The Prophet

Красный туман плывущего по бару неона. Мерцающий свет, рубиновые блики в каплях пота, выкрашенная в алый грудь оголенных баргейш: стук крови под выбритыми висками заменяет ритм приглушенной музыки, сухость закушенной губы заменяет жажду новой рюмки рисовой водки за счет заведения. По лифтовой шахте горла медленно поднимается пламя – коктейль из сакэ, азарта, адреналина и дермовых переживаний, добавляющих в напиток удачи особую горечь. Красный костюм крупье, безупречно сияющий в этой подсветке дьявольским протуберанцем восточного восходящего солнца. Жабье лицо японского паназиатизма, выдавленное в сносную мину прессом глобализации и вымазанное в золотой пыли правилами деловой привлекательности для клиентов, ни больше, ни меньше. Сухие вызолоченные руки с металлическими ногтями, сверкающими, как чистое серебро: он тасует колоду так быстро, что ты не сразу сумела разглядеть замену ногтей на более вычурные аналоги. Он тасует колоду так быстро, что ты не сразу понимаешь, что некоторые из его пальцев искусственные. Красная заливка в границах из черного контура, исписанная угловатыми иероглифами. От картинок на картах в глазах начинает пестрить, и неоновые отблески лишь еще сильнее раздражают затуманенный, затупленный взгляд: ты с трудом узнаешь формы и фигуры в пластиковой прямоугольности карт, с трудом вспоминаешь значение каждой из тех, что попали в твою комбинацию. Ты пытаешься вспомнить правила, и практически прокусываешь губу. Внутренний голос подсказывает тебе главное, основное для ойтё-кабу правило игры. Главное правило – не облажаться. Твои пальцы все еще дрожат, когда одна из баргейш подносит рюмку хереса и ставит на игровой стол, прямо на расклад твоей выигрышной комбинации. В твоих заложенных ушах все еще шум прибоя из кровеносных потоков, когда один из игроков срывает голос до хрипа, споря с беспристрастным крупье – споря ровно до тех пор, пока его щеки не касается лезвие монокатаны одного из якудз, окончательно осекая азартный пыл. Тебя все еще мутит от шанса попасть в карман дорогого костюма-тройки одного из молчаливых оябунов, сидящих за столом V.I.P., когда они, крупье и экзекуторы борёкудан провожают тебя взглядами ледяного уважения. Ты выходишь из пиано-бара вслед за ним – вслед за проигравшимся японцем, вышедшим из заведения гордой походкой на обеих ногах сразу, как только крупье объявил о твоей победе. Его костюм был измят, черные волосы растрепаны, мокрые от выступившего пота, но в нем не чувствовалось ни грамма страха, ни грамма сожаления: он спокойно уходил вдоль асфальтированной реки, отравлял голограммы иероглифов дымом от сигарет. Ты смотришь на него, как на жертву, на мишень, на вектор к узловой точке – но даже ты удивляешься тому наплевательскому отношению, с которым он уходит прочь. Парень, споткнувшийся на грани и чудом удержавший равновесие, уходил от кровавой расправы за собственную тупость с беспечной ухмылкой на лице. Когда ты хватаешь его за шиворот, когда шагаешь в подворотню и прижимаешь японца к стене, больно приложив о холодный, исписанный граффити бетон, ты заглядываешь в глаза с искренней надеждой увидеть там хоть что-то, кроме смачного плевка на собственное будущее. И, судя по заторможенности изумления, ты требовала от него слишком многого. Поначалу он ничего не говорит. Просто смотрит на тебя. Сквозь тебя. Затем ты угрожаешь ему, и ухмылка на его лице взрывается смехом, от которого трясутся скулы. Затем он открыто ржет по-японски, когда в качестве стимулирования беседы ты решаешь наконец прострелить ему ногу. Ты понимаешь, что между вами возникла проблема, выросла стена непонимания, в которой нужно пробить брешь. Но затем ты понимаешь, что проблема не совсем в этом. Проблема в том, что он достал из кармана грубый, кустарный однострел, способный проделать у тебя в башке дыру размером с доллар Сьюзен Энтони и сменить тумблер твоей жизнедеятельности на "OFF". А ты, сдавшая свое оружие крупье в качестве залога, нащупала за поясом замечательное, умопомрачительное ничего. Где-то на американских горках социального взаимодействия через угрозы и побои твоя магнитная карета сделала лихой поворот не туда. Вы стояли друг напротив друга: он, приставленный к стене, и ты, с приставленным к виску однострелом из жженого углепластика. Вы стояли в тени, как пара влюбленных, собиравшихся вышибить друг другу мозги в игре "нет, ты первый", и его насмешливый взгляд, взгляд настоящего джентельмена, скандировал "дамы вперед". [Сensored]. [Censored] с большой буквы "П". Наконец, ты решаешься. Не от большого желания – просто у тебя, как это часто бывает в Пятничной Перестрелке в Найт Сити, нет выбора. Ты говоришь, что тебе нужен лишь адрес этого чертового Амади Камо, и тогда каждый из вас унесет содержимое черепа в целости и сохранности. Ты вытаскиваешь его из кармана куртки, вытаскиваешь быстро, будто ковбой дикого вэста. Ты говоришь, что это – твоя любимая игрушка, созданная как раз для таких случаев. Ты приставляешь его к голове японца, упирая в висок, и обещаешь проделать в нем дыру первой. Проделать в нем дыру из продолговатого, ребристого, резинового дилдо. И это сработало. T H E F U T U R E I S N O W D I S T U R B A N C E Уже около трех дней ты в бегах – по крайней мере, это очень на то похоже. Ты забрался в кишки Комбат Зоны, чтобы выиграть себе время – одна из тех ценностей, которая отделяет тебя от окровавленного забвения сточной канавы. Выбирая между крысиным мясом в безопасности и кафешной глазуньей с простреленной башкой – комплимент от шеф-повара, – ты ткнул в нужную опцию. Хотя ты, пожалуй, мог бы жрать и сырую резину с покрышек, если хорошенько поперчить. Ты поселился здесь, в лачуге на окраине реального мира, за гранью которого остались лишь прерии американского беспредела. Хмурый вид оставил тебя без лишних вопросов со стороны местного сброда, тяжелая пушка подарила тебе более-менее спокойный сон в перегное кибердвадцатых: оставалось только собраться с мыслями и очистить свое имя, чтобы сбросить с хвоста агентов Бранко. Конечно, ты мог встретить их и все объяснить, однако что-то тебе подсказывало, что вопросы тебе начнут задавать только после прелюдии в виде срезанной шкуры. Ты закусываешь обмененным на пару патронов препаком, разогретым над отобранной у бомжей горелкой. День был не так уж плох.

Ты опрокидываешь в себя рюмку обжигающего, натурального сакэ: жидкость растекается по глотке, будто святая вода по глотке грешника, отпущенного из ада по бюрократической ошибке. Ты слегка щуришься, едва не закашливаешься от горькой дозы рисовой водки, но твоя врожденная крутость, вваренная в осанку титановым стержнем, заставляет тебя проглотить всё до последней капли, сохраняя на лице мину абсолютной непоколебимости. Имя – это узловая точка. Амади Камо – отправная станция в твоей угловатой дороге поисков: ты ставишь рюмку на стол, пропускаешь мимо ушей треп Хессер и уходишь в полумрак человеческой базы данных, щупом бороздя извилины в мозгах обитающих здесь информаторов. И ты получаешь наводку раньше, чем успеваешь дойти до уборной. Ты опрокидываешь в себя рюмку обжигающего, натурального сакэ, закусываешь лимонной долькой, взятой с красной тарелки на барной стойке. Свет вокруг мерцает, приглушенный и вдруг ослепительно яркий: баргейши умирают в бордовых тонах, погружаются в тьму, затем ярко воскресают в выкрученной на максимум алой волне неона. «Свинья!» – слышишь ты вскрик крупье, возвещающего об очередной комбинации: оборачиваешься, чтобы увидеть, как один из игроков проигрывает свою кибернетическую ногу. Его держат под руки два цепных пса борёкудан, пока крупье, с секунду назад раскладывавший карты, достает из-под игрового стола красную телефонную трубку и медленно набирает номер на истертых выпуклых кнопках. — Сдадут риппердоку, — безучастно комментирует происходящее Хессер, шумно затягиваясь. — Проигравшийся придурок. Ты хмыкаешь, невидящим взглядом сверля дно опустошенной рюмки. Никаким расслаблением здесь даже не пахло. Проигравшийся придурок – последнее звено в персонификации узловой точки под названием «Амади Камо». Тупорылый японец, который только что проиграл свою имплантированную ногу, был тем, кто сможет привести тебя к уроду, заказавшему похищение Хуана Бранко. Единственным осложнением были пара изрисованных татуировками якудза с монокатанами и крупье, вызывающий в пиано-бар черных медиков.

