Место, куда вы направляетесь, не обычная заброшка посреди Комбат Зоны: оператор дал четкие указания, как доехать до места, где последние несколько дней наблюдается итальянец, представляющийся местным дельцам выдуманными именами. Контакт указал точно: этот урод снимает комнату в Клубе.
В Клубе Никаких Имен.
Ваш мотоцикл встает поодаль от входа: взгляд натыкается на бродяг, снующих вокруг горящей бочке где-то поодаль. Над Найт Сити заходит солнце: над Комбат Зоной оно, кажется, не всходило никогда.
Внутри всё, как в классическом захолустном нуарном баре: дым сигарет, сброд разной степени потрепанности за разными столиками, болтовня и перешептывания. За барной стойкой стоит нигер с советской протезированной конечностью, больше напоминающей манипулятор сраного экскаватора. Кличут его Рацем, и он, как водится, наливает алкоголь.
Мы входим внутрь, и я подхожу прямиком к бармену. Окинув его быстрым взглядом, я говорю: — Хай, чомбатта. У тебя тут вроде как снимает хату один макаронник. Не знаю, каким именем он тебе представился, но нам бы с ним перетереть. Подскажешь, где его найти?
Бармен не сводил с вас взгляда с момента, как вы вошли в Клуб, что не мешало ему разливать дешевую выпивку в тару своей низкопробной клиентуры. Ты понимала, что твой спутник и его винтовка вызывали у Раца больше беспокойства и пристального внимания, однако и на тебя он поглядывал с опаской – вернее, с физиономией матери-кошки, за спиной которой гнездился десяток пушистых комков. Розовый манипулятор со стершейся на месте, где у нормального человека выступает обтянутый морщинистой кожей локтевой сустав, отпечатанной надписью «Made in USSR» задрожал, разбиваемый перегревом от нейроэлектрического напряжения владельца: выслушав дряной стритсленговский спич, Рац выпрямился, отставил бутыль с половиной пойла и скрестил обе руки – живую и протезированную – на груди, прикрывая предплечьями высохшее пятно машинного масла. — Кто спрашивает, цыпа? — в его дружелюбном тоне легко было отследить издевательский подтекст: очевидно, бармен привык к тому, что над ним ни у кого нет власти.
— Меня зовут Никола Йешка, если это о чём-то тебе скажет, — непринуждённо отвечаю я и спустя мгновенье добавляю: — А мой друг представится сам, коли пожелает.
Натянутая на лицо бармена маска безразличия заскрипела и треснула, подобно выбитому летящей на скорости 40 миль в час машиной стеклу акрилопласта. Он не превратился в разбитого страхом уличного бустера, которым можно было вогнать в холодный пот лишь упоминанием твоего имени – для того,чтобы просто так сдать назад, Рац повидал слишком много: имплантированный в руку манипулятор, вшитый в разорванное сеткой рубцов плечо, был самым лучшим тому подтверждением. — Слыхал. — он оглядел тебя снова, с ног до головы, будто оценивая, насколько твоя репутация соответствует твоему внешнему виду. Руки его опустились: здоровая вытянула из кармана мятую пачку сигарет; культя с манипулятором заскрипела, и чугунная трехпалая ладонь механически сжала жар раскаленного угля. — Макаронник... Попахивает нацистским дерьмом, цыпа, — он прикурил: широкие глаза, прикрытые шоколадной накипью век, многозначительно заглянули в твои. — У нас тут такого не любят.
— Моя кровь слишком нечиста, чтобы я была нацисткой, — говорю я чистую правду, скаля зубы в улыбке, — но не вижу ничего плохого в том, чтобы назвать макаронника макаронником, а к примеру, лягушатника — лягушатником. Так что, скажешь, где наш итальянский друг?
— Нахрена он тебе? — прямо спрашивает Рац, выпуская дым через ноздри, тонкими струйками. Он не выглядит, будто хочет помешать тебе, будто бросает тебе вызов: очевидно, спрашивает он это из простого барменского любопытства.
