Kult: Kuon

[Yambie 16 287]

Наше драгоценное дитя, что крепко спит под корнями тутового дерева.

Терпеливо мы ждём того дня, когда ты протянешь руки к солнцу, затмив его своим величием.

Ты точно знал, как тогда следовало поступить. Когда кровь покидала твои жили и мир вокруг стал казаться ещё более блеклым. Боги пророчили тебе судьбу воина. Ты не должен был бояться смерти, не должен был подпускать к своей душе и тень сомнения. Ты точно знал, как поступить будет правильно, принять неизбежность и умереть с честью. Но вдруг... тебя одолел страх. Ты запятнал свою душу, дорога к Вечной Земле для тебя закрыта. Боги взирают на тебя с немым упрёком. И теперь? Неужели ты надеешься найти искупление за ошибку, что совершил летами назад?

. . .

Ты не готова была отпускать. Надежда ли это или слепая верность, традиции целой нации, впитывающиеся с молоком матери. Однако жизнь на какой-то миг обрела новый смысл. В чертогах искалеченного сознания, ты, кажется, наконец-то увидела весну. Таких, как ты, называли «эта». Буракумин. Ты была из числа людей, чьё ремесло неотъемлемо связано с плотью и кровью. Презренны они тем, кто почитают Будду. Твоя семья находилась вне пирамиды четырёх сословий. Семья твоего мужа согласилась на церемонию бракосочетания от отчаяния. И, скорее всего, он не питал к тебе те же чувства, что и ты к нему. И всё же ты не смогла его отпустить.

. . .

Когда-то к таким, как ты, относились с почтением. Вы были избранницами богов, их любимыми дочерьми. Сердцами принадлежали им, а разумом внимали то сакральное, что пробивалось в пасмурные дни тонкими лучами солнца. Но люди стали меньше верить и возложили на алтарь окровавленное золото с гниющим черепом. Их мир лишился того духовного, божественного, что некогда заложил в них Изанаги вместе со своей любимой супругой. Ты стала подобно кукле. Твоё тело осквернено. Твои чувства отодвинуты на задний план, уступив потаканию материи. Ты бесцельно скиталась по этой земле, тотчас — тебя как будто не существовало.

. . .

Нет ничего прочнее семейных уз, но в твоём случае шершавая на ощупь верёвка из высушенных трав и рисовой соломы превратилась в лезвие нодати. Мало бы кто понял ту любовь, что горела в твоём сердце одинокой свечой. Даже объект твоего воздыхания начала задыхаться от того напора, который в твоих глазах являлся благодетелю. Нет. Конечно это была благодетель. Ты желал ей добра. Ты считал, что никто не сможет сделать её счастливой. Ты думал, что она всегда будет рядом с тобой. Но потом она вдруг исчезла, как исчезает снег с приходом весны. Остаётся звук её имени, что уносит последнее дуновение холодного ветра. Ты вершишь благодетель, так ты думаешь. Ведь чувства, что ты испытываешь — самые искренние.
 

Наше драгоценное дитя, что крепко спит под корнями тутового дерева.

Твоё спасение — стать единым с ним.

 𝆺𝅥𝅯 

 

Изменено 12 августа пользователем Yambie

[Yambie 16 287]

 

Жизнь всегда неотъемлемо связана со смертью, но в нынешнее время они будто заключили тесный брачный союз под надзором Юэлао. Они должны были представлять собой единство, гармонию нескончаемого потока, где каждый день вершится чья-то судьба — будь самого даймё или крестьянина, отдающего предпочтение простоте дней тяжёлого труда аристократичному изыску. Они должны были застать новый период эпохи Хэйан, век спокойствия и мира, где уже почти не ощущалась огромная пропасть между сословиями. Где час самой смерти это праздник Обон.

Где собственная душа плывёт вниз по реке в виде бумажного фонарика.

И пусть, может, сами небеса надеялись на то, что это будет счастливый союз — жизнь медленно чахла от тлетворных амбиций смерти.

Где-то в глубине души вам казалось, что вы будто стоите на краю пропасти, пока остальные радовались празднику. Внимали песням и наблюдали за ритуальным танцем, который совершался в честь почтения тем людям, что некогда работали в ныне заброшенной шахте. Было в этом что-то противоречивое. Как не дань уважения, а попытка утихомирить мнимое проклятье, чтобы оно не коснулось то живое, что пока ещё оставалось в городе Ина.

В определённый момент вы очень близко застали естество смерти, её смутный образ серых чернил на чистом пергаменте. Если, конечно, не жили с ней рука об руку с момента рождения. Вы могли не разделять тех чувств, что испытывала сейчас добрая половина жителей Ина. Обманывая самих себя, что где-то там не убивают чьих-то сыновей, отцов, внуков во имя даймё. Не насилуют женщин и детей, не обворовывают трупов, не подвергают истязаниям кого-то невинного.

И всё же вы решили покинуть свою обитель в этот вечер. И если не воздать почтение своим предкам, то хотя бы помолиться за дорогих вам близких людей, если не за самих себя.

К вашим щиколоткам привязали невидимую красную нить. Каждый раз она сокращалась, когда близился час вашей встречи друг с другом.

 

Hint
 

 

Мисима

Бросок кубика на Haunted (roll +0) и Sixth Sense (roll +Soul)

Шики

Бросок кубика на Schizophrenia (roll +0)

Мако

Бросок кубика на Condemned (roll +0)

 

Hide  

. . .