Ты почти срываешься на бег, уходя от мусорной кучи на скорости прихрамывающего гепарда. Когда ты оборачиваешься в первый раз, Сигил всё еще провожает тебя взглядом, намекающим на размышления вроде «А не подстрелить ли её?»; когда ты оборачиваешься во второй раз, растоптав под ногами несколько метров потрескавшегося асфальта, ты не видишь у баков никого, кроме пары бомжей и водителя машины, которая увезла тебя из устроенной твоими руками преисподней. Когда бумажные фонари сливаются с голографическими переводами пестрых вывесок, отпечатываясь на твоей роговице смесью стритсленга, транслита и традиционного кандзи, ты начинаешь понемногу приходить в себя. Сердце перестает перебирать струны кровеносной системы, настраиваясь на полуночный уличный блюз: адреналиновый приход перестает бить тебя разрядами электричества, когда ты сбавляешь шаг и начинаешь оглядываться по сторонам, пытаясь переварить глазами окружившую тебя Окинаву. И затем, наконец осознав, что семенящие мимо прохожие не щурятся от слепящего солнца, а представляют собой узкоглазое сборище больных желтухой, ты понимаешь, что оказалась в Джей-тауне. Джей-таун. Джапантаун. Островок старой Японии под умирающим блеском бумажного света, уступившего голубой ослепитетльности иллюминации кибердвадцатых. Корпораты хай-левела и уличный скам – река пагубного пристрастия вымывает на этот берег каждого, ктохочет испытать удачу. Каждый, кто хочет испытать удачу, ставит на стол японского игрального дома всё, до последней клетки крови, ожидая, пока татуированные цепные псы местных кумитё не оберут их сверх того, что игрок может дать. Ты знаешь, что скрывается под налетом претенциозного уличного хокку. Ты знаешь, чего стоит лишний взгляд в переулок, где тьма поглощает несколько рослых фигур, пускающих солнечных "зайчиков" лезвиями монокатан. Ты смотришь строго перед собой, когда слышишь ломаный стритсленг, изуродованный японской тарабарщиной. И ты толкаешь дверь ближайшего бара, точно понимая, на что ты идешь. Когда ты только ступила на кривую дорожку своего поприща, Джапан-таун представлялся тебе вымороченной пародией на преступные синдикаты макаронников, вымазанной каллиграфической катаганой и красками с наколок-кондзёу. Ты была уверена в бессмысленности клоунады якудза, слухи о которых твердили об отрезанных пальцах и глазах, выколотых палочками для лапши-удон. Ключевое слово – была. Ты толкаешь дверь, и пиано-бар «XYZ» поглощает тебя, как огромный голодный сом, бросающий в желудок всё, что сможет переварить. Тебе вслед выпускают колечки дыма несколько узкоглазых бритоголовых уродов, пасущихся у входа – здесь это называется «пустить дым в глаза», – и ты невольно отмахиваешься от завесы ментола, не забыв продемонстрировать шайке борёкудан лаконичный жест, состоящий из кулака и выставленного среднего пальца. Ты нагло улыбаешься в лицо смерти, и неоновые переливы раскрашивают подточенный ноготь в оттенки красного: они зубоскалят тебе в ответ, и неононовые переливы раскрашивают из имплантированные акульи челюсти в оттенки кровавой бани. Пиано-бар «XYZ». Если в дистрикте C3 есть второе культурное сердце после Боккудан Центра, то оно бьется здесь, разливая в гранёные стаканы скотч-на-льду и разбрасывая целые колоды баргейш на колени к состоятельным дженти. Ты видишь здесь много знакомых белых лиц – каждое из них либо задолжало тебе услугу, либо однажды одолжило тебе её, сохранив устную долговую расписку до лучших времён: они рассиживают свои задницы на кожаной обивке за резными панелями из дерева, собирая беспроигрышные комбинации карт. Ты видишь здесь много незнакомых, отталкивающих желтых лиц, важных, молодых, изуродованных Пятничной Ночью: они сидят в отдалении от пришлых, стоят за игровыми столами или просто прислонились к бумажным перегородкам, выискивая очередного смутьяна и поглаживая рукояти мечей. Ты думаешь усмехнуться, представляя себе, как добрые несколько десятков якудза превращаются в кровавый паштет после встречи со свинцовой очередью из дрянного «калашникова»; ты отказываешься от этой идеи, замечая небольшие пистолет-пулеметы вроде «узи», оттягивающие пояса у других борёкудан. Когда ты подходишь к барной стойке, тебя узнают: седой полноватый японец, растягивая лицо в жабьей улыбке, ставит рюмку и наполняет её самым лучшим сакэ, без лишних слов подвигает на край деревянной столешницы. Ты не знаешь его, но здесь, в Джапантауне, это ничего не значит – здесь важно только то, что они знают тебя. «Они» сидят поодаль, за круглым столом. Шестеро человек, облаченные в дорогие костюмы-тройки традиционного черного цвета. Шесть пожилых японцев, окруженных забором из бритоголовой охраны и перекидывающихся короткими фразами, значение которых ты никогда не поймешь, если не возьмешься учить паназиатские диалекты. Ты бросаешь на них короткий взгляд, коротко киваешь, благодаря за гостеприимство: один из них, самый внушительный и важный, медленно кивает в ответ. — Ну нихрена же себе, — едко и насмешливо выцеживает подошедшая к барной стойке телка, и тебе в нос бьет запах крепкого сигаретного дыма. — Сам Хичиго Канзаки угощает эту гребаную стерву элитной японской водкой, будто на ней весь свет клином сошелся. Этот голос тебе знаком. Знаком настолько, что вызывает смешанные желания, бродящие где-то на грани между началом дружественной беседы и смачным хуком в челюсть. — Йешка, ты выглядишь сегодня, как потасканная шлюха, изнасилованная мусорным баком, — злорадно смеется затянутая в шмотки от «ICON America» девушка раннего бальзаковского, поправляя локоны золотых волос. — И пахнешь, честно говоря, соответственно. Ты оборачиваешься, и твое желание раскроить ей лицо оборачивается вместе с тобой. Ты рассматриваешь её с головы до ног с таким видом, будто её облили содержимым биотуалета – а затем, выполнив продолжая короткий ритуал встречи, ты и Лидия Хессер улыбаетесь друг другу. Однажды ты неплохо кинула её – кинула так неплохо, что это обошлось ей в должность, работу и уровень жизни топ-менеджера корпорации Милитех. Ты назвала это «честной сделкой», и, если бы не её характер, то она приложила бы все усилия, чтобы вырвать свою старую жизнь через твою глотку. Но судьба часто создает странные, запутанные узлы – и вот вы стоите рядом, в чуждом для вас районе Найт Сити, приветствуя друг друга колкостями. Ты, Никола Йешка, и она, Лидия Хессер, твой заклятый друг. — Че тут делаешь? — спрашивает она, глядя на танцующих за твоей спиной баргейш. — Пришла за скидками на суши «Калифорния»?