Я пожимаю плечами и отвечаю: — Хочу задать ему пару простых вопросов. Дальнейшее будет зависеть от его ответов.
Рац ухмыляется, и из его рта вырывается прозрачная медуза выдавленного из легких канцерогена. Он снова оценивающе смотрит на тебя: ты сначала смотришь в ответ, нагло и уверенно, как учила улица, но затем чувствуешь на себе уже не только его взгляд – и понимаешь, что пара ближайших столов за твоей спиной настораживающе притихли. И шестое чувство, вместе с пятой точкой, подсказывали тебе, что дело пахнет жареным. — Ты? Задать пару простых вопросов? — бармен усмехнулся, клацнув зубами и чуть не раскусив угольный фильтр. — А этот тебе нужен, чтобы микрофон подержать? Киберконечность указала в сторону Амади обожженным пластиком. — Короче, цыпа. Тут Клуб Никаких Имен. Те, кто приходят сюда, уже и так знают друг друга – либо хорошо стараются, чтобы их приняли в клуб. Становятся крайне полезными другим обитателям, — Рац выделил слово "крайне", выговорив его с придыханием. — И парень, которого вы ищете, пообещал крайне хорошие барыши за крайне специфичную работу. И мы все здесь крайне не хотели бы, чтобы эти барыши ушли вместе с твоим появлением. Смекаешь, чомбатта?
Моё лицо приобретает устало-раздражённое выражение: этот разговор начинает мне надоедать. — От этого крайне специфичного парня мне крайне нужна крайне интересная мне информация, и я добуду её так или иначе. Этот, — я киваю на Амади, — здесь, потому что крайне расстроен, поскольку этот ваш крайне богатый макаронник имел наглость представляться его именем, но если мы сможем договориться, то никто не пострадает и ваши барыши никуда не денутся. Если же нет — чуть погодя сюда нагрянет ещё крайне большая куча крайне злых макаронников, которые не станут с тобой мило беседовать. Смекаешь, чомбатта?
— О-о, и кстати, много ли из обещанного вы уже получили? — интересуюсь я, даже не поморщившись. — И как думаете, как много ещё получите от парня, который работал телохранителем и прощёлкал смерть своего клиента?
Рац смотрит на тебя. Ты понимаешь, что убедить его не получилось, но все-таки что-то в этом нигере пробилось через непроницаемую толстокожесть: ты надеешься, что это прорезающиеся признаки интеллекта. — Полторы тысячи, чтобы снять у меня комнату, — говорит он после короткой паузы. — И еще семь с половиной в течение недели, если этот парень вдруг не доживет до обещанной оплаты наших услуг.
На столе появляются деньги. Жалкая сумма на двоих. Тысяча сто грёбаных евродолларов. И ещё четыре.
Рац смотрит на вас, как на бомжей. Но советский манипулятор свое дело знает, и мятые купюры горой сгребаются под прилавок. На столе же появляется ключ с пластиковой лычкой, на которой отпрессованна – и, вдобавок, нацарапана – цифра «7». — Третий этаж, — со вздохом произносит Рац, уже жалея о том, что согласился на сделку с вами, церковные киберкрысы.
- Ну, пошли, что-ли. - я фыркнул, забирая ключ, и прикидывая, есть-ли в комнате Груви окно, и рискнет ли он в него сигануть.
— Идём, — киваю я и направляюсь к лестнице. Мне определённо было жаль расставаться с только-только полученными деньгами, но я знаю, что чтобы получить нечто большее, иногда нужно расстаться с уже имеющимся. Озвучив эту мысль в собственной голове, я нахожу её крайне философской и, пожалуй, не слишком свойственной мне.
