растут? - вопрос, который касается одновременно парка и заброшенных домов на окраине. Глупый. Всего на миг. Ловит мысль, что если нет, то мог бы по дороге найти что-то подходящее.

Неохотно Герман приподнимает голову, вытирает ладонями уставшее лицо, пускает пальцы в рыжие волосы, расчёсывая их назад. К еде не притрагивается. Адаар же берёт картофель, потихоньку очищает его от шкурки. Фауст набрасывается на булочки и аппетитом поедает кусочек за кусочком. Молчание. Особо-то и не о чём говорить. Обсуждать. Строить планы. Только продолжать переваривать случившееся и как данность принимать в объятья неприятный осадок, не противиться горечи да печали. - Где... где можно сжечь тело? - тихо спрашивает Герман, хмуря брови. - Только не предлагай какой-нибудь местный крематорий, Цетуса ради…

Если честно, то он чувствовал себя здесь теперь в край лишним. Что ему-то тут делать, когда остаться может тот же Ред? Закрыть только глаза на то, что он сам едва держится на ногах. Дверь же захлопнулась, а удушливая атмосфера никуда не делась. Пахло кровью, чуть уловимым трупным гниением и гарью. Вуаль траура - человеческой утраты. Рыжеволосый мужчина пару раз качнулся вперёд-назад стоя на месте, прежде чем блеклым взглядом посмотреть на тал-васгота. Адаар затаил дыхания, ожидая, что тот скажет или сделает. - Подай таз с водой, - хрипло попросил Ред. - И… слушай, посмотри нет ли у него гребня какого-нибудь. Безрогий в недоумении уставился на морского разбойника, который, пошатываясь, вернулся к кровати, на которой лежала Улва. Присел на край и поправил каштановые волосы с седыми косичками, последние которые начал осторожно распутывать. Адаар огляделся. Таз с водой находился на видном месте, а вот поиски гребешка заняли время, пока Ред водил влажной тряпкой по лицу Улвы, вытирая кровь с сажей. - Вот, - говорит серокожий, протягивая находку рыжеволосому разбойнику. Ред молча принял из его рук гребешок и начал расчёсывать каштановые волны с проседью. Снова это молчание. Адаар подвинул к кровати стул, присел на него, опустив ладони на колени. Смотрел на умиротворённое лицо Улвы, старался не пересекаться взглядом с Редом. - И… что теперь? - наконец обретает форму в словах мысль, что витала недавно в черепушке тал-васгота. Ред отвечает не сразу. - Искать Явану дальше я не вижу смысла. Все, кто заключил сделку с Ксеноном, дабы убить ведьму, либо мертвы, либо пропали без вести. Остался, конечно, я, но, - Ред посмотрел прямо на Адаара. - Посмотри на меня. Такое чувство, что какое-то неаккуратное телодвижение с моей стороны, и я развалюсь на кусочки. Безрогий протёр ладонью подбородок. - Так значит… возвращаемся на Лломерин? - Сначала я хочу похоронить сестру, - Ред мотнул головой. - Тело нельзя так оставлять. Его необходимо сжечь, чтобы духи Тени не вселились в опустевшую оболочку... - Ред? - Я не вернусь на Лломерин. Адаар округлил в изумлении глаза на сказанное рыжеволосым, но ничего по этому поводу не сказал и не спросил. И так было видно. И от того на душе отчего-то стало горько. - Я должен быть на её месте, - спустя какое-то время говорит Ред дрожащим голосом. - Посмотри на меня… я умираю. Я уже мёртв. Я должен был провалиться в бездну вместе со всеми. Не она должна лежать на этой кровати, а я, - хриплый смешок, отворачивает голову в сторону, вытирая тыльной стороной ладони глаза - постыдные горячие слёзы, которые его организм ещё способен вырабатывать на пике эмоций, которые не в состоянии сдерживать. - Merde… Адаар молчит. Не упрекает. Даже не смотрит на Реда, когда тот закрывает лицо ладонями, опускает локти на колени и начинает рыдать. А я думал ты сильный. Ты всего лишь человек. Она была твоей слабостью - той слабостью, которую принял слишком близко к своей незримой душе, что она впилась крепко клыками в бесцветную плоть. Отталкивал, но видел также в ней надежду. Маленькую надежду, которая однажды исправить жизнь твою, что пошла однажды наперекосяк. ... Ближе к вечеру эмоциональные всплески поубавились. Герман дремал, опустив голову и руки на край кровати рядом с Улвой. Адаар сидел на стуле, скрестив руки на груди и вытянув вперёд ноги, а Фауст исследовал содержимое шкафчиков, подолгу задерживая взгляд на блестящих штучках. Все трое терпеливо ждали возвращения хозяина комнаты.