Сигил стоит молча. Стоит и смотрит на тебя в упор, не торопясь убрать оружие за пазуху. Ты догадываешься, о чем он думает сейчас, и от этого внутри у тебя холодеет – холодеет так, словно в глотку залили жидкий азот. Убивать тебя сейчас не было смысла, ты сама прекрасно понимала это. Ты пойдешь по душу человека, который должен ему еще две с половиной тысячи евробаксов. Это может в значительной степени осложнить получение оплаты – или же может повлиять на то, что оплата увеличится вдвое, если Камо будет заинтересован и в твоей смерти тоже. Убивать тебя сейчас не было смысла – зато ранить в ногу и подбросить тебе пистолет, из которого был застрелен Джузеппе, могло показаться Сигилу крайне неплохой идеей. — Черт, — выдыхает он, и ты выдыхаешь вместе с ним. Пистолет оказывается в кобуре. — Прямо под нами, — Сигил показывает на окно, затем быстро раскрывает его, — подъемник для мойщика. В отличие от тебя, я продумываю пути отхода, прежде чем просто так завалиться на задание, — он фыркает. — Подкати койку с Джузеппе к двери, поставь её на блок колес, это задержит их.

Вой сигнализации. Удары подошв по плитке в коридоре – слишком тяжелая обувь, чтобы опрометчиво назвать её гражданской. До края уха долетают даже громыхающие карабинами наплечные ремни: отчего-то тебе кажется, что их владельцы совсем не собираются вас отшлепать. Ты ослабляешь хватку посиневших от напряжения пальцев, и с презрением обтираешь вымазанные в белой присыпке руки о простыни. Джузеппе задыхается в кашле: сигарета падает на пол, разбрасывая хлопья серого пепла, пачкая плитку чернотой горелого табака. Для суки, которая требует ответа на вопросы, ты слишком часто перекрываешь кислород . — Иди ты на х... — пациент осекается на полуслове, когда Сигил бесцеремонно прижимает его голову к подушке стволом пистолета. — С[censored], да что я знаю? Наша задача была похитить его, бустер в моей группе должен был просто подключить его к микрокомпу и обеспечить охрану. С[censored]! — он снова кашляет: когда ты решаешь, что кашляет он дольше, чем должен – очевидно, чтобы потянуть время, – ты бьешь его по ноге, обрывая кашель хрипом боли. — Камо. Всё, что я знаю – это то, что нас нанял чомбатта по имени Амади Камо. С[censored], хочешь разобраться дальше – тогда иди в... Бум. Голову Джузеппе будто прибивает к подушке пневматическим молотком: белые простыни вмиг темнеют, принимая бордовый окрас – самый привычный окрас для Найт Сити. Ты смотришь на Сигила. Наверное, сейчас ты хочешь порвать его пополам, но чувствуешь ауру сосредоточенного хладнокровия, которая едва сдерживает зверя. Сигил смотрит на тебя. На нем нет и тени улыбки. — Амади Камо, — медленно говорит он, не сводя с тебя глаз, — заплатил мне две с половиной тысячи евробаксов, чтобы Джузеппе отправился на тот свет. И это был только аванс. Топот в коридоре становится всё громче. Вас ищут. И скоро, очень скоро найдут.

— А я е[censored]? — он снова запинается на букве «б». Его дрожащие руки перелистывают страницы книги: наконец он находит то, что нужно – вырезанную под тайник часть, в которой лежит пачка разрекламированных сигарет. Пистолет упирается в его голову сильнее, но он, демонстрируя вам мятую добычу из тонкого картона в обертке из кусков рваного полиэтилена, вытягивает папиросу и электрозажигалку. Закуривает. — Когда тебе с-скидывают бабки, сразу пять штук, и говорят, что это тридцатипроцентный аванс за экстремальную езду – ты соглашаешься, не раздумывая. Б-бл, я говорю, — он говорит что-то на итальянском, затем снова возвращается к стритсленгу: — Чомбатта, за такую сумму можно пойти и завалить кого-нибудь в городе, после чего сдаться властям, откупиться взяткой и остаться при нех-хилом наваре. И т-тебе уже плевать на то, кто платит, ты ничего не спрашиваешь, — Джузеппе судорожно затягивается. — Н-но... Сирена. Пронзительно, словно ножом по стеклу, сирена бьет по ушам с такой силой, что вы все невольно вздрагиваете – все, кроме соло. Ему, кажется, вообще насрать – для него, судя по всему, это уже часть плана. — Предлагаю кончать его прямо здесь и сейчас, — решительно говорит Сигил. — Теперь времени в обрез, не до воскресной викторины с отгадываниями.

Джузеппе вдыхает, стараясь сделать это как можно бесшумнее. Затем он начинает говорить, и по его тону ты сразу понимаешь, что из-за Бранко в его жизни слишком много дерьма, чтобы продолжать получать затрещины. — С-ска. Он, б-бл, сдох уже, окей? Чувак, который нас на это нанял, вообще обещал непыльную работу за хорошие деньги, — он сглатывает, облизывает пересохшие губы. — Если бы не тот урод, который нас гнал через весь город, все бы прошло гладко, и хер бы что с нами было. Может быть, и парень в живых бы остался, ему кабели мозги выпекли напрочь, слишком долго ломали защиту софта – вернее, слишком долго оставались подключенными.

Сигил подходит следом за тобой. Он расположен к общению меньше, чем ты: бросая планшет на пол и следом сбрасывая очки, соло достает из-за пазухи пистолет и приставляет углепластиковый ствол к голове Петронко, красноречиво взводя курок. Глаза загипсованного Джузеппе выпучились настолько, что казалось, будто он пытается заглянуть в будущее. Откровенно говоря, в данной ситуации предсказать его было крайне просто и без всяких экстрасенсорных способностей или машины времени – видимо, слов фиксера и упершегося в лоб ствола было достаточно, чтобы раскрыть в человеке его неограниченный потенциал. Джузеппе дважды моргает.

Тридцать пять. Ты смотришь на динамик. Ты слышишь, что старик не выключил динамик. Ты слышишь, как он обращается к кому-то с фразой «надо проверить, что там с тросом, может лебедка полетела». Тридцать шесть. Ты смотришь на соло. На соло, натянувшие на ноги новые туфли – дорогие, кожаные туфли, за которые прошлый владелец отдал явно больше тысячи евробаксов. Такие туфли – ручная работа, а не машинная штамповка: поразительно, что они так легко подошли Сигилу. Нечто большее, чем просто везение, да? Тридцать семь. Ты смотришь в ведро, разглядывая собственное мутное отражение. Вода в ведре дрожит, пока лифт едет вверх – правда воды там гораздо меньше, чем крови. Ты накрываешь ведро пластиковой крышкой: тряпку оставляешь там же. Ты встаешь у тележки, ожидая, когда двери раскроются. Несмотря на то, что все хорошо, тебе кажется, что все очень плохо закончится. Тридцать восемь. Вы выходите вместе: Сигил пропускает тебя вперед, снова нацепив на нос очки и задумчиво разглядывая планшет: затем, в коридоре, он нагоняет тебя и вырывается немного вперед, становясь твоим ведущим. Вы проходите одну, две, три палаты, не сбавляя темп и не переходя на бег, хотя видите идущих вам навстречу охранников, сопровождающих мужчину в спецовке – нетрудно догадаться, что это и есть тот самый ремонтник, которого послал старик. Вы прибавляете шаг. Палата номер 38-12 – именно это гласит надпись над дверью. Сигил вытаскивает из кармана магнитную карту и прикладывает её к панели обработки: коротко пискнув, замок щелкнул и отпер дверь, и вы быстро вошли внутрь. Джузеппе Петронко находился в одноместной палате, в броне из твердого гипса, покрывавшей его с пят до шеи: открытыми оставались только обе руки, покрытые ссадинами и зарубцевавшимися порезами, и голова. Лежа на белой кушетке, он со скучающим видом читал книгу на итальянском и потягивал эспрессоматик из фарфоровой кружки: на ваше прибытие больной даже не отреагировал, удостоив только коротким взглядом. Что же, бизнес не ждет, верно?

Лифт снова останавливается, столь же послушно, как и в прошлый раз. Сигил смотрит на тебя в недоумении: ему, как соло, не вполне понятно твое волнение, ведь теперь всё, что отделяло его от цели – минута в лифте и несколько санитаров, которым всегда можно пустить пулю в башку. Ты прекрасно знала, что многие соло отличаются прямолинейностью. — В лифте кто-нибудь есть? — вдруг раздается хриплый старческий голос, и ты понимаешь, что он воспроизводится через вмонтированный в панель динамик. — У вас заела кнопка «стоп»? Вы меня слышите?