Вы добираетесь до нужной двери быстро, расталкивая ленивых, не пуганных крыс и едва не проламывая несколько ступеней, когда оступаетесь. Здесь достаточно темно: источниками света служат масляные лампы, освещающие чуть более, чем вообще ничего. Вам плевать. Вы двигаетесь на нюх, словно загнавшие добычу охотники. Вы приближаетесь к цели. Приближаетесь к двери, за которой, должно быть, кроется тот самый узел, забивший трубу сантехники и собравший над собой целых два этажа фекалий, собранных со всего жилого моноблока. Никогла протягивает руку к потертой круглой ручке. И дверь открывается. Открывается на себя. Вы стоите лицом к лицу с итальянцем, чья физиономия растянута в усталой, но ослепительной улыбке. Он не сразу замечает вас. Он не сразу понимает, что происходит, и идиотское выражение на его лице не меняется еще секунду-другую. Он понимает, что не знает, что будет делать. И этим вы явно выгодно отличаетесь от него.
Я сжимаю пальцы под подбородком зазевавшегося итальянца и впечатываю его в стену весом своего тела. Чувствую, как пульсируют вены на его шее: забившееся от испуга и неожиданности быстрее сердце отчаянно гоняет кровь по организму. Второй рукой я фиксирую ладонь Груви на одном месте, не обращая внимания на его жалкие попытки разжать мою почти стальную хватку. — Что ты знаешь о смерти сына Родриго Бранко? — рычу я. Я не похожа на человека, с которым стоит шутить или которого следует игнорировать, и не являюсь им, поэтому сейчас я жду максимально быстрого, честного и полезного мне ответа. Правильного ответа. Попыток у недотелохранителя не так много.
- Ну привет, ублюдок, - я улыбаюсь той самой дружелюбной улыбкой, которая не сулит ничего хорошего. С удовлетворением посмотрев на бульдожью хватку Николы, я снова смотрю в глаза этому засранцу, - Как тесен этот город, да? И не бойся, убивать мы тебя не станем. Но вот колени я прострелю тебе с огромным удовольствием, поверь.
Когда ты смотришь в его глаза, ты видишь в треснувшем капиллярном стекле пластиковое, холодное ошеломление, как после двадцатичасового просмотра дергающегося глитча на телеэкране. Он задыхался, этот Груви, задыхался, прижатый к стене в сраном клоповнике Комбат Зоны, прижатый сложившимися обстоятельствами и прижатый слепым неоном Найт Сити, столкнувшим его с грани лезвия, но это был не испуг: Груви, разложивший на столе всю карточную колоду хитросплетений и собиравшийся вот-вот забрать навар, просто не мог поверить. Когда ты улыбаешься ему в лицо и приветствено обещаешь прострелить ему колени, он начинает тихо поскуливать, сгибая тонкие ноги и надеясь спрятать их за фигурой твоей спутницы. Он смотрит на тебя, живого и невредимого, и просто не может поверить. Он сучит руками, бьет ладонями о стену, о косяк покосившейся двери, исступленно: по его взгляду вы оба понимаете, что он в ваших историях – последняя узловая точка, за которой больше не стоит ничего. Если ты искала организатора смерти Хуана, то прямо сейчас он находился в твоих руках; если ты искал способ очистить свое доброе имя, то прямо сейчас он находился в руках твоей спутницы. Пожалуй, единственной проблемой было то, что оплату или искупление можно было получить только кому-то одному – тому, кто лично бросит Груви под ноги Хуана Бранко. Бросит вместе с доказательствами его причастности к смерти горячо любимого сына. — Кхе-кхе. Хотя нет, не единственной. Второй проблемой мог стать блондин-соло, неспешно вышагивающий из полумрака комнаты со скрещенными на груди руками. Соло по кличке Сигил.
- А ты еще кто такой? - в этом тесном помещении оглобля Баретт-Арасаки была-бы только помехой, потому я тянусь к мечу. Не достаю, нет, но кладу пальца на рукоять и плотно обхватываю. Ублюдок Груви нужен мне живым, а вот лишние свидетели - нет. Впрочем, можно быть чуть повежливее, правда? Совсем чуть чуть, - Если тебе нужен этот кусок дерьма, то вставай в очередь, если-же нет... - и клинок на несколько сантиметров выскользнул из ножен и вернулся обратно.
