tеnshi

По мере наполнения желудка жизнь быстро пришла в равновесие. Резкие перепады от эйфории к меланхолии и обратно сошли на нет, оставив в лёгком покачивании на волнах философского смирения. Она не виновата в том, что ему так "везло" с отношениями по жизни. Она не виновата в выжатом другими кредите доверия. Она и не обещала-то ничего. - Время... ванны? – спросила Лела, опустошив уже не первый стакан молока. Болезненное состояние руки откладывало многие иные обязанности садовника на неопределенное время. С улыбкой Начо наблюдал, как с практически детской жадностью поглощается "детский" же напиток. Отрицательно покачал головой. - Вечером. Она и сейчас будет не против, но если разбалую, житья не даст. А мне ещё нужно работать и спать иногда. Он посмотрел на пустой стакан и всё-таки хмыкнул. - И кем ты хочешь стать, когда вырастешь?

- Пойдём, я обеспечу тебе надёжный тыл, - пообещала Лела, пока военная кампания, или же охота на строптивых, обрастала новой тактикой. Один в поле не воин, а два уже грозная сила. - Но разведка показала, что бдительность обострена... Начо был не против прикрытых тылов, даже в результате интервенции. Разве что опасался, как бы секатор, всё ещё болтающийся за поясом, не скрепил союз кровью всех сторон. Впрочем, чтобы порезаться об это недоразумение, надо было по-настоящему крепко задуматься. - У них не будет шанса ею воспользоваться! - провозгласил он, поворачиваясь к коридору, и помахал руками за спиной, пытаясь нащупать обещанный тыловой обоз. Желудок, расставшись с метафорическим соседством прочих внутренних органов, в самом деле начал подавать признаки жизни.

- И мыслей, - согласился тот со вздохом. Отстранился, глядя, как она жмурится. Пощекотал ухо, пощекотал оба, легонько потянул в разные стороны. Милая, милая, до боли милая. Завлекала всё дальше и дальше, может быть и не осознавая собственной силы. Разбивала старые зароки, о которых не знала уж точно. - Лела, я.. - снова вздох, и слова не о том, о чём мысли, - Пытался. С завтраком. Можно попробовать ещё раз. В присутствии хирурга он обязан стать сговорчивей. Каким образом хирургия была связана со сговорчивостью в любом отношении, Начо представлял себе слабо. Просто "хирург" звучало по-настоящему грозно.

Герой, ещё и скромный! Спасённый восхитился, умилился, залюбовался последовательно. Наклонился. Спасителей положено целовать, тоже скромно, в щёчку. - Очень полезно, - не мог не заметить Начо, щекоча нос о мягкую кожу, - У меня ещё много.. секаторов.

Приветствие. Приветствие только крепит улыбку, разгоняя остатки тяжести в голове. Помнил. Ждал. Чуть не убился, пока ждал, как видно. Смущение так себе, житейское, кому охота признавать себя идиотом? Уже после первых манипуляций сменяется не менее житейским интересом. - Я забыл, что ты врач, - признался Начо, и после рассмеялся, ловя взгляд от повязки, - Мой герой, - с восторженным придыханием "прошептал" он так, что слышно было и на весь коридор.

Какое уж тут "беги". Ещё десять минут назад казалось, что вычерпаны душевные резервы на месяцы вперёд. И вот, пожалуйста, одно касание, и не убрать улыбку. - Да ничего.. Ничего особенного. Задумался с секатором, - пробормотал Начо смущённо, протягивая руку. Хорошо, хоть не мачете. Порезаться мачете перед ней было бы особенно глупо.

В этот раз если бы дверца была ещё открыта, она рисковала дать трещину. - Ле.. Лела! - заикнулся Начо, попытавшись одновременно увидеть вошедшую, не толкнуть, не подпрыгнуть и не задеть что-нибудь раненой рукой. С последним вышло хуже всего: кулак непроизвольно упёрся в раковину, и страдалец со свистом втянул воздух сквозь зубы. Сердце, всё утро гостившее где-то у желудка, подпрыгнуло и затрепыхалось, выискивая равновесие на старом месте, по спине пошла дрожь, не имеющая ничего общего с недавним испугом. "Рассудительные" мысли разом вымело из головы. - Дева Мария карает меня, - высказал Начо предположение, тыкаясь лбом обратно в дерево дверцы и улыбаясь уже во весь рот, - Тоже ревнуешь?