Изменено 7 марта пользователем Yambie

[Таб 287]

Это мгновение пограничных вещей. Ни вечер и не ночь. Ни жизнь и не смерть. Луна в полуночном мраке. Мгновение агонии. Монета, застывшая на ребре. Всего лишь миг и хрупкость мнимого равновесия разобьется вдребезги как глиняный сосуд, задетый в ночи. Всего лишь миг и холод лезвия, нежно коснувшегося горла, прольёт багряные реки. Всего лишь миг и что-то случится.
Неизбежное.
Непоправимое.
Но не сейчас.
Не спеши. Насладись предвкушением неизвестности, чернилами разлитым в холодном ночном воздухе. Застывшим призрачной игрой воображения там, где мрак и лунный свет касаются друг друга как возлюбленные. Где неясные слова, доносящиеся вдали могут обернуться тем, что ты страстно желаешь услышать. Или тем, чего боишься больше всего.. Мгновением, когда, как кажется, возможно всё.
И в то же время ничего нет.
Только морок.
Иллюзии.
Как и ты, Мисима Кимитакэ. Не жив и не мёртв. Не человек, но и не призрак. Вечный изгнанник. Чужой для всех. И прежде всего - для себя.
Куда ты идёшь по этим улицам, щурясь в свете праздничных фонарей? Огибая гуляк. Прячась на границе света и тьмы. Что влечёт тебя в этот раз? Осталась ли в тебе хоть крупица надежды? И если да - то на что?
Почему ты продолжаешь носить это имя, клинок и доспехи, если давно не веришь, что ты и он - одно?
Я не знаю ответа.
Не знаешь и ты.
Есть ли хоть кто-то, кто знает? 
Тишина.
Всего на мгновение. Насладись, пока можешь. Она оборвётся, не успеешь ты и поверить тому, что вообразил. И что-то случится вновь.
Непоправимое.
Неизбежное.
Прямо сейчас.

[Gonchar 4 767]

Сквозь гудящую толпу бесшумно парил маленький призрак, едва заметно перебирая тонкими ножками в деревянных сандалиях. Облаченная в белое кимоно, с бесцветными холодными глазами и длинными чёрными волосами, ниспадающими по спине, она была подобна одному из призраков предков, которых приглашали к столу во время празднества Бон.

Вот только единственным отличием её от других незримых духов было то, что вокруг неё расступались люди. Лица, искаженные смесью страха и отвращения. Перешептывания за спиной. Повернутые в разные стороны головы, лишь бы не пересечься взглядом. Лишь бы лишний раз не пройти по земле, к которой прикасались её одежды.

"Неприкасаемая" читалось в их взглядах.

Но Шики их не замечала. Она продолжала неспешно скользить сквозь толпу, пробегаясь взглядом над головами погруженных в пиршества смертных. Туда, где над их макушками плясали и извивались в противоестественном танце их собственные тёмные духи. У этого фестиваля было куда, куда больше посетителей. И среди них были не только мёртвые.

Она с бесшумным вздохом села у толстых корней старой плакучей ивы, благочестиво сомкнув ноги. Она бережно, любовно положила круглый массивный сверток из платков себе на колени и аккуратно развязала узел.

Под светом Луны и отблесками многочисленных фонарей и костров сверкнула белоснежная улыбка её возлюбленного. Бледные тонкие губы девушки дрогнули в лёгкой улыбке и её аккуратные пальцы пробежались по острым, мужественным скулам её возлюбленного:

--- Осталось ждать ещё немного, любовь моя. - её голос, тихий и безжизненный, сочился едва объяснимым для самой Шики печалью. - Наше ожидание подходит к концу.

Тихий звон колокольчиков заставил Шики слегка склонить голову набок и взгляд её холодных глаз скользнул по бледной коже тонкой лодыжки, вынырнувшей из-под подола кимоно. Там вокруг неё обвязалась тонкая алая нить, тянущаяся куда-то в гущу толпы. И маленький колокольчик подрагивал от натяжения, издавая едва слышный перезвон.

Изменено 7 марта пользователем Gonchar

[luckyorange 2 779]

В эти дни ничего не имело вкуса: ни саке, утоляющее боль, ни еда, даже вода не приносила освежающего ощущения, оставляя едкую сухость во рту. В эти дни, когда мертвые вставали из могил и трупы плясали среди живы, Мако чувствовала боль. Резкий укол по артерии, будто тонкое лезвие резало ее мясо изнутри. Свет не приносил радости, но слепил своим ярким укором. Слезы медленно текли по щекам, пока ее проклятая душа молилась о приходе ночи, чтобы получить незаслуженную передышку.

Йоко умирала. Но жители Ина должна были видеть Мако полной жизни и радости. Поэтому она невольно вытерла слезы, поправляя шелковое кимоно. Она тяжело вздохнула, набираясь сил, чтобы перейти порог своего нового обиталища - туда, навстречу людскому потоку. 

Они знали. Она видела, как те перешептываются, как они оттачивают свои ножи и вот-вот разузнают свою правду.  

Они знали, но она умело пустила им пыль в лицо. Когда-нибудь они догадаются, но не сегодня. Сегодня Мако будет почитать мертвецов и молиться, чтобы они оставались по ту сторону вуали, дремая в земле. Она улыбнулась, пусть и улыбка была ложной маской, которую благородная дочь использовала на публике, и переступила порог. 
 

[Rane 118]

Мир вокруг освещали россыпи праздничных огней. Всё сияло. На лицах этих случайных людей мелькали улыбки. Их мимика отражала их мечты, будто вырезанные на коже остро заточенной швейной иглой. Их память о былом, о тех, кто ушёл раньше.

Почтение. Светлая печаль.
Надежды.

Рэн Ватанабэ тяжело шагал вдоль беззаботной толпы, не особенно вглядываясь в происходящее на празднике Бон. Как крылатая тень ворона, который приносит несчастливые весточки. Он даже толком не смотрел по сторонам. Счастье этих людей ложилось на язык чем-то кислым. Вызывало горькие чувства, которых Рэн желал избежать. Прохожие настороженно расступались, когда видели перед собой сумрачную фигуру ронина, один вид которого навевал мысли о мгновениях войны, смерти и жестокости.

Ему здесь не место.