Лифт продолжает стоять на месте, пока Сигил переобувается в ношеную обновку, пробуя её по размеру. Ноги Шмутца продолжают свисать из люка, напоминая очень уж авторскую, необычную гирлянду на Хэллоуин. — Как тебе? — он демонстрирует обувь, привлекая твое внимание. — Не выглядят слишком вычурно? Ты смотришь на него, как на конченного дегенерата, выпавшего из реальности и не понимающего, что сейчас не время для модных шоу. Ты уже было открываешь рот, но... Лифт срывается с места и снова начинает двигаться вверх. Ты едва не наступаешь в ведро с вымоченной тряпкой, пытаясь удержать равновесие. Труп Шмутца с грохотом падает из люка, распластавшись по полу. Дисплей, отображающий номер этажа, теперь горит цифрой тридцать три.

Твой палец продавливает выпуклую кнопку – единственную, на которой надпись не стерта из-за постоянного использования, – и лифт послушно останавливается, сопровождаемый натужным скрежетом металлических канатов, которые тянули его вверх. Крови не так уж много – створки двери в лифт, немного на полу, на горящей панели, где теперь застыло слово "СТОП": ты усердно работаешь тряпкой, убирая следы вашего присутствия здесь. Сигил оставляет сальную шутку насчет «я женщина, а не киберпылесос», но ты слишком занята, чтобы послать его нахрен или хотя бы просто шмальнуть в него из уважения: он бьет кулаком по крышке люка, и тот со скрипом открывается, откидываясь на крышу лифта. Бинго. — Ты не против? — шутливо спрашивает киллер, вытаскивая один из мусорных мешков и по пояс заматывая труп доктора Шмутца в черный полиэтилен. Ты не отвечаешь на этот риторический вопрос: Сигил, поднимая тело киберрукой, без видимых усилий забрасывает верхнюю половину доктора в густую темноту шахты и, уперев руки в подошвы дорогих ботинок... — Так, стоп, — вдруг говорит он, и ты даже оборачиваешься через плечо. Оборачиваешься, чтобы увидеть, как он с интересом расшнуровывает вычурные, стильные кожаные туфли.

Сигил смотрит на тебя. Сначала недоуменно, затем уже куда более осмысленно: он кивает, как бы говоря глазами "я понял фишку" и, не теряя ни секунды, достает пистолет и стреляет доктору в голову – без жалости, без слез, без сожалений. Тридцать. Тридцать один... Всю панель и двери лифта теперь забрызгала ярко-красная жижа. Через дырку в голове Шмутца выплескивались тонкие ручейки крови: Сигил быстро прильнул к телу и вытащил из кармана костюма заветную ключ-карту, положив к себе. — Че дальше? — с интересом спросил он.

— Отлично, Ника, — ухмыляется он и снимает очки, убирая их в нагрудный карман халата. Белый мужчина, не старше двадцати пяти–тридцати лет, блондин: сняв очки, он будто потерял лет десять и пару десятков очков в тесте IQ. — В них невозможно ходить, но без них я бы явно не сошел за доктора. Лифт поднимается медленно. Двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять... — Мы немного в заднице, Ника. Я знаю, в какой палате сидит Джузеппе, но эта палата на магнитном замке. Боюсь, обычными отмычками мы не разберемся – нужна ключ-карта ведущего врача. Это специальный этаж, — он выделяет слово "специальный", и ты понимаешь, что это означает "для охеренно богатых клиентов", — и без ключ-карты там делать нечего. Вот, — Сигил протягивает тебе список, тычет пальцем в фамилию, — доктор Хендрик Шмутц. Наверняка сидит в ординаторской, или я хер знает, где. Тридцать. Двери лифта медленно открываются, и внутрь заходит мужчина – представительный и пожилой, с седой бородой и с очками. Он в приличном костюме-тройке, но в руках у него халат доктора: увидев вас, он быстро протянул руку Сигилу и тот, продолжая сохранять образ, пожал её в ответ. Мужчина кивнул тебе с доброй улыбкой и встал к вам спиной, ожидая, пока дверь лифта закроется и вы направитесь вверх.

— Что же, — он смотрит на тебя и снова хмыкает, обдумывая сказанное. — Не знаю, что тебе нужно от этого урода, но лично мне он нужен в состоянии трупа, и заплачено за это щедро. Подожди, — рявкает "доктор", заметив, как дрогнула у тебя рука, потянувшись к винтовке, — не спеши. Моя задача – его завалить. Твоя – что-то у него выяснить. Ты выполнишь свою работу, я выполню свою работу. И все в шоколаде. Он протягивает тебе руку – медленно и спокойно, явно не собираясь получить в ответ пулю. — Сигил.

Он смотрит на тебя, и глаза его расширяются в удивлении, однако затем, с каждым твоим словом, они приобретают все более хладнокровный взгляд. К моменту, когда ты заканчиваешь фразу своим стильным вопросом, мужчина в халате хмыкает и смотрит на тебя оценивающим взглядом настоящего, профессионального убийцы. — Неплохо, — "доктор" улыбается – насмешливо, без намека на прежнее дружелюбие. — Твои слова прокатили бы, если бы ты говорила с кем-то из персонала. Я, признаться честно, не въехал, что ты здесь тоже по делу, — он кивает на твою руку, затем немного оттягивает край халата: там, за пазухой, висела кобура с тяжелым пистолетом. — Я, как видишь, тут тоже не баклуши бью, и мне геморрой с тобой не нужен. Мозг у тебя еще не отбит настолько, чтобы сразу начинать шмалять почем зря, поэтому я дам тебе шанс выйти отсюда. Ты убираешь руку с пушки и ты говоришь мне, к кому здесь направляешься, а я решаю, что мы будем делать дальше. На панели лифта загорелась новая цифра – двадцать два.

В коридоре пусто. Нет, разумеется, ты видишь в приемном зале кучу людей разной степени окровавленности, мирно занимающих место в очереди, пока красные капли под ними заботливо вытирает тряпкой девушка, одетая так же, как сейчас одета ты. Охрану, от которой ты скрылась, видно не было – должно быть, они прошли дальше, и ты выходишь в коридор, толкая уборочную тележку перед собой. Кажется, никто не обращает на тебя внимания, и ты благополучно доходишь до грузового лифта, который практически закрывается перед твоим носом – однако дверцу придерживает кибернетическая рука мужчины в белом халате, учтиво приглашающего тебя внутрь. — Добрый, — кивает он тебе, погруженный в собственные записи. Затем прижимает планшет – не навороченный лаптоп в корпусе из углепластика, а простой, бумажный планшет – к себе, поправляет очки и растягивает хмурое лицо в приветливой улыбке. — Новенькая здесь? Пока ты думаешь, что ответить, ты понимаешь, что на его планшете был список фамилий и номер палат больных, но ты не уверена, есть ли там фамилия Джузеппе – документация исчезла слишком быстро, чтобы ты могла сказать наверняка. Доктор улыбается тебе и пристально смотрит поверх очков. Ты чувствуешь, что здесь что-то не так.

Когда ты отрываешь скотч, она сначала болезненно морщится и сжимает губы, не сводя с тебя напуганного взгляда. Потом уборщица с пару секунд просто смотрит на тебя, будто не решаясь ничего говорить: ты понимаешь, что она боится просто подать голос первой, поэтому бесцеремонно бьешь её по ноге. Это приводит её в чувство. — Господи иисусе, — она судорожно глотает воздух, пару раз сухо кашляет и смотрит на тебя снова, виновато и опасливо. — Вы что, думаете, я знаю их всех поименно? — уборщица что-то бормочет, будто наговаривая себе произнесенное тобой имя, а затем... — Джузеппе Петронко! он сидит в палате на тридцать восьмом этаже, уже три дня. Господи, оставьте меня и идите за ним, мне вообще насрать, что вы с ним сделаете, только оставьте меня живой, у меня двое детей и... Когда она пускается в рассказ обо всей своей мексиканской семье, ты с отвращением лепишь скотч обратно. Тридцать восьмой этаж – это там, где ты, но на тридцать семь этажей повыше. Теперь нужно было придумать, как попасть туда, не привлекая лишнего внимания своей броской внешностью.