— О, Сигил, — криво улыбаясь, приветствую я новую-старую фигуру на шахматной доске. — Всё ещё намерен защищать этого лже-Амади Камо? Тогда боюсь, в этот раз у нас всё же не получится разойтись мирно. Я не ослабляю хватку, доверяя одному соло другого соло.
Сигил кивает тебе в качестве приветствия. Без докторских шмоток и очков он выглядит совершенно иначе: образ молодого интеллигента, только вставшего на скользкий трип легализованных анальгезирующих наркотиков, образ комиксового Кларка Кента от мира белых халатов померк и перегорел. Засох под толстым слоем налипшей на броню крови, растворился в диффузии с пороховыми газами и молекулярным безумием солдата удачи: глядя на него сейчас, сомнений в том, как именно он зарабатывает на жизнь, уже не оставалось. Сигил смотрит на тебя оценивающе, глазами хищника с алмазной заточкой на конце взгляда. Не ухмыляется, не пытается подавить тебя взглядом, не бросает тебе подначивающих реплик - просто стоит и пялится, будто пешеход на "зебре" хайвея, ожидающий, когда летящим сломя голову автомобилистам загорится свежий красный. Сигил смотрит на тебя оценивающе, и ты понимаешь, что имеешь дело с опустившимся, просравшим все полимеры в очередной корпоративной передряге и вынужденным работать с таким скамом, как Груви, профессионалом. - Мне насрать на него, - бросает он наконец, и его голос прерывает тишину, словно лопнувшая от перенапряжения лампа галогена. - Но он должен мне денег. И прямо сейчас он направлялся за ними.
Груви пытается повернуть голову и посмотреть на соло, пытается выхрипеть обещание очередных баснословных гонораров, но тот даже не смотрит на макаронника: Сигил тихо посмеивается. Он определенно находит ситуацию крайне комичной. - Вот как мы поступим, - выразительно произносит он. - Я оставляю этого мудака вам. Но хрень в его чипсокете... - соло хватает пленника за левую ладонь и с силой тянет за рукав мятой черной рубашки, открывая вашему вниманию вереницу разъемов в предплечье итальянца: почти все из них свободны. Почти все. - В общем, этот чип - мой. Я забираю его в уплату долга в две тысячи евробаксов, и мы все дружно расходимся отсюда в той же комлектации органов, в которой собрались. Вы смотрите на карту интегральной схемы, буквально впаянную в руку Груви. Отсутствие корпуса для поверхностного монтажа, вырезанного при пожизненном креплении микросхемы и конечность совершенно примитивным, вандальным способом, позволяет вам разглядеть все в мельчайших подробностях. Внимание, правда, привлекала лишь грубая сложность конструкции ради, казалось, мизерного предмета - небольшого инфочипа, черного квадратика, изящного и очень добротного. Судя по всему, макаронник охрененно ценит этот съемный переносчик информации, раз решился вшить его себе в конечность на постоянной основе. - Да, просто так его не извлечь, - хмыкает Сигил, лаконично резюмируя зрелище. - Но мне нужен этот чип. Вам ведь нужен этот урод, верно? Не думаю, что для вашего заказчика есть разница, в какой комплектации, - он ухмыляется и поднимает взгляд на тебя, Амади. Его голос становится вкрадчивым, и в нем, будто вороные на приспущенных вожжах, скользят ноты контролируемого безумия. - Так что хорошо, что у тебя есть нож для мяса, коллега.