Ветхая хижина с протекающей крышей. Вот тот удел, который уготован для него в эти дни. И бесконечные воспоминания, которые он проматывал в своей голове, обнимая маленькую куклу. О том, как было раньше. О временах, когда Юки была с ним. И как он поцеловал её в губы. Впервые, по собственной инициативе. Под мягким, чарующим светом бумажных фонарей. На точно таком же празднике Бон. Много лет назад.

После этого случая Юки не разговаривала с ним несколько дней, но Рэн знал, что ей понравилось. Ведь ей не могло не понравиться. Просто не могло.

Рэн подумывал о том, чтобы уйти. Но что-то понуждало его остаться. Он чувствовал, как внутри растёт горечь утраты, растравленная ожившей памятью. Сегодняшний день навеял слишком много всего. Чрезмерно, чтобы вынести. Тем не менее, за эту боль хотелось цепляться. Будто она – то немногое, что позволяло сохранить остатки человечности. Не шибко много, но достаточно, чтобы не перейти черту, которая отличает нас от чудовищ.

Он не знал, что его представления о человечности искажены. Те, кто мог сказать ему об этом, давно были мертвы. А другим просто не хватало смелости.

Или было попросту безразлично.

[Yambie 16 287]

Храм возвышается над городом, на шаг выше к небесам — Вечной земле Токоё, где человек после своей смерти получал звание ками. Обитатели храма преклонялись перед самураями, но стояли выше крестьян. Они старались не смотреть на них с высокомерием по праву своего статуса или умело скрывали оное, довольствуясь благами религиозной жизни.

Человек, посвятивший остаток своего бытия духовности, видел материю, что укрепляла собой землю. Он внимал их словам, делился своей мудростью, обещал, что после смерти больше не будет той невыносимой боли, которая изо дня в день терзает тело и душу.

Сердцебиение учащается, пока поднимаешься по лестнице. Дышать становится тяжело и в какой-то момент невольно из губ вырывается уставший вздох. Лестница похожа на жизненный путь. Путь по ней не лёгкий. В какой-то момент можно отступиться. Но какого результата в итоге ожидают те, кто находился там — за плотной тканью тёмного неба? И убийцам воздвигают чин святых.

Как кажется на первый взгляд — ничего необычного. Вы следуете наитию. Может, подходите к алтарю, бросаете несколько монет в ящик для подношений, звоните в колокол и молитесь, предварительно похлопав в ладоши, а затем сложив их в молитвенном жесте. Может, вы просто осматриваетесь. Не ищите кого-то конкретного. Или наоборот — знак, провидение. Послание от самих духов умерших, преисполненных знаниями веков. В конечном итоге, среди снующих туда и сюда людей, вы встречаете друг друга. В сознании всплывают образы прошлого. Чувство азарта, стыд, сожаление или маленькое удивление, что умирает под гнётом равнодушия. Вы чужие друг другу люди и, скорее всего, останетесь таковыми. Но именно в этот момент сильнее сжимается невидимая нить на ваших щиколотках, указывая на то, что вы причастны к чему-то большему.
 

Но это ещё не всё.

𝆺𝅥𝅯

Ваш взгляд цепляется за белое пятно, что прячется под листвой плачущей ивы. Резко выбивается из общей картины, но похоже никто на неё не обращает внимания, кроме вас. Вы быстро различаете женскую фигуру, подол кимоно которой словно сливается с тёмной землёй, создавая в голове образ зловещего юрэй. Она стоит к вам боком, глядя куда-то вдаль. В какой-то момент её серые глаза устремляются к вам, а карминовые губы трогает лёгкая, чуть надменная улыбка.

Мягким, неторопливым движением руки она указывает вам туда, куда смотрит.

Вы видите замок Такато. Видите, как над ним сгущается красная воронка. Вы не уверены, но из неё словно что-то тянется к величавому зданию, что-то напоминающее корни дерева. Они хватают замок за крышу, пробираются в окна и в вашем сознании эхом раздаются крики людей, мужчин и женщин. Воронка становится всё больше, кажется, что замок вот-вот рухнет, а затем корни доберутся до самого города. Трескаются кости, плоть превращается в неразличимое месиво, а во рту едва различимый, неприятный вкус сырого мяса.

— Я знаю кто ты! Знаю кто ты!

Тупая боль пронзает руку Мако, уже совсем рядом раздались крики и испуганные вздохи людей, возвращая сознание к яви. Тот, кто осмелился грубо прикоснуться к старшей дочери семьи Накаяма, едва походил на человека. Его кожа неестественно бледна. Оголённое левое плечо, шея, правая часть лица расцарапаны в кровь. И из свежих ран торчат какие-то маленькие, чёрные щепки. Кожа будто изношенная одежда. Вот-вот спадёт, оставив на виду кровавую, но хрупкую оболочку.

От него разит запахом трупного гниения, он смотрит на Мако безумным взглядом, наполненным отчаянием и страхом.

Замахивается над девушкой коротким клинком.

— Тварь из преисподней! — взывает он. — Да съедят тебя огни Эммы*!

 

Hint 

 

По желанию для всех

Observe a Situation (roll +Perception) на видение с замком.

Для Мако

Avoid Harm (roll +Reflexes)

 

*имеется ввиду божество Эмма, властитель и судья мёртвых.

 

. . .