Красные капли уже изрядно обкапали белоснежную раковину, а он всё стоял перед открытым шкафчиком, вспоминая, зачем пришёл, почти тут же забывая и вспоминая снова. За спиной костяшки пальцев осторожно постучали о косяк ванной, и Начо вздрогнул. Рука на дверце дёрнулась, с размаху захлопывая шкаф. Он скрипнул зубами, и прижался лбом к руке и дверце. - Жив, - буркнул не глядя, представляя за спиной Кончиту или Милли, издали углядевших кровь и примчавшихся за новостями. Не первый раз, а травить девчонкам устрашающие байки о сражении с садовыми монстрами, ловя снисходительно-ехидные ухмылки, не было никакого желания.

Утро принесло тяжёлые вести о так и не найденной сеньоре, просьбу оставаться на связи от детектива, и не желающее униматься чувство вины за собственное счастье. Вчера он был счастлив. Беззаветно, без памяти, без завтрашнего дня. Был счастлив, когда вернулись, измочаленные, когда упали спинами на стену коридорной развилки. Когда пришлось отдираться, чтобы поцеловать ещё, теперь-то точно последний, раз. И ещё. Когда свалился окончательно на свою кровать, так и не дождавшуюся новых знакомств, и когда засыпал, неосознанно водя пальцами по складкам белой простыни. Теперь вечер казался сном, мысли о нём мешались с чужими словами о стенах и штурмах и собственными размышлениями о границах миров, выложенных совсем не платиновыми цепями, как мнилось бывшему капо. Мысли эти давили на грудь и отдавали тупым нытьём в висках. Короче говоря, на утро, как водится, накатило похмелье. Когда, рассеянно щёлкнув секатором, Начо в очередной раз едва не отхватил себе пол кисти, он раздражённо бросил инструмент и плюхнулся на колени посреди тропы, тупо глядя на текущую по пальцам кровь. Секатор, впрочем, был почти тут же с извинениями отправлен за пояс, и, сжимая залитый кровью кулак, садовник поплёлся к особняку, где в ванных по традиции хранились домашние аптечки. Перерыв.

Посмотри [2] ) тебе понравится xD

Молодёжь пошла

Алтарь был под водой, так что и именам стоит остаться там же... Девушка, переведя взгляд к вопрошающему о своей ценности.. или судьбе, открыто рассмеялась, пожав плечами. - Боюсь, без регулярных практик, заинтересованных уже давно нет среди нас, - плотно сжатые губы чувственно куснули блеснувшие белым зубки, - боишься, воин? - Веееедьма, - не остался в долгу воин. Как есть, степная ведьма. А если есть ведьма, то и воин уже - святой. Поддетый за шнурок крестик католика выскользнул из ворота футболки и щёлкнул по кончику ведьминского носа. - Господь защитит мою душу. Рука на поясе - цепью, и губы - печатью. Методы изгнания дьявола у испанской инквизиции во все времена были разнообразны.

А время нужно. Человек ручного труда, привык носить тяжести, привык часами сгибаться с лопатой, но к бегу - к бегу непривычен совсем. Куда бегать в любовно очерченных границах? "Первый". Первый куда? Первый зачем? Первый в омут головой? Непонимание в ошалевших глазах, пока "турист" выпрямляется и вдыхает поглубже. - Жертвоприношения? - о, это он услышал. Покивал головой, глянул на выстланный алтарь, неторопливо подошёл ближе. Близко. Совсем. - И какому же духу может понадобиться такая жертва? Палец себе в грудь, смех за стиснутыми зубами, и очень, очень, очень большой вопрос во взгляде.