Адаар перевёл взгляд в сторону Реда, но тот, похоже, даже не отреагировал на его предложение - стоит к нему спиной, скрестив руки на груди, а плечи всё также дрожат. С другой стороны: почём ходячему мертвецу алкоголь. Адаар почувствовал себя неловко и светло-серые щёки, кажется, впервые в жизни налились румянцем. - Может… может, принести вам что-то? - смущённо предлагает тал-васгот, убирая флягу с ромом назад в сумку. Всё, что угодно, но лишь бы сбить удушающую атмосферу, что витала сейчас в комнате.

Из губ Германа вырвался хриплый стон. Он резко встал на ноги, отошёл в сторону и закрыл лицо двумя руками. Пустил пальцы в рыжие волосы, растрепав их - ещё один хриплый стон, приглушить который пытался, прикрыв рот ладонью. Молчание растягивалось. Адаар поджал губы, переводя взгляд от Миккеля к Реду. Опустил глаза, потянул ладонь к кожаной сумке на поясе, чтобы вынуть из неё небольшую флягу. Убедившись, что внутри ещё что-то осталось, он неловко предложил мужчинам: - Эм… может рома?

То, что мужчины испытывали в отношении одной женщины, было чуждо тал-васготу. Не участие в их горе, но любопытство: насколько такую значительную роль в их жизнях играла она, что для них это удар сродни клинку в спину от человека, всецело которому отдали своё доверие. Люди… странные. Они преисполнены ненужными эмоциями, тревогами, желаниями, отчаянно хватаются за ветви прошлого, не обращая внимания на корни настоящего и будущего. Забываясь на миг, когда хрустит хрупкая ветвь и вместе с ней они падают вниз. В бездну сломленного духа. Тал-васгот молча наблюдает за Германом, который заходит следом за белобрысым лекарем в комнату. Как садится на колени возле кровати, на которой лежит она - как осторожно берёт обеими ладонями её, касаясь пересохшими губами тыльной стороны. Вопрос Адаара… И что теперь? … остаётся не озвученным. Висит в воздухе, как хмурая туча. Суета извне этой комнаты. Звон стали и крики извне этого здания. Вздрагивающие плечи рыжеволосого, тщетно который пытается сдержать всхлипы - по бледным щекам которого, на удивление, ещё текут горячие слёзы. Наверняка лелея желание смерти собственной: встретить её по ту сторону или кануть в объятьях вечной ночи. И что теперь? Серебро глаз обратилось к окну. Без понятия. Адаар закрыл за собой дверь. Сделал пару шагов вперёд, а затем облокотился плечом к стене. Доля молчания сейчас не повредит.

- Немного, - тише повторяет Адаар, дабы лекарь не спровоцировал волну ненужного гнева со стороны рыжеволосого разбойника в попытке забрать из его рук ту, кто ему - как оказалось - также не безразличен. Скрестил руки на груди и опустил голову, прислушиваясь к треску огня. Отвернулся, а Фауст продолжает внимательно взирать на троицу, кои сидит на земле. Кажется, прошла минута. Тихий вздох. Устами касается её шрама на щеке, уголка губ. Ладонью убирает каштановые пряди с седыми косичками с умиротворённого лица, в отражении которого больше нет места для тревог человеческого бытия. - Mon fille, - шепчет, лбом касаясь её лба, прежде чем перевести взгляд бледной бирюзы к Миккелю, - помоги. С его состоянием он её никуда не сможет донести. А им всем лучше добраться до какого-нибудь относительно безопасного места.

Семь лет тому назад он встретил человека, впредь который именовался Редом. Едва живой рыжеволосый мужчина с редким оттенком окон души - моря и леса - в разводах крови и грязи чуть ли не по всему телу. Неровным шрамом поперёк горла - тот, кто оставил его задел голосовые связки, но не артерию, а широкие ладони безрогого были достаточно умелыми, чтобы наложить швы. Déjà vu. Оную фразу однажды сказал Ред, когда стоял на ногах ровно, взирал на море бескрайнее, а в глазах сиял дивный огонь ярко-голубого цвета. Я живу, - говорил его будущий капитан. Я живу, - говорил его первый друг в этом незнакомом мире. И безрогий наивно верил. Верил до тех пор, пока не узнал о ней. Déjà vu. Адаар остановился чуть поодаль от Реда и Миккеля, молча наблюдая за тем, что будет происходить дальше. Маленькими лапками Фауст поправил блюдце на своей голове. - Герман. - ладонь опускается на плечо, встряхивает, обращая на себя внимание, - Герман! - Убирайся! - злобно рыкнул Герман на Миккеля, сильнее прижимая к себе Улву. Он не смотрит прямо на него, нет. Голова его опущена, лоб касается седого виска. А в треске огня звучат… Всхлипы? Адаар нахмурил брови. Эти люди… насколько же они хрупкие. - Миккель, - негромко обращается тал-васгот к белобрысому лекарю. - Подожди немного, - мотнул головой. - Немного.