Изменено 11 марта пользователем Yambie

[Таб 287]

Мисима застыл на границе света и тьмы. Под сенью древнего храма. Молитвы так и не были произнесены. Беззвучно дрожали губы, не находя нужных слов. 
Имена павших по его вине, из-за его бесчестья. 
Остались невысказаны. 
Преступления - не омыты ни тяготами претерпленными во имя искупления. Ни кровью. Ни даже слезами.
Он должен был найти здесь покой.
Пограничье. Место застывшее между жизнью и смертью. 
Но так и остался чужим.
Лишь багряные нити пытались удержать пустоту. Намёк на форму. Иллюзорный образ того, кто носил имя Мисимы Кимитакэ.
И когда он был готов исчезнуть. Раствориться в пустоте. Там, где лунный свет и кромешная тьма касаются друг друга, будто возлюбленные. 
Что-то случилось.
Непоправимое.
Неизбежное.
Ширма реальности, рассеченная стремительным росчерком лезвия. Просочившийся багрянец видения. И что-то трепещет внутри.
Намёк на возможность жизни.
Мгновение. Вопль. Порывистое движение.
Взмах клинка, обращенный на девушку знатного рода.
Тело, облаченное в о-ёрой занимает стойку. Касается рукояти катаны. Блестит лезвие.
Мисима Кимитакэ готовился к этому всю жизнь. 
Возделывал своё тело. Свой разум. Свой дух. 
Так, чтобы быть готовым. 
И когда наступит роковой миг. 
Не иметь сомнений. 
И решение - единственно верный путь среди тысячи иллюзорных - нашло себя в единое мгновение. 
Столь короткое. 
Что его не сумеет уловить самое зоркое око. Не услышит самый острый слух. Не охватит самый отточенный разум.
И сомнения не успеют расцвести в пустотности внутренних пространств. И рука не успеет дрогнуть, взявшись за рукоять катаны. И слово лжи, цветком сливовой вишни, не сорвётся с бескровных губ.
Почему он оступился тогда?
Воспоминание о сомнении нарушает покой.
Рука дрожит.
Взмах катаны, что должен был рассечь тело напополам, оставляет один лишь надрез.

Изменено 11 марта пользователем Таб

[Rane 118]

Казалось, не так и часто встречались вещи, способные заставить его ощутить искреннее удивление. Место, где вырос Рэн, и которое принадлежало его семье, одно время славилось странностями. Иные из них были толка весьма отталкивающего. Быть может, это и необычно, однако Рэн намного быстрее выходил из себя, когда дело касалось смертных, нежели когда речь шла о божествах и духах. Плоть всегда можно пронзить клинком, утолив алчность той беспощадной ярости, которая редко оставляет его наедине с самим собой. Периодически сменяется, правда, мертвенным отчаянием. Душными летними ночами. Под монотонное стрекотание цикад.

Но тайное не поддаётся контролю столь же легко. Всегда ускользает. Надлежит преследованию. Взывает к расчётливости. И просит щепотки смелости в довесок. А ярость? Ах. Она всегда приходит. Но потом.

В мгновение встречи.

Тьма облекла замок Такато своей бледной вуалью.
Не было нужды числиться в среде мудрых, чтобы догадаться об этом. Не было нужды зачитываться старинным письмом, чтобы осознать. Что-то назревало. Разбухало, будто опухоль в чреве больной роженицы, в любой момент готовая перекусить плод пополам, а после – размножиться по всему телу, неся с собой заразу, смрад и гниение.

Они ничего не видели. Этот глупый сброд продолжал веселиться и поминать своих мёртвых, будто ничего не произошло. Свиньи всегда оканчивают свой путь на бойне. Все эти люди ничем не краше свиней. Такие же беспечные.

И визжать будут не менее громко.
Когда настанет их время.

Рэн старался отогнать от себя мысль, что сам был ничем не лучше, чем они. Когда? Когда-то. Не так и давно. Но пропажа Юки слишком сильно его надломила. И размышления в человеконенавистническом ключе – наименьшее из зол, им сотворённых с той поры.

Совсем рядом также происходило нечто необычное. События сменялись слишком быстро, но Рэн будто не обращал на них внимания, угрюмо уставившись в одну точку. На замок Такато.

— Там обитает зло, — проговорил ронин ледяным тоном, как бы беседуя с самим собой, — если кто-то из вас дорожит своей жизнью, то лучше держитесь подальше, — он мрачно взглянул на остальных, — но если не задавать вопрос, то и ответ не услышишь. А некоторые ответы, — он сделал задумчивую паузу, подчёркивая акценты, — стоят риска.

[Gonchar 4 767]

В темном силуэте замка тонкая фигура Шики казалась донельзя хрупкой. Тонкой, как бумага для оригами, форму которой легко разрушить лишь сдавив пальцы на ней сильнее положенного. 
По предплечью скользнула вниз белая ткань кимоно, когда девушка вытянула свою руку вперед, как будто стараясь дотянуться до обиталища Монаха сквозь пространство и время. На её губах играла едва заметная улыбка:

--- Судьбоносная встреча в тени нашего пленителя. Разве это не прекрасно? 

Она хлопнула в ладоши и обернулась к собравшимся, сохраняя на лице неестественную улыбку. Её движения, ужимки, взгляд её глаз в напускном (напускном ли?) веселье - всё это казалось каким-то неловким. Неуместным, неуклюжим. 
Шики качнулась точно на ветру и парой шагов приблизилась к Мако, хватая её за другой рукав и стараясь оттянуть девушку от бродяги.
--- Неужели ты не видишь, что говоришь с благородной леди, червь? 
Тонкие черные брови сошлись на переносице леди Араи, когда она вперилась взглядом в безумца.

[luckyorange 2 779]

Пыль в глазах, ослепление сменяется ноющей болью и ужасом от осознания происходящего. Сердце колотится, рискуя вырваться из груди, адреналин яростно ударяется в крови. Благородная дама отступает прочь, не позволяя чести своего клана и семьи упасть в грязь за прикосновение к неприкасаемому. Под тонким шелком кимоно, под бледной кожей Мако, плоть медленно гниет, мышцы лопаются, а вены высыхают. Но благородная дама из рода Накаяма взывает к власти своей крови, приказывая:

- Убейте его, эту недостойную челядь! 