- Держи, - наследница племен, памяти традиций смеётся, неровно и тяжело, и уводит из плена стен за ладонь. - Я знаю, где нас никто не найдёт. Быстрое движение поддерживает ритм. И сокращает время. Как вспоминал в последствии - сам дурак. Не поделил женщину с кроватью. Позвал, не думая, как легко откликнется вольный ветер. Дай только повод! Как дошли до границ сада, Начо не помнил. Туман спутанных мыслей, звонкий смех, ускользающая фигурка в белом платье. Через минуту перебежек по пересечённой местности в голове поневоле прояснилось. Через две - дошло, но было поздно. Осталось следовать, смиряя мысли, пока бег смиряет тело. Хочешь, не хочешь, а выровняешь дыхание, чтобы не упасть без сил. Хочешь, не хочешь, а сосредоточишься, выбирая путь на неверной тропе. Хочешь, не хочешь, а не можешь не гадать, гадать без конца - куда? Зачем? Сейчас?! Сейчас! Для неё всё - сейчас! Подглядеть за братом - сейчас, целоваться - сейчас, любить - сейчас, а если на минуту позже, вспыхнет новое "сейчас", и ты проморгаться-то толком не успеешь, как выбегаешь к концу нежданного пути, сгибаешься пополам, переводя дыхание, и оглядываешься ошалело, с разинутым ртом туриста. - Здесь нас точно никто не найдёт, - не мог не согласиться он, - Даже с собаками и металлоискателями.

Тянет. Молчит. И снова срывает его смех, пока он прижимает теснее, пока целует и борется с дрожью в ногах. - Леееелаааа.. - уже почти стон. Может быть даже немного картинный. Художник не может не добавить экспрессии. Этого ведь желает жестокая? Выйти победительницей среди всех соперниц, зримых и незримых. Слышать только своё имя. - Пойдём.. - "ко мне" уже сдано. Куда угодно. Здесь слишком жарко. Слишком тесно. И некуда деться кроме этого проклятого пережитка времён колумбовских завоеваний. Не меньше!

Подрыв и рёв не менее чем древнего божества под весом тел сжимает в комочек белое пятно на репутации садового домика. И колен отдельно взятого хранителя. Не очень стойкого солдатика. - Что? - невинно переспрашивает, моргая, у милого мальчика Начито. Что ещё скрывает садовый домик, тогда как гостья открыта в своих мыслях и ни о чём не подозревает?.. Разглядывает чёрточки на глазах и смеётся. Ничего он не скрывает, этот садовый домик. Что он может скрывать, когда его владелец - вот он, как на ладони, переводит дыхание и не может отвести глаз. Растрёпанный, голубоглазый, и вне всякого сомнения милый, сам прекрасно знает об этой такой двоякой характеристике. Давно уже не мальчик, и уж конечно не из мрамора. Новый скрип под соскользнувшей ладонью как электрический импульс. Нет, ТАК - невозможно. И откуда только берётся стойкость, чтобы подхватиться на ноги, прижать руками, и прижаться губами, уже почти совсем без смеха. - Лела.. Пойдём ко мне?

Нахал хохочет, любуется сиянием, отступает под натиском. Забыл уточнить, что у одной из единомышленниц бездонные чёрные глаза, и в свои восемьдесят она исключительно резво орудует ножницами для стрижки побегов. Забыл и добавить, что вторая, блистательная звезда местечковой воскресной сцены, в скучные будни прячет в шкаф каблуки, именует себя Морисом, и на пределе дозволенного рассекает по городу под шашечками такси. Ужасные минуты! Невыносимые совершенно! Ноги, во всяком случае, носят очень недолго, и с готовностью подгибаются, подбитые кроватью, под радостный аккомпанемент пружин. Смотритель всей этой старины жмурится от скрежета, и смеётся ещё громче - Может всё-таки.. куда-нибудь.. не сюда? - выдыхает он, урвав момент свободы.

- Нам обеим нравится одно и то же, - улыбнулась Начо, плавно выпрямляясь. - Мариэтта. Теперь пойдёшь к остальным?.. Гарем у сеньора Игнасио был обширным. Сеньор Игнасио хмыкнул, шагая через порог. Теперь тех, кому нравится Мариэтта, в этой комнате было уже трое. - Остальные? - переспросил он, водворяя купальню в шкаф, - Чихать они на меня хотели, пока в сорняках терять друг друга не начали. Садовник подошёл к столу и сам дотронулся до бутончика. - Вступаешь в фанклуб? Могу познакомить с парой единомышленниц в Мехико, - предложил невинно.