T H E F U T U R E I S N O W H E A D C R A S H C h 1 1 – S T V «THINK-PER-FUCK» SHOW: PROBLEMS OF ATTRACTION Мегаблок. Сто этажей бетонированной арматуры. Вверх уходит бетонная лестница, но ты надеешься на чудо и жмешь запавшую в полимерной панели кнопку вызова лифта. Чуда не произошло. ...Когда ты поднимаешься на 45-й этаж и судорожно хлопаешь ладонями по карманам, пытаясь найти карту магнитного замка от своей квартиры, твое единственное желание - сдохнуть: тем не менее, чипированная пластиковая хрень всё же обнаруживается, и ты, с большим облегчением осознав, что не оставила её на работе, отпираешь дверь и входишь внутрь. Техника включается автоматически: свет, кондиционер, телевизор. Кофемашина, вываривающая тебе порцию эспрессоматика с подсластителем и сиропом из седативных веществ, призванных ослабить твое эмоциональное напряжение и сбросить штраф -4 за усталость. Когда ты кидаешь в микроволновую печь препаки и закрываешь крышку, механизм самостоятельно определяет режим разморозки и приготовления, отмеряя длительность в восемь минут до превращения пищевого сырья в полноценный и питательный ужин. Наверное, твоя квартира - единственная, которая может похвастаться настолько проработанным обновлением интерьера: стоит признать, что муниципалитет Найт Сити действительно выделяет средства из бюджета на поддержание старшего лейтенанта ПсихоСквада в полной боевой готовности, не заставляя её задумываться над бренными деталями бытовухи. В этом плюс работы на систему, думаешь ты, пока автоматика выполняет свои обязанности похлеще лесбийской подружки, помешанной на хозяйственности: уже переодевшись в домашнее, ты потягиваешь горячий эссо и пялишься в телеэкран, сковзь очередное тв-шоу под названием "Хотлайн Майами". Цельнометаллическая сука берет интервью у "Колосса Нью-Родоса" – молодого корпората с ухоженной бородой и мертвенно-желтой радужкой линз, облаченного в белый костюм. Он обворожительно улыбается, рассказывая о том, что уже через четыре месяца его амбициозный проект станет флагманом в новой индустриализации эпохи трансгуманизма: он предрекает результаты социального эксперимента, устроенного им в Нью-Родосе, становлением межчеловеческих отношений совершенно нового порядка, добавляя, что сейчас, в последние полгода, ведется самая активная работа по их достижению. Остальной треп ты не слушала – мягкий голос домашней системы возвещает о том, что ужин готов, и ты забираешь наскоро приготовленный препак, теряя интерес к трепу с телеэкрана. Ешь ты быстро – если угодно, тому виной служит полицейская выправка. Сейчас, набивая желудок, ты увлечена только мягкой дремотой, навеваемой лекарствами эспрессоматика. Болтовня с телеэкрана, слишком претенциозная, чтобы ты обращала на неё внимание. Плоские глитч-изображения, мерцающие на дисплее, рассуждают о глобальных изменениях, о мире, в котором мы живем, о проблемах города. Ты чуть не давишься ужином, чуть не захлебываешься эссо, когда слышишь это дерьмо. Они рассуждают об опасности нетолерантного отношения к радикальному трансгуманизму. Об опасности киберфобии, о ненависти к имплантам и их носителям. О, ты можешь много им рассказать о ненависти, нетолерантности и опасности. Как старший лейтенант ПсихоСквада, ты можешь многим поделиться о мире, в котором мы живем – мире спущенных в подворотне кишок, завязанных узлом ради двадцатки. Мире киберпсихов, прошитых до абсолютных граней психоза, граней настолько темных и отвратительных, что белым воротничкам, рассуждающим о надуманных проблемах с телеэкрана, туда лучше никогда не соваться. Ты слушаешь голоса из интегрированных динамиков, медленно проваливаясь в сон. А затем ты слышишь это. Грохот. Грохот, будто сырой воздух разорвало эхо от порвавшейся струны электрогитары, на которой какой-то заезжий рокербой пытался вызвать Люцифера. Грохот из коридора, едва пробившийся сквозь перекрытие твоей звукоизолирующей двери. Оглушительный и резкий, будто сделанный специально таким, чтобы ты услышала. Грохот со скрежетом крика, полного нечеловеческой боли. Я слышу эти крики каждый день - на улице, дома, в больнице, в магазине. Я слышу эти крики постоянно, потому что человеческая боль и сопровождающие её звуки - это часть моей работы. Часть моей жизни. Я хватаю пистолет и распахиваю дверь пинком. Я мысленно отмечаю, что винтовка лежит в шкафу в прихожей, на случай если дело совсем плохо. Я застываю, пытаясь понять источник звуков. Человеческая боль - часть твоей жизни. Человеческие крики - единственная музыка, преследующая тебя на протяжении последних лет, не утихающая даже наедине с собой. Человеческая человечность – давно размененная для тебя монета, сдачу с которой жертвы киберпсихоза всегда дают тебе свинцом. Коридор мегаблока пуст – если не считать истошного женского крика, заполонившего пространство и разносящегося эхом дальше, по бетонной коробке, залезая в щели, в квартиры к другим жильцам. Кто-то из них уже отпер дверь квартиры и в недоумении выглядывает наружу. В недоумении и страхе они смотрят на выломанную дверь квартиры, напротив которой ты стоишь и которая продолжает надрывно реветь в темноте, будто полицейская сирена; звук явно исходит оттуда. В надежде они смотрят на тебя, будто на единственного архангела, стоявшего между ними и миром неоновой смерти, из которого ты родом и который пришел сегодня сюда, по их души. Дверь напротив твоей квартиры выломана. Мерцающая над ней голографическая табличка "451", указывающая на номер квартиры, дрожит в припадке эпилептического глитча. В нос бьет запах "чоха", едкий и резкий, слезоточивый. Единственное, что ты видишь там, впереди – беспросветную, сгустившуюся тьму. Я снимаю пистолет с предохранителя и шагаю внутрь прежде, чем из темноты доносится ещё один надрывной крик. Изнасилование? Убийство? Грабеж? Все, бл##дь, сразу? Я видела в этом городе слишком много, чтобы удивлять чему-либо. Я видела слишком много, поэтому готова пустить пулю в голову чему угодно, ожидающему меня там. Ты снимаешь пистолет с предохранителя, будто надеясь разглядеть хоть что-то в чертовой темноте. Рифленая подошва обуви тонет в скользком разлитом "чохе": ты едва не посказьзываешься от неожиданности и лишь чудом не издаешь ни звука – хотя крики боли вряд ли выдали бы тебя, даже если бы ты в падении проломила головой стену из тонкого полимерного перекрытия. Ты делаешь один шаг, другой, оставаясь настороже и держа оружие за углепластиковую рукоять. От очередного крика тебя бьет в озноб, а ладони потеют: ты сжимаешь пистолет крепче – так крепко, что кожа твоих рук начинает скрипеть. Ты напряжена, как натянутая струна, но твои руки холодны и бесчувственны. Твои руки не дрогнут, когда нужно спустить курок, и ты это знаешь. Когда ты почти проходишь темный коридор прихожей до конца, женский крик резко обрывается, погружая тебя в убийственную тишину. Темнота впереди все еще не развеялась, и твои глаза до сих пор не привыкли к мраку – но ты почти чувствуешь, что жертва, которую сейчас пережевывала убийственная темнота Найт Сити, находится в следующей комнате. И ты почти чувствовала, что тебя там ждут. Ты крадешься внутрь, переступая с пятки на носок, действуя в темноте наугад и выбирая дорогу в помещении, которое должно быть уставлено мебелью, ориентируясь только на свое чутьё. Кажется, ты дошла до середины комнаты, и твои глаза наконец адаптировались достаточно, чтобы смотреть сквозь бездну. Сначала ты разглядываешь протянувшийся по полу кабель, стараясь не споткнуться, не зацепиться за него ногой. Ты смотришь на него, словно завороженная, не