Ее голос отдает холодом клинка и уступающему привкусу крови во рту. Мако привлекает к своему “я” внимание, моля богов, пусть никто не слышал, что безумец говорил о ней. Откуда он знает о ней? Были ли линии их судеб переплетены между собой, прежде чем она вонзила клинок в собственное горло? Страх отступал, позволяя бурлящей ярости вырваться наружу.

Изменено 14 марта пользователем luckyorange

[Yambie 16 287]

ᛗīꞩħīᵯⱥ

Истошный вопль вырывается из обкусанных до крови губ прокажённого. Он начинает остервенело водить ладонью по собственным волосами, царапает шею, а после свежий надрез, будто надеясь что-то вытащить оттуда. Спрятав любопытство за масками смятения и ужаса, кто-то внимательно наблюдал за развивающейся сценой насилия и агонии. Другие спешно бежали, чтобы спрятать её в деревянный бездонный ящик сознания. Только ради того, чтобы потом видение произошедшего преследовало их во снах. 

Быстрая смерть — благословение.

Однажды ты проявил к ней непочтение и теперь не можешь посмотреть той смело в глаза.

Однако сейчас ты делаешь то, что должен. По собственной воле или приказу извне, неважно. Замахиваешься мечом, чтобы оборвать ещё одну жизнь. Лезвие высекает глубокую тонкую линию на шее человека. На каменную плиту с опавшими листьями и ветками брызжет кровь. Но вместо того, чтобы упасть наземь, человек быстро подходит к тебе и вонзает в плечо танто. Он хрипит и смотрит на тебя пустым взглядом. Он уже мёртв, но почему-то всё ещё держится на ногах. Но вот в следующей момент он отступает на шаг. Просовывает пальцы в рану на шее, чтобы раскрыть её шире.

Хруст.

Весь мир в этот миг будто затих ради этого звука.

Человек падает на колени. Его голова висит на спине, удерживаемая кровавыми тканями мышц и бледной кожей. В последний момент ты видишь, как от тела юрко сбегает многоножка.

 

ᛗⱥҟꝋ

— Госпожа Накаяма! — рядом с Шики раздаётся ещё один женский голос, обеспокоенный по тону. У неё незамысловатая причёска, кимоно со скромными узорами. Кажется, она чуть старше Мако. 

Эйко.

Да, её зовут Эйко.

Ей поручили служить старшей дочери семьи Накаяма. Подбирать ей платья и украшения. Расчёсывать её волосы. Наносить косметику. Чувствовать её такт. Быть её тенью.
 

Б ы т ь  м о и м  з е р к а л о м

Взгляд мимолётно цепляется за ещё одну миниатюрную фигурку рядом с красной лентой в волосах. От увиденной сцены Канаэ одной рукой ухватилась за живот, а другой прикрыла рот с носом, зажмурив глаза.

Ей стало дурно.

— Ваша рука, госпожа Накаяма, — Эйко аккуратно подхватывает тебя за ладонь, едва касаясь пальцами широкого рукава кимоно. Рука всё ещё ноет от чужой хватки. Вместе с тем чувствуешь, как к тебе на шаг ближе приближается что-то неотвратимое. — Он вас поранил? Позвать лекаря?

 

Hint 

 

Мисима

+1 Serious Wound

Штраф -1, если не стабилизировать рану.

Мако

Текущий тайминг Condemned ●○○○○○○○○○

 

. . .

[Таб 287]

Всё разворачивается в последовательности отрезков. Столь коротких, что между ними невозможно вместить волевое усилие, как лезвие меча - между доспехами ронина. Возникает чувство неизбежности. Предрешённости.
Может быть так всё есть?
Вот - неподвижность Мисимы и выражение ничто на восково-бледном лице, забрызганном кровью. Будто он вовсе не здесь, и тело, облаченное в о-ёрой, сжимающее катану в дрогнувшей руке - безжизненная марионетка в руках незримого кукловода. И каждое действие её, каждое движение мышц, слово и мысль, плод усилия чьих-то невидимых рук.
Всё, что их связывает - призрачные нити оттенков красного. Как кровь. Как зимнее солнце. Как воронка, пожирающая небеса. Единственный цвет, обещающий для него жизнь.
Вот - дрогнувшее тело Мисимы и выражение боли, столь мимолетное, что почти лишенное присутствия; сменяется удивлением. И боль пронзает плечо, и расцветает фракталами кровавых лепестков бутона невыносимого цветка, чья почва - его плоть, а стебель выкован из железа. И в этом есть что-то прекрасное. Невыносимо прекрасное. Как нечто невозможное посреди привычки обыденности. Как намёк на возможность жизни.
И вот - недоумение сменяет улыбка. Мимолетная и неуловимая. Есть ли кто-то, кто мог бы её заметить посреди брызг крови, ошмётков плоти, движения ожившего символа обреченности бесконечного повторения? Есть он сам. И может быть этого достаточно. Кем бы он ни был в это мгновение.
И вот Мисима падает, как будто кто-то обрезал красные нити. В секунды падения вырывает танто из своего плеча. Открывая дорогу кровавым потокам. Разливам алых вод. Падает прямо в них, хотя запросто мог устоять. Падает в боли, что неотличима от экстаза.
Ведь есть ли большая сила, чем вовремя проявить слабость? 
И вот спина его ударяется о дно кровавой реки. И из груди вырывается стон боли. Неотличимый от смеха. Ведь Мисима Кимитакэ вновь чувствует себя живым. Так страстно, как можно лишь будучи в шаге от смерти. И толпа расступается в ужасе и застывает в завороженности удивления кровавой мистерией. И лишь несколько фигур выступают среди безликих силуэтов.
К каждой из них точно также привязаны красные нити.
И все они сплетены в одно.
Но когда Мисима вскидывает руку, словно взывая к спасению. И губы его беззвучно взывают к чьему-то имени, что останется неуслышанным.
Взор его устремлён сквозь всех и каждого.
В неизведанность сокрытых внутри пространств.