Ход III Явана В последний раз она бросает взгляд в сторону его обездвиженного тела - драгоценный минерал, ожившая эмоция в форме нестабильной материи, из недоступных человеческому глазу гор, именуемых снами. Окружающие языки пламени, которые окутывали его, будто ладони любимой матери, создавали впечатление, что вот-вот и он поднимется, дабы отомстить за обиду. Она отвернулась и быстро побежала в сторону выхода из горящей таверны. Выбила дверь. Откашлялась. Испуганно вздрогнула, когда услышала рев. Забытый летами рев и взмах тяжёлых крыльев, кои оставил чуть ли не весь город в материализовавшейся огненной бездне загробного мира. Рубины огня души обращены к небу, а ноги ведут всё дальше от таверны и от угрозы, которая, вероятно, вряд погибла от острия сабли. - Улва! Этот голос… - Frère? - шепчет с нотками облегчения, радости, когда мигом встречает недалеко его фигуру. Измождённый, израненный, но живой, хвала богам милосердным, что ещё живой. - Улва, сзади! Она реагирует быстро, когда следом также слышит приближающиеся шаги и даёт отпор, взмахом сабли с кинжалом - стукнуть сталью об сталь и пролить чужую кровь. Почти. Мужчина падает замертво, а она оборачивается к брату. Из тёмных припухших губ течёт кровь, а в груди торчит кортик с рукоятью в форме дракона. - Герман, - успеет тихо прохрипеть его имя, сделав пару шагов к нему навстречу и упасть землю. ... Как же наивно разбрасываемся мы собственным доверием. Как легко привязываемся к тем, кто обратил на нас внимание в моменты невыносимого отчаянья и затянувшегося горя. Добродетелью нарекаем, милосердием, а в сердце пустота. Надеемся и верим, а потом расплачиваемся собственной болью. Он любил его и думал, что больше никого в жизни у него не будет, кроме него. Он любил её, но рядом не остался, представляя себя героем единственным во всём мире живущем. Никогда не будешь моей только женщиной. ... Лицо его исказилось в гримасе ужаса. Наблюдает за тем, как она идёт к нему, бросает из рук саблю, а затем кинжал. Протягивает вперёд ладонь, чтобы прикоснуться к нему. Как падает на землю и испускает последний вздох, как дань за право существования в этом мире. Он жалобно заныл, когда подошёл к ней. Упал на колени и приподнял безжизненное тело красноглазой, крепко которое обнял. Убедившись ещё раз: ни вздоха, ни слова, ни ободряющего наивного да глупого слова, а лишь тишина, которая растворялась в треске нескончаемого адского пламени. Mon soleil.

Аслауг перевернулась назад на спину, сложив руки на животе. Тихо вздохнула, разочарованно глядя в потолок - как будто за то время, пока она смотрела на Рэна, крыша дома обязана была как-то измениться. Через какое-то время привстала, оперившись на локти, чтобы лучше осмотреть комнату, в которой находилась. Осторожно покинула кровать, подобрала свою рубашку. - Вот сволочь… Умыла лицо, подхватила портупею с топориками. На выходе из комнаты - желания осмотреть дом - остановилась. Посмотрела в сторону уже спящего Рэна. Она, право, выбрала самый неподходящий момент для того, чтобы дать волю внезапно пробудившимся женским чувствам. Самый неподходящий момент жизни, чтобы именно сейчас позволить себе испытывать эти чувства. К чёрту. Но он ведь не узнает, решив, наверняка, что то приснилось ему, верно? Аслауг прикусила нижнюю губу и вернулась к кровати. Присела на край, убрав седой локон за ухо и едва наклонилась к спящему. К чёрту. Чуть прикрыв веки - убедиться, что он всё ещё спит. Губами невесомо коснуться губ. Создатель, как же глупо! Осторожно отстраниться, прикрыв рот тыльной стороной ладони и, наконец, покинув комнату. Спустя кое-какое время - после осмотра дома - возвращается назад, чтобы сесть на стул. Отогнать эхо человеческих, низменных желаний, сосредоточившись о деле насущном. И всё равно лелеять в душе недавнюю шалость. К чёрту.

Бледная ладошка теперь намеренно хлопает тыльной стороной по груди мужчины. - Ты-то и по деревьям не умеешь лазить? - тихо смеётся Аслауг, а ладонь уже не отдёргивает - лишь слегка костяшки пальцев касаются рубашки и от того что-то перещёлкивает в черепушке. Что провоцирует появлению румянца на щеках, дыханию чуть учащённому. Чувства, как будто в животе из тесных своих коконов вылезли бабочки и начали беззаботно порхать по алой поляне, напевая песни о скоротечности молодой весны. А она улыбается, хоть брови хмурит. Та же Киян с ним бы лучше смотрелась, нежели седая малолетка, которая - иронично али нет - только открывала для себя удивительные, но опасные чувства влечения. - Спи тогда, - шепчет Аслауг, понимая, что заболтала Рэна. - А я вход покараулю.