понимая, почему этот кабель скользко, жирно блестит в добирающихся сюда отсветах с соседних небоскребов. Этот кабель всё больше напоминает какой-то шланг, пробитый и мокрый, испускающий жидкость: твой взгляд скользит по нему до тех пор, пока не находит конец – вернее, место, откуда он тянется. Он тянется из тела женщины, тянется из вспоротого живота. Тянется, потому что этот кабель – размотанные по полу кишки. Адреналин поступает в кровь. Ты видишь тело, выгнутое в неестественной позе, хрипящее в попытках сделать вдох. Это твоя соседка, жрица любви для местных политиканов, сидящих на взятках корпораций. И ей явно очень плохо. Ты стоишь по центру комнаты перед полумертвой телкой, изломанной и вскрытой. Ты оцениваешь её взглядом и раздумываешь, протянет ли она еще минуты три-четыре. Она, наверное, подождет. А вот три фигуры, стоящие у стен – нет. Три рослых фигуры. Все три не вооружены, но оружие вряд ли требуется им вообще. Ты застываешь между ними, понимая, что оказалась в бермудском треугольнике. С рук одного из них явно что-то капает, вязкое и отвратное. Они не шевелятся – просто стоят на месте, будто отлитые из свинца статуи. А затем их глаза загораются, и ты понимаешь, что они кибернетические. И понимаешь, что все это время они смотрели прямо на тебя – смотрели прямо на тебя через встроенные в импланты приборы ночного видения. Один из них хватает тебя, и ты чувствуешь боль, которую, наверное, испытывает грецкий орех, попавший под пневматический пресс. Ты пытаешься вырваться – или только думаешь, что пытаешься, – в то время как еще один ублюдок, очертания которого ты никак не можешь определить в темноте комнаты, награждает тебя увесистым ударом рукояткой твоего собственного пистолета. Бам! – и из глаз полетели искры, а тело обмякло, отказываясь слушаться. Бам – и картинка в твоих глазах резко мекнет, пока ты падаешь на скользкий, пропитанный кровью и разлитым повсюду "чохом" пол. Очередной рабочий день. И, судя по всему, последний. [ H E L L O D A R K N E S S ] Ты пришла в себя уже на допросе, скованная по рукам и ногам, вместе с двумя приставленными к тебе бойцами из ПсихоСквада – достаточно повидавшими за время работы, чтобы все время держать тебя на мушке и целиться прямо в башку. Ты не сразу поняла, что происходит, пока пожилой мужчина выкладывал на стол фотографии места преступления и монотонным голосом зачитывал твои права. Этот человек занимается федеральными расследованиями уголовных дел, произведенных полицейскими ~ кажется, его поручили федеральному маршалу, представляющему Свободный Штат Северной Калифорнии, но ты уже давно перестала разбираться во всей этой бюрократической чехарде. Тебе говорят, что ты подозреваешься в убийстве своей соседки по этажу, мисс Мерили Уотсон, вызванное, по предварительному заключению, перенапряжением на работе и психическим расстройством, из-за которого ты приняла её за преступника и в приступе собственного психоза убила с особой жестокостью. Дело осложнено отсутствием свидетелей. Дело осложнено тем, что квартира мисс Мерили Уотсон сгорела, а в твоей крови нашли остатки не растворившихся наркотических веществ, которые также были обнаружены в твоем шкафу. В процессе следствия уже было установлено, что мисс Уотсон пыталась оказать тебе сопротивление и выхватила твой пистолет, ранив тебя в ногу – это подтверждают пороховые следы на ладони жертвы. Также следствие предполагает, что ты, в приступе наркотического психоза, намотала кишки на руку и спустилась вниз, где твоей следующей жертвой стал мистер Лендлинг. Он попытался преградить тебе путь и помешать выломать решетку у входной двери. Мистера Лендлинга нашли со сломанной шеей – судя по всему, ты засунула его голову меж прутьев и нанесла несколько ударов ногой, после чего отключилась от передозировки. Разбирательство по твоему делу будет идти около года, пока следствие будет собирать улики твоей причастности, а ты будешь находиться в специальном крыле псхиатрической лечебницы для полицейских на предмет определения твоей вменяемости. Разумеется, до окончания расследования и следующего за ним судопроизводства ты лишена званий и уволена. Очередной рабочий день. T H E F U T U R E I S N O W B R A I N D A M A G E 99.2 FM - [K L I A] - [NEWS AND RADIO DRAMA] ORSON WELLES - WAR OF THE WORLDS - ORIGINAL RADIO BROADCAST 1938 - PT 1 Груви смотрит на тебя в глупой, растянутой на лице улыбке, будто секунду назад вы мирно ужинали в какой-нибудь забегаловке, потягивая соевый кофе, а через секунду ты взял и по очереди поимел всю его семью. Он даже не вполне понимает, что именно ты ему сказал – видимо, ты казался ему крайне доброжелательным слушателем: дабы как-то перебороть стресс, итальянец вытаскивает пачку сигарет и нервно закуривает, все еще бросая в твою сторону взгляд, полный недоумения. Ты даже не сразу замечаешь, что дисплей твоего старенького кнопочного аппарата не высвечивает данные контакта звонившего. Ни данных, ни информации, ничего – только сухо горящая надпись "входящий звонок", наводящая на мысли крайне сомнительного характера. Твой номер нельзя просто так отыскать в телефонной книге. Твой номер вообще нельзя просто так отыскать. Сначала из динамиков не доносится ничего – только едкий фоновый шум, шипение принятого радиосигнала. Ты проговариваешь отработанный каламбур, возвещая собеседнику о том, что всё-таки поднял трубку. — Камо, — по ушам, будто мононожовкой, проходится хриплый скрипящий голос. — Это мистер Бранко. Он делает паузу. Босс всегда делает паузу, чтобы его подчиненный лучше усвоил предоставленную информацию. — За углом кафе, слева, есть небольшой переулок. Сразу за мусорными баками подворотни. Забери посылку. Можно считать тебя ссыкуном, когда ты входишь в потерянную в тенях зданий подворотню с пушкой наготове. Ты называешь это «осторожностью». Твой босс, мистер Бранко, называет это «профессиональной деформацией» – если соло, зарабатывающий на жизнь убийствами, похищениями и выслеживанием жертвы, вообще можно внести в список профессий. Соло. Вольный художник свинца, бегущий по краю. В любом случае, ты смутно догадываешься, что именно за твою «профессиональную деформацию» мистер Бранко и обратился к тебе. Обратился, как к профессионалу. Ты входишь в подворотню за кафе Франческини с пушкой наперевес, и, делая шаг во мрак, оказываешься прав. Твое чутье редко тебя подводит. Не подвело и в этот раз, и ты видишь тонкую, едва заметную темную фигуру, теряющуюся для невнимательного прохожего. Одна минута. Солдатская минута. Ты знаешь, что это такое – когда всё может изменить одно мгновение. Когда оно может подарить преимущество или превратить тебя в ничто, размазанное по асфальтированному хайвею. Кто-то может назвать тебя ссыклом, раз ты готов палить в первую же попавшуюся цель. Ты называешь это осторожностью, потому что привык забирать преимущество себе. Выстрел смартгана оглушительным эхом отскакивает от стен, бьет по барабанным перепонкам, сбалансированным аудиоприемником твоих киберушей. Выстрел вспыхивает, испаряясь в едком переулочном смоге, теряется в гуле автострад Найт-Сити. Выстрел выпускает пулю из капсуля, посылая её в противника. И, разумеется, выстрел попадает. Одна минута. Минута, которая может решить многое. Тень вскрикивает, высоко и тонко. Тень валится на землю, будто мешок картошки. Тень стонет. Из рук тени выскальзывает мобильный телефон с подсвеченным дисплеем, падая наземь и чудом не разбиваясь от удара. Дисплей горит, освещая лицо тени, и ты можешь теперь разобрать, в кого стрелял. Одна минута. Говорят, двойняшки