[luckyorange 2 779]

Резким рывком она отступает от окружающих ее людей.

- Не смейте меня трогать, - говорит Мако, наблюдая за упавшим телом нападающего и склонившегося защитника. Она держится так, как подобает себя дочери благородной семьи: слегка отстраненно и возвышенного, пряча за маской свои истинные. Но взгляд падает на сестру, находящейся в состоянии шока. 

— Он вас поранил? Позвать лекаря?

Мако покачивает головой. Вместо того, чтобы позвать лекаря, она ступает вперед, к Канаэ. Ее руки ложатся на плечи сестры, и старшая дочь Накаяма обнимает младшую, отворачивая от раскинувшейся сцены.

- Не смотри, - шепчет она той на ухо, - думай о чем-нибудь ином.

[Rane 118]

Прошло совсем немного времени, а всё успело обагриться красным. Кровь есть столп жизни. Кровь – это война. Кровь – это отмщение. При её виде Рэн чувствовал, как в его сердце расцветает сад паучьих лилий. Будто всё вновь встаёт на свои места. Становится простым. Чёрно-белым. Ведь в такие моменты есть мы. И есть мёртвые.

Не повезло последним, что ещё сказать.
Не сложилось.

— Прожил пёсью жизнь, — презрительно процедил Рэн, лишь мимолётным взглядом удостоив бродячего урода, приставшего к Мако, и который теперь валялся на земле, словно зловонная куча бесполезного тряпья, — помер, как собака. Вы только гляньте, какой интересный вышел... праздник, — в последнее слово он вложил некий странный, почти неуместный оттенок. Будто ценитель кругленьких рисовых моти, явно довольный их вкусом.

Благородство перед лицом смерти всегда вызывало почтение. Совсем как в кукольном театре для детей, двое героев этой сцены на своём примере показали два нравоучительных примера. Как не следовало бы. И напротив, как надлежит. Мисима не только знал некоторые неудобные подробности прошлой жизни последнего наследника Ватанабэ, те самые, которые Рэн предпочёл бы скрыть. Этот человек не боялся гибели. Он всегда смотрел ей в лицо.

Война издавна являлась кузницей душ, омываемой реками крови. Ты либо оканчиваешь под её молотом свои дни, либо рождаешься заново. Не всегда это перерождение сулит радость, но оно неизбежно для всякого, кто считает себя вправе отнимать чужие жизни. Однажды ты просто пересекаешь этот рубеж, катаной своей прорезая себе сверкающий путь сквозь океан живой плоти. И нет обратного пути для тебя более.

Рэн давно позабыл о беззаботных днях своего детства. Став воином, ему пришлось безжалостно отбросить большинство человеческих чувств.

Нет.
Конечно же, не все.

Иное он помнил так, будто это случилось вчера. Как они вместе с Юки подолгу играли в семейном саду, среди теней сакур и клёнов. Пытались поймать солнечный свет, лучики которого мелькали в нежной листве. Валялись на земле, и смех звенел в воздухе, как звонкие переливы храмовых колокольчиков. То были прекрасные игры.

[Gonchar 4 767]

Тело с сухим стуком падает на землю. Влажный звук клинка, рассекающего плоть. Связки и кости с лёгкостью расходящиеся от удара, как туша кабана под идеально заточенным инструментом мясника.

Насилие было привычной вещью. Жизнь была дешёвой валютой, не стоящей почти ничего. 

Смерть этого бродяги была такой же обыденной, как смерть воробья от брошенного детьми камня.

Однако в последний момент Араи краем глаза увидела нечто необычное. И до боли знакомое.

Перебирая маленькими неисчислимыми лапками многоножка скользнула из уютной плоти своего обиталища, стараясь затеряться в земле.

--- Занятно....живой мертвец пришел с того света по ваше сердце, леди Мако.

С неловкой улыбкой Шики присела рядом с трупом, аккуратно обхватив одной рукой свои коленки, а другой потянувшись за отделенной от всего тела головой.

Отвратительное зрелище благородной дамы пачкающей свои руки мертвечиной отвернуло от кровавой сцены те немногие взгляды зевак, привелеченные суматохой. 

--- Ты поделишься со мной своим взглядом? 

Шики поднесла голову к своему лицу и задумчиво задала вопрос, смотря в закатившиеся белки глаз.

[Yambie 16 287]

Ꞩħīҟī

Грубая кожа вместо рисовой соломы, чтобы сплести верёвку симэнава. Это уже совсем другой оберег. От него веет затхлостью, кровью, присутствием самой смерти. Быть может, если судьба сложилась немного иначе, она была бы из числа тех детей, чей звонкий смех исчезает за тем же рисовым полем в свете заходящего солнца. И небо, и земля подарили тогда бы ей платье с узорами журавлей и пионов. Но эта самая судьба, ведомая руками богов, чьи истинные лики люди давно забыли, распорядилась иначе с жизнью ребёнка.

Смотрит на труп, как на живого человека. Но в какой-то мере так и есть. Оболочка израсходовала себя. В скором времени запах гнили усилиться настолько, что, когда уберут тело, здесь ещё будет веять присутствием смерти. Плоть там и здесь начнёт надуваться, как бумажный шарик. Лопнет и накормит почву, где будет расти тёмно-зелёная трава, а то и ликорисы. Кровь липнет к пальцам, будто отчаянно хочет найти новый дом, где будет кипеть жизнь. 

Она смотрит на труп, как на живого человека. И в какой-то мере так оно и есть.

Остаются отголоски былой жизни.

Они становятся ветром.

Закатанные глаза мертвеца неожиданно приходят в движение. Он смотрит на тебя и на какое-то время твоё тело больше не принадлежит тебе. Провидение ли это? Или собственный разум пытается обмануть тебя? Порой трудно различить даже грань неведомого...