Две женщины остались наедине. Мариэтта промокнула сухостью благодатной тени свои прекрасные ножки, потягивалась прекрасными веточками, благоухала, купаясь в осознании собственной очаровательности, и никоим образом не поддаваясь пристальному взгляду знойной южанки. Консуэла же оценила соперницу самым критичным женским взглядом, чистым от восприятия мужского, влюбленного, опустившись локтями на низкий алтарь и подпирая подбородок. И сама, того не замечая, улыбалась, позволив мыслям унести себя куда-то за пределы садового домика. Возможно, очень даже недалеко. В такие моменты не хочется думать о собственной грусти. Когда столько "но" чтобы не ломать другим жизнь. Немного помечтать и послушать вместе сложенные сказки. Выливать недалеко. Чистая вода, "подкормленная", годится для изнеженной гостьи из Поднебесной, годится и для своей старшей, самостоятельной родни по чёрт знает какой прабабушке. Ближайший к домику куст недаром цвёл особенно ярким цветом, разбалованный общей ванной с азиатской красавицей. Обратно в дверь Начо заглянул украдкой, прячась за косяком и на ходу вытирая таз тряпкой. Постоял, любуясь царившим здесь сегодня разноцветьем. - Подружились? - вкрадчиво поинтересовался от порога.

Садовый домик Сеньорита оказалась в абсолютном тупике. Нет, может, раз в месяц, два, она понимает, им требуется... но каждый день, Начо? Каждый день.. так? Известие просто лишало почвы, вязало слабостью под выглядывающими из-под подола коленками. - Мне.. нужно свыкнуться с этой мыслью, - откровенно признала южанка, взволнованно отыскав честные и невинные глаза садовника. Ножки Мариэтты так и норовили перетянуть внимание на себя. И если бы только ножки... Честные и невинные глаза честно и невинно смеялись. Каждый день. Так. Требовательная женщина. Единственная, и может себе позволить. В глубине за смехом таилась лёгкая грусть. Когда твоё любимое дело - копаться в земле, не так просто заводить друзей. Ещё сложнее с близкими. Свыкайся, моя солнечная донья, у тебя всё время мира. - Я пока вылью, - Начо тронул губами её щеку, поднял таз с водой, и вышел за дверь.

Консуэла заметно колебалась, прежде чем решиться задать интимный вопрос. Дважды покачивалась к удобному уху, смущалась, возвращалась вовлекать в греховные мысли ещё и сообщником: - А... как часто бонсай купается? - тихо, очень тихо, в пол-оборота, остановив взгляд на пластине верхней крышки ноутбука. Альтернатива занавескам. Всё ещё стоявший лицом к азалии, Начо глянул через плечо. Практически в шоке. Ну и вопросики у вас, сеньорита! А ещё Моралес. Покачал головой. Обежал глазами все знакомые паутины по углам. И всё-таки наклонился к любопытному уху. Правда и здесь понадобилась пауза, согревающая дыханием шею, прежде чем донёсся наконец-то такой же тихий ответ. - Каждый день.

Садовник расстался со шкафом и подошёл к столу, придирчиво оглядывая обновлённую азалию. Протянул руку к горшку, надавил, но видимо передумал и так и не сдвинул, вместо этого приложив пальцы к губам в задумчивости. Подумал ещё немного и удовлетворённо кивнул. - У тебя талант к передвиганию, - не мог не признать он, почтительно понизив голос почти до шёпота.

Нахал и доволен собой, как зелёный слон. Созерцая "сцену ревности", сам оправляет футболку, как будто это пиджак от брендовой тройки, вопросительно поднимает брови. А вы как думали, сеньорита? - Тогда доставай, - деловитое одобрение готовности подхватывать, - Осторожней. Горшочек теперь скользкий.

Упрямые побеги рук опутали скульптуру садовника. Молодое деревце отыскало опору для себя, и отыскало источник. Сложно понять, чего хочется больше – целовать или слушать, как он смеётся. Нет, целовать. Нет, видеть, как жмурится, как собираются складочки на уголках глаз. Как теряется и ищет выход. Или целовать? Весело, не отказывая себе в счастье. А он особенно и не ищет. Ещё минут пять. Или даже все десять! Пока несравненная полощет ножки, скульптура вся ваша. Мужчины любят всё и сразу. Опорой быть тоже любят. Особенно для таких вот, молодых, гибких. С мрамором только проблема. Некачественный какой-то мрамор. Нагревается, как известняк. Мгно-вен-но. И теряет устойчивость. Хорошо, что есть шкаф. Но любовь любовью, а Мариэтта по расписанию. Упрямство деревцу идёт боком - его очень просто поймать в ответ. Сжать в охапке, хоть на мгновение, да усмиряя ползучесть, и занудно выговорить, давясь смехом. - Ты мне, кажется, собиралась помогать.

Так вот кто летает вокруг Юпитера!