часто спорят друг с другом о том, насколько важна одна минута, становится ли брат или сестра старше, если родилась на целую минуту раньше. Иногда обогнавший на минуту родственник часто пользуется этим аргументом в любом споре, вызывая у собеседника чувство бессильной ярости. Что ж, теперь ты точно отомстил за невинные аргументы своей старшей сестры, которую ты только что подстрелил в ногу. Кто может скрывать в темноте? Бомж. Киберпсих. Просто торчок. Или любой другой ублюдок, который готов грохнуть тебя ради пары сотен евробаксов. А может, ему нужна новая пушка. Или имплант. А босс ли мне звонил? Безобидный шнырь или потенциальный убийца? Эти мысли проносятся в голове вихрем. Я поднимаю пистолет, и смарт-очки переходят в инфракрасный режим с одним морганием глаз. Белый с красной точкой в центре кружок прицела наводится на человека впереди. Я не раздумываю. Раздумья в подобной ситуации смерти подобны. Левая нога попадает в прицел, и палец плавно тянет спусковой крючок. Гремит выстрел, и с яркой вспышкой пуля устремляется вперед... Тонкий, женский вскрик. Жертва падает. И... и вот теперь я действительно испугался. Пожалуй, в первый раз за всю свою карьеру соло. — Обоссы меня господь, Шури! Ты чего творишь-то? — я кричу одновременно и на сестру, и на себя, осматривая её ногу, — Я же на работе, нельзя-же так, дура! А если-бы я сразу в голову тебе пулю всадил. Уфф... Я сажусь рядом с ошалевшей не то от теплого моего приветствия, не то от дырки в ноге родственницей, вытираю пот со лба, отрываю кусок ткани с её-же рубашки и перевязываю ей ногу. — Не бойся, пуля ничего серьёзного не задела. Ну ты даёшь! Ну и куда мне теперь тебя, а, сестрица? Я тут работаю ведь. Не могу вот так вот все бросить. Никогда, мать твою, не шути с соло. Соло – это сотворенные самим богом Пятничной Ночной Перестрелки, самые отпетые и отбитые сливки наемничьего общества, превращенные углепластиковым оружием в карающую длань Найт Сити. Соло – это бесконечно безумные солдаты, неоновые маргиналы уличных разборок, готовые пристрелить тебя за то, что им не понравилось, как ты на них посмотрел. Никогда, мать твою, не шутите с соло – особенно с соло вроде Амади Камо, который только что прошил ногу любимой сестры в качестве горячего приветствия. — Господи, Амади, — она натягивает на побледневшем, покрывшемся испариной лице, слабую улыбку, и ты понимаешь, что она сейчас съязвит. — Я, обоссы тебя господь, тоже рада тебя видеть. Улыбка долго не держится, её сменяет болезненное выражение лица, пока густые черные волосы прилипают к намокшему лбу. Ты понимаешь, как ты лажанул, но теперь об этом раздумывать было бесполезно – теперь, пока твои пальцы прижимают кровоточащую дыру в ноге. — Я хотела сделать тебе сюрприз, — она кивает в сторону телефона, пока ты перематываешь ей ногу тряпьем. — Войс-модулятор. Здорово вышло, правда? Да уж, мать твою, шалость удалась. Ты слышишь быстрые шаги, и за тобой следом в подворотню входит Груви с явно обеспокоенным видом и, разумеется, пушкой наперевес. Ты прекрасно знал, что солдат из Груви еще хуже, чем мишень из твоей сестры: этот корпоративный планктон просто решительно преодолевал преграды в карьерной лестнице. Еще вчера он был курьером, сегодня он уже личный водитель и телохранитель Хуана Родриго Бранко, а завтра – кто знает, кем корпорат станет завтра? Будто кто-то вообще может что-то предполагать о завтрашнем дне, сидя в Найт Сити. Груви видит картину в переулке и немного бледнеет, округлившимися глазами разглядывая подстреленную Шури и тебя, перематывающего ей ногу. Губы итальянца шепчут старую макаронную молитву, которая для тебя звучит так же, как ускоренная версия озвучки из "Санта Барбары". — Камо, сеньоре, — он прикладывает ладонь тыльной стороной ко лбу: кажется, он побледнел даже больше твоей раненой сестры. — Ты отошел за угол, чтобы прикончить бедную девушку? Он оглядывается по сторонам, надеясь, что хлопок выстрела не привлечет ненужного внимания – особенно со стороны копов. — Амади, дурачок, — говорит сестра, обнимая тебя за плечо и поднимаясь. — Я бы уделила тебе больше времени, но теперь, как видишь, это... — она удрученно смотрит на ногу, затем снова поднимает взгляд на тебя: в киберимплантах глаз ты замечаешь холодную, но завораживающую синеву. — В общем, мне нужно где-то остановиться в городе, и я надеялась, что ты мне в этом поможешь. И подкинешь каких-нибудь деньжат, чтобы я смогла добраться – сначала до больницы, затем до квартиры. Она снова смотрит тебе в глаза. — И было бы неплохо, если бы ты... одолжил мне оружие. Судя по всему, в городе мне чертовски пригодилась бы пушка, если соло здесь действительно так много, как ты рассказывал, — Шури снова вымученно улыбается, и ты, должно быть, чувствуешь вину. — Камо, — прерывает тишину итальянец, беспокойно поглядывая по сторонам. — Босс вот-вот выйдет. Я не хочу, чтобы мистер Родриго снял с меня скальп за то, что ты тут устроил семейный вечер. — Держи. — я протягиваю сестре два чипа. Один - с тремя сотнями евробаксов, второй - ключ от моей берлоги. Кивнув напарнику, мол, я понял, я вызываю такси и с виноватой улыбкой отдаю Шури пистолет и два магазина к нему. Не беда. У меня есть винтовка и меч - хватит и этого. Порывисто обнимаю сестру, и называю ей свой адрес. — Извини. Глупо вышло. Вечером увидимся. Да, семья - это важно. Но и ссориться с боссом я не желаю. Иначе он не только меня, но и мою семью за[censored].. Потому мне сейчас надо идти и охранять этого ушлёпка. Ты провожаешь свою сестру взглядом, глядя, как она ковыляет вдоль улицы, растворяясь в толпе чинно прогуливающихся или суетливо спешащих куда-то граждан Найт Сити. Семья это важно, черт побери, и твоя старше-на-одну-минуту сестра тебе, разумеется, не безразлична – по крайней мере, ты стараешься убедить себя в этом, не глядя двигаясь вперед. Погруженный в свои мысли, ты двигаешься вслед за Груви ко входу в кафе Франческини, где ваш общий босс продолжал вытягивать из бизнес-ланча как можно больше евробаксов. Двигаешься до тех пор, пока метрах в двадцати от входа Груви не останавливается, пристально всматриваясь вперед. — Камо, — с легкой обеспокоенностью в голосе спросил телохранитель Хуана Родриго Бранко, кладя руку на спрятанный в кобуру пистолет. — А этот чертов кадиллак точно стоял здесь, когда мы уходили?.. Ты поднимаешь глаза, думая, что этот чертов карьерист снова сморозил что-то из потока своей несусветной глупости. Ты тоже прищуриваешься: солнце бьет прямо в глаза, не привыкшие к жизни вне ночи, и ты прикладываешь ладонь ко лбу, пытаясь рассмотреть автомобиль. Это был голубой Элдорадо Конвертибл восемьдесят пятого года выпуска, с водителем внутри и одним пассажиром на переднем сидении, Ты смотришь на них, пытаясь понять, откуда эти парни вообще взялись. Кажется, ты тратишь на это целую вечность, хотя прошли всего пара мгновений. А затем, еще через пару мгновений, витрина кафе Франческини лопается под воздействием брошенного тела, которое угораздило попасть ровно на заднее сидение. Тело, к которому через пару мгновений присоединятся два парня в костюмах и со шляпой на голове, а водитель вдавит гашетку в пол. Ты знаешь это тело. Это тело одного наглого, напыщенного итальяшки. О да, это тело Хуана Родриго Бранко. И прямо сейчас его увозят в неизвестном направлении несколько сумасшедших бустеров, которые решили воспользоваться вашей с Шури чудесной семейной встречей. Твою мать. — Ты какого вообще хрена поперся за мной, грёбаный дебил!? — я ору на Груви, бросаясь к своему мотоциклу. Не