 

~ . . . ~

 

Ты видишь мир его глазами. Вытаскиваешь копьё из тела убитого воина Кагэтора, которого ныне называют Уэсуги Кэнсин. Чувствуешь тяжесть складных доспехов, боль и изнеможение по всему телу. Ты оглядываешься назад, чтобы выхватить застывшую фигуру генерала Ямамото Кансукэ, который вёл вас всех на бой во имя амбиций своего даймё. Вопреки усталости, чувствуешь, как внутри тебя вновь разжигается пламя ярости. Желание изменить свою жизнь, стать кем-то больше, чем просто воином асигару. 

Желание, чтобы твоё имя было увековечено в летах.

Ты поворачиваешь голову и теперь сидишь возле ирори. Наблюдаешь за тем, как тлеют угли под чайником, напоминая поле битвы, за которой наблюдал издалека. Напротив тебя сидит бритоголовый мужчина. Полумрак скрывает черты его лица, хотя ты догадываешься кто это. Он рассказывает о божественности, которой некогда обладали люди. О том, как она была потеряна, когда Изанами подалась в страну Ёми из-за тяжёлой болезни. Как Изанаги не смог её принять, видя, что ни следа осталось от бывалой красоты супруги.

Мужчина утверждал, что нашёл что-то, что сможет искоренить болезнь Изанами. Вернуть людям утраченную божественность. 
 

Тебя это не интересует.

Мужчина понимающе кивает.

Ты, однако, соглашаешься помочь ему. Ведь терять тебе больше нечего. 

Вновь ты поворачиваешь голову и уже лежишь на земле. Задыхаешься от кровавой мокроты. Ты согласился на худшее. Тебе и не предлагали что-то лучшее. Мужчина нависает над тобой, удерживая деревянными палочками какое-то насекомое. Уже ты, как дочь семьи Игараси, знаешь, что последует дальше. Эта судьба должна была настигнуть твоего мужа. Эта судьба, которая сделала бы его рабом ритуала Мукадэ. Маленькие, острые лапки касаются твоих щёк, подбородка, мягких губ. Насекомое пробирается тебе в рот, в глотку, но ты не можешь никак пошевелить руками, чтобы вытащить его. Чувствуешь, как оно извивается у тебя внутри, пирует твоими органами, сворачиваясь клубочком в твоём чреве...
 

Помнишь ли ты?

Как однажды дала слово ради своего мужа.

Шики.

~ . . . ~

 

Ты открываешь глаза и видишь перед собой головку многоножки, что умиротворённо перебирает усиками на разорванной шее бродяги. Она вдруг застывает и, неожиданно, прыгает на твоё лицо, цепко ухватившись лапками за светлую кожу. Но едва ты поднимаешь руки к своему лицу, как и насекомого больше нигде не видать вместе с маленькими ранками, что должны были остаться от её хватки.

Только неприятно скручивает желудок.

 

Ⱥħⱥṁҟāɍⱥ

Канаэ льнёт к сестре всем телом, зажмурив глаза. Внемлет её просьбе, мысленно воздвигая вокруг себя стену, что ограждает от правды материи, где вынуждена обитать её душа. Она поддаётся мыслям о приятной сказке с мягкими оттенками голубого, зелёного, красного и розового. Где с восхищением она смотрит на сестру, желая однажды стать такой же, как она.

Шею ласкает тёплое дыхание, провоцируя лёгкую дрожь по всему телу.

 

Hint 

 

Мако

Можно сделать бросок на Repressed Memories (roll +0)

 

Hide  

. . .

На звуки общей суматохи вскоре пришёл первосвященник храма, Накатоми. Он ступал неспешно, едва прихрамывая. Вместе с ним пришли ещё несколько священников, которые подошли к Мисиме.

В ясных глазах Накатоми можно было различить что-то вроде боли, сочувствия... но и щепотку презрения. Он внимательно смотрел на труп человека, который встретил свой бесславный конец чуть ли не у порога храма. И именно в такой священный день!

Обитель осквернена.

Люди перешёптываются — это место смерти, ками отвернулись от него.

Накатоми сурово нахмурил брови.

— Прошу, покиньте храм, — негромко сказал он. — О мужчине позаботятся, — сказал следующее, кивнув в сторону Мисимы.

 

Изменено 22 марта пользователем Yambie

[Таб 287]

Г̶р̸ё̸з̸ы̴ ̵о̷ ̵б̴е̴с̶ч̴е̵с̵т̵ь̴е̵
 

Мисима Кимитакэ тонет в кровавых разливах рек, его тянет на дно, неуклонно, словно руками погибших по вине его бесчестья. В последнее пристанище кромешного мрака, где ему суждено позабыть подобие жизни, которым он существует последние лета и зимы. Последний выдох, пузырьки, из лёгких - к поверхности, меркнущей в ряби, искажающей далекие образы троих, с которыми его повязало невыразимое что-то нитями, красными, как воды, и потому исчезнувшими в неотличимости от них. Последние отблески света, коснувшиеся водной глади, исчезают, когда руки обхватывают его тело со всех сторон. Две из них касаются его по-особому, и закрывают глаза, в них незаслуженная нежность, причиняющая особую муку. Последний выдох, неуслышанный крик срывается с накрытых чьей-то ладонью бескровных губ, когда острота речных камней буровит спину, и кровь, ещё больше крови, вливается в безбрежные беспредельные реки. 
И за мгновение до того, как всё закончится, Мисима вспоминает, кому принадлежат эти руки, и образы прошлого проступают мазками агонии на холсте его тела. Преступление, одно из множества, за которое он вынес себе приговор. И вместе с тем, может быть, величайшее из них. Всё началось невыносимо сладко, как и подобает всякому бесчестью. Но конец. В конце только горечь и ужас неотвратимости.