- Вот это деловой разговор, коллега. - меня немного коробит его определение моего меча, но у каждого свои закидоны, и через миг я выкидываю эту мысль из головы. Возможно, содержимое чипа в руке Груви стоит и больше двух тысяч, но ради этого я не хочу связываться с соло. Даже с таким скатившимся, как Сигил. Вы можете назвать это трусостью. Я называю это практичностью. И без одной сраной руки этот бесхребетный мудак может быть нам полезен. И я с ухмылкой перевожу взгляд на мою спутницу. - Ну а ты что скажешь, подруга? Поделим, что называется, добычу пополам? Вы когда-нибудь видели мопсов? Ну, такая порода собак, с выпученными глазами. По моему, Груви сейчас занял-бы первое место на выставке пучеглазых собак.
— Я должна найти виновных в смерти Бранко младшего, а про какой-то чип мне никто ничего не говорил, так что не вижу смысла держаться за него, — ненадолго задумавшись, отвечаю я. Если честно, мне кажется, что вещица, что мы сейчас отдаём Сигилу, охрененно нужна макаронникам, но ведь они мне действительно об этом не сказали, верно? Поэтому я не вижу никаких причин, по которым я должна рисковать жизнью лишний раз. Пусть разбираются сами. Или доплатят мне.
- Значит, договорились! - киваю я, обнажая меч, - Держите этого засранца, да покрепче.
Груви возился, бился в истерике, имитировал судороги агонии: жесткий тычок пальцами в солнечное сплетение обрубил попытки к сопротивлению, и он на несколько секунд обмяк, бессильно пытаясь вдохнуть через зажатый ладонью рот. Этих нескольких секунд тебе, парень с монокатаной, хватило с лихвой. Искрящийся, кровоточащий обрубок упал на разворот газеты: пальцы продолжали судорожно выгибаться в суставах, царапали бумагу и рвали её ногтями, болезненно напоминая жуткие предсмертные судороги арахнида. Груви ревел сквозь ладонь - что-то между медведем и криком на ультразвуке, - но обшарпанные стены хостела в Клубе Никаких Имен дрожали только от пробивавшегося сквозь пальцы мычания. - Да что вы... - раздраженно буркнул Сигил и тут же врезал макароннику тяжелым хуком: держать его больше не было смысла, и ваша жертва повалилась без чувств, пока соло бережно мотал руку в печатное издание News 54. - Цацкаетесь с ним. Щелкнул замок, крюч со скрежетом провернулся, и в паре метров от вас, дальше по коридору, открылась дверь - открылась медленно и осторожно. Вы втроем рефлекторно обернулись. Ты, обрызганная кровью макаронника девка-фиксер, пальцы которой все еще были белыми от прикладываемых усилий. Ты, соло с монокатаной в руках, с багрового лезвия которой капала на пол свежая, горячая кровь. И поднявшийся на ноги Сигил, с интересом размахивающий отрубленной конечностью, будто это была укороченная бита для бейсбола. Под тремя взглядами дверь будто замерла. Остановилась, попав в воронку времени, и застыла до лучших времен. А затем... А затем кто-то будто нажал на магнитофоне кнопку видеоперемотки, и дверь столь же медленно закрылась, просрежетала ключом и щелкнула щеколдой замка. - Приятно иметь с вами дело, - бледные, деревенеющие пальцы руки коснулись виска Сигила, когда он в шутку приставил руку Груви к своей голове, отдавая вам честь.
- Я тут подумал, - повернул я голову к своей спутнице, попутно вытирая меч о плечо Груви, - если ты притащишь этого ублюдка мистеру Бранко, то тот от меня отвяжется, да и ты получишь свой куш. Стянув с макаронника ремень, я туго перетянул ему руку выше места отреза, чтоб он не подох раньше срока, и, оторвав от рубашки Груви несколько кусков, эти самые руки ему перевязал. Ну и еще в рот засунул, чтоб не орал. - Могу даже довезти вас до порога дома моего бывшего босса.
— Будет очень мило с твоей стороны, — киваю я. — В свою очередь обещаю рассказать о твоей настоящей роли во всём этом.