уйдут. Слишком броская и здоровая машина, даже если у неё мощный и современный движок. Бросив последний взгляд на своего замечательного напарника, и проорав, что-бы он звал бойцов босса на помощь, завожу байк и бросаюсь в погоню. О[censored] день. Вы несетесь по хайвею, как будто сами всадники Сатаны спустились с небес и решили устроить скачки на выживание. Ваша гонка идет к центру города, и на повороте в Вестхилл ты нагоняешь машину. Точно не разобрать, сколько там человек, но, кажется, один ведет тачку, второй сидит рядом с ним, а третий держит Хуана Бранко и подводит к нему вереницу проводов, пока тот отчаянно сопротивляется. Наконец водила замечает, что ты на хвосте, и резко сворачивает в Лэйк Парк, съезжая на обочину и начиная ралли по парковому бездорожью. Тебя не останавливает ничто. Ни люди вокруг, ни деревья, ни дрожащие колеса твоего мотоцикла. Тебя не останавливает даже здравый смысл, потому что ты на полном ходу достаешь винтовку. Тебя не останавливает ничто, потому что ты соло. Водила не справляется в лавировании на лопнувшей резине. Кадиллак уносит вправо, разворачивая на мягком скольком дерне: если бы влево, то все было бы куда веселее – в конце концов, немногие лихачи оставляют свою машину в озере Лейк Парк. Тем не менее, тачке повезло больше, чем уроду, который пытался тебя пристрелить, когда его вынесло с места и приложило об землю, а ты промчался следом за авто. Ты не подбираешь попутчиков. Машина встала, и ты встал следом. Водитель выпал в открытую дверь, сжимая в руках пистолет, пока второй наёмник, который держал в руках Хуана Родриго Бранко, бросил тело сына твоего босса, обмотанное вереницей проводов, и вытащил Ingram Mac 14 SMG, готовясь к дружескому приему. Удар мотоциклом отбрасывает улепетывающего водилу, как тряпичную куклу. Как бейсбольный мяч, поданный питчером и так и не достигший заветной перчатки. Ты скалишься – если не внешне, под маской, то внутренне ты явно доволен тем, как далеко улетел этот ублюдок. Он не просто решился увезти у тебя из-под носа твоего клиента – он решил убедить тебя в твоей профнепригодности. И за это ты его отфутболил. Ты, мать его, соло. Ты – последний аргумент в споре тупых мудаков и мудаков, которые тебе платят. Ты не собираешься задумываться о том, что порождают твои действия: смерть была до тебя и будет после тебя, и то, что ты – её беспечный ангел, ровным счетом них@#% для тебя не значит. Ты спрыгиваешь с байка, словно ковбой, прибывший в этот городок повидаться с сестрой и надрать жопы. И с сестрой ты уже повидался. Ты бросаешь пушку и расчехляешь монокатану, собираясь преподать урок мудаку с пистолет-пулеметом, позади которого, в салоне машины, бился в судорогах подключенный к тугому переплетению кабелей Хуан Бранко. Ты даже успеваешь заметить, как из его ушей льется кровь, разбрызгиваясь по бежевой кожаной обивке. Сейчас тебе немножко наплевать на это: если он бьется в судорогах, то он явно все еще жив. А вот ты, в сумасшедшем экстазе берсерка кибердвадцатых рвущийся под свинцовый дождь похитителя, через пару мгновений будешь уже не очень. Ты не сразу понимаешь, что произошло. Мысли не успевают за твоими рефлексами – скажем честно, они вообще никогда за ними не поспевали. Ты человек действия. Ударить первым? Check. Броситься в погоню по встречке? Check. Выстрелить в сестру? Check. Ты не сразу понимааешь, что произошло. Еще мгновение назад ты бежал вперед, занося для удара монокатану, а потом ты проваливаешься в холодную воду, на самое дно под мерцающей голубой толщей, остекленевшими глазами глядя вверх и видя там тени тварей, циклопических и ужасных, закрывающих свет внушительностью своих уродливых, извивающихся фигур. Ты чувствуешь, будто сорвался с грани лезвия и теперь теряешься в бездне. Ты чувствуешь, что ты умер. И понимаешь, что ты не можешь умереть. Когда угодно, но не сегодня. Не в прологе, мать твою. Разряд. Разряд. РАЗРЯД, ТВОЮ МАТЬ, РАЗ-РЯД! [ H E L L O D A R K N E S S ] Ты приходишь в сознание еще до того, как паззл, в который превратился твой череп, успевают собрать. Единственная причина, по которой ты не умираешь от болевого шока, лежит рядом, в опустошенном шприце обезбола. Единственная причина, по которой ты до сих пор жив – завалявшиеся в твоих карманах шесть сотен евробаксов. Врачи не уговаривают тебя не вставать. Они буквально выпинывают тебя из «скорой», не забывая бросить напоследок сплющенную свинцовую блямбу, вымазанную в крови – подарок на память, оставленный тем ублюдком с пистолет-пулеметом. Пока ты судорожно пытаешься вдохнуть, они бросают дружелюбное «вали [censored] с дороги» и уезжают, оставляя тебя наедине с твоим коматозом. Ты стоишь посреди Лейк Парка, недалеко от копов и полосы «Do Not Cross», охеревший от насыщенности рабочего дня. На тебя всем плевать: полицейских гораздо больше заботит буквально выгоревший труп у брошенного «кадиллака» и то, что за ним последует. Даже отсюда ты понимаешь, что это за выжженное тело сейчас обмотано проводами. Ты смотришь на обугленный череп, скалящийся в безумной ухмылке, и понимаешь, что эта рожа Хуана Родриго Бранко явно не сулит тебе ничего хорошего. На тебя всем плевать – всем, кроме Груви, белого, как пластиковая заготовка под человека. Он молчит, и теперь ты понимаешь, в какой же заднице ты оказался. Наконец он выдыхает и шепчет тебе дружеский совет: дружеский совет брать байк, который он отогнал до приезда полици,и и бежать [censored] до того, как об этом узнает Родриго Бранко – по крайней мере, так поступит сам Груви. «Залечь на дно в Комбат Зоне,» — шепчет он и бьет тебя по плечу. «По одиночке, коллега.» Ты благодаришь его за байк. В конце концов, надо быть благодарным. А если вы столкнетесь в Комбат Зоне, ты прострелишь ему башку. Сердце ревет в унисон с мотором, когда ты мчишься на байке в квартиру, чтобы бросишь вещи в рюкзак и свалить оттуда, не заплатив. Пока ты едешь по неоновой автостраде, твое тело покрывается холодным потом, и мысли охлаждаются похлеще урановых стержней. Ты заберешь бабки, отложенные за квартиру, заберешь сестру и уедешь нахер из этого дистрикта, по возмoжности потерявшись среди арендуемых за центы «гробов». И будешь обходить Малую Италию до тех пор, пока не узнаешь о безвременной кончине мистера Родриго Бранко – или не организуешь её самостоятельно. Ты врываешься внутрь, выбивая дверь ногой, и кричишь «Шури!», повторяешь её имя, как заведенный, как заевшая пластинка. Ты не сразу замечаешь неладное – например то, что дверь была незаперта, но, когда ты в бессильных криках останавливаешься, пытаясь найти глазами конверт с евробаксами, мысли нагоняют тебя. В квартире холодно и сыро – холодно, сыро и пусто. Ты думаешь, что она вышла в магазин и сейчас вернется – а затем ты видишь кусок стены там, где должен был висеть купленный тобой телевизор. Ты не веришь своим глазам. Не веришь своим мыслям. Ты просто застыл с глупой рожей, с абсолютным недоумением разглядывая исчезнувший интерьер. Ты наступаешь в стекло. Смотришь под ноги, убираешь сапог – и видишь ампулы выкачанного наркотика, которым любят ширяться перед очередной прошивкой молодые мазохисты, срываясь в экстаз на грани киберпсихоза.

Лелька, голосани за себя, пожалуйста А то я обижусь

На трупе были следы яда. Собрав их и засунув в пробирку, я обнаружил там Орсино ник Лельки.

Лайк, теперь Лелька? Гуль.

[не увидел про Нолика. Плез, выделяйте потом]

Праведный лишь восторг У обиженнок вызовет боль И если один крикнет "Дёрг!" Миллионы ответят "НОЛЬ!"

Передергиваю в Нолика. Слишком уж рьяно она вызывает копа.