~ . . . ~

Она ему безразлична, и он ей - тоже. К тому же верна другому. Но в этом и таится порочный азарт. Влюбить в себя. Завладеть ей. Увести из-под носа возлюбленного. И желание обладать кроет за собой намёк на возможность жизни, столь ценный и редкий на этой тонкой грани между жизнью и смертью, куда он ступил, что нет возможности устоять.
Он знает, что делать, и вот уже шепчет обещания сбежать вместе с ней далеко на запад, где никто не будет знать их имен и бесчестья. И она доверчиво смотрит в глаза и говорит, что согласна. Обещает, уткнувшись ему в плечо, чтобы спрятать слёзы. Что будет его. До конца. И сердце его пусто, и нет в нём ни капли любви. Но азарт становится лишь сильнее, позволяя почувствовать сладость жизни.
Он уже не отступит, что бы ни случилось, будет лишь ставить на кон всё больше и больше, в безумии азарта и страсти, преследуя невозможное, чтобы чувствовать себя живым, медленно, но неуклонно пожираемый разрастающейся в сердце пустотой бесчувственности.
И когда она исчезнет без следа, только он будет знать, что случилось на самом деле.

~ . . . ~

Всего этого нет. Это просто грёза, которой Мисима Кимитакэ отдался на кровавом ложе, словно возлюбленной женщине, которой никогда не знал. Возможность забыться в муке тела и разума, что в тысячу раз слаще удовольствий мира, мелькающего в суматохе сквозь полуприкрытые веки. 
Всего этого нет, и это лишь грёза.
Но это не значит, что она неправдива.
И он уже узнал лицо одного из трёх, повязанного с ним кровавыми нитями.
И лишь ждёт, когда тот узнает о его бесчестье в предвкушении того, что случится после.
Обещающем новый намёк на возможность жизни.

Изменено 24 марта пользователем Таб

[Rane 118]

Сцена затянулась. Рэн, по старой привычке, достаточно философски воспринимал процесс наблюдения за последней агонией. В таковом были признаки некоторой абсолютной завершённости. Будто кольцо замыкалось само на себе. А Рэн ценил симметрию мгновения, ценил её во всём – в боевом ли искусстве, в смерти ли, или же в романтических отношениях.

Наблюдать за последним штрихом на холсте было всё-таки немного приятно. Даже если это всего лишь холст жизни очередного бродячего пса, рождённого в придорожной канаве.

Однако здравый рассудок подсказывал, что предназначение ещё лежит впереди. В том самом месте, где сошлось пересечение теней, где подлинное зло устроило свой собственный подлунный фестиваль. Где он, возможно, сможет выволочь на свет крупицы правды, пригвоздив их к земле клином правосудия.

Услышав просьбу Накатоми, Рэн посмотрел на него тяжёлым взглядом.  
Но спорить не стал.

— Задерживаться здесь всё равно нет никакого смысла, — проговорил он, обращаясь к своим спутникам, — незачем барахтаться в паутине. Стоит пойти дальше. Туда, — Рэн многозначительно качнул головой в сторону замка, — где скрывается паук.

Ведь она тоже где-то там, среди глубокой тьмы. Ждёт его. Вероятно, ей плохо. Эти негодяи заставляют Юки страдать, исполняя запретные ритуалы, которые разлагают как нежное тело её, так и драгоценную душу. Он медленно убьёт их, вырвет их гнилые сердца, заставит их ближайших сподвижников съесть эти сердца, а после убьёт и этих тоже.

Где-то в глубине себя Рэн, может, и догадывался, что правда может выглядеть совсем не так. По ночам. Когда сомнение подкрадывалось, как ядовитая змея. Но страхам, рождённым на границе бессознательного, обычно суждено там и остаться.

До времени.  
Пока не настанет роковой час.

[Yambie 16 287]

ᛗīꞩħīᵯⱥ

Тебя уносят прочь от кровавого круга, где произошло бесчестье плоти чуть ли не у самого порога в храм. Тебя не несут в самое святилище — к застывшем образам Будды или Аматэрасу. Ощутить их взор, их милосердие, хотя бы щепотку благословения проклятой жизни. Нет. Правильно проявить сострадание, но страх никуда не денется. Особенно страх ещё больше опорочить землю, из которой черпали не сколь духовность, а влияние, статус, косвенную возможность повелевать массами. От лица богов молвить — это правильно, а это нет.

Мысленно они тебя упрекали, но, кажется, знали о связи с дочерью семьи Накаяма.

Хорошая собака. Послушная, верная, кормящую руку не цапнет.

Хотя в чём смысл?

Когда ты выбрал именно эту тропу, отказавшись от забытья, всё будто бы растеряло свою ценность. Ты решил присягнуть самурайскому роду, но, кажется, что от скуки. Ты присягнул в любви и верности девушке, и фоном тоже маячила жестокая скука. Возможно, ты искал спасение, но в иное время задавался вопросом — в чём смысл?

Это происходило уже не раз.

Твой разум обманывал тебя. Ты не был уверен в том, что те или иные мысли принадлежали именно тебе. Твоя кожа покрывалась тёмными пятнами, ты истощал запах разложения, ты пожирал чужую плоть, забирал чужие души, чтобы прожить ещё один цикл бессмысленного бытия.

Кто это будет на этот раз?

Может, одна из тех девушек, что сопровождали госпожу Накаяма? Может быть та, что смело взглянула в глаза трупа? А, может, тот, с кем довелось поделиться сокровенным. Кому однажды ты раскроешь ещё более жуткую правду и расцветёт бутон паучьей лилии. 

Даже если ты не захочешь, даже если ты будешь противиться — оно примет решение за тебя.

Мисима Кимитакэ?

Нет.

Его уже давно нет в живых. Умершие нарекли тебя Мононокэ. Воины, знать, крестьяне... сколько же их на самом деле было? Скольких убил именно Мисима? Ты и не знаешь.

Вот в маленькой комнате над тобой хлопочет молодой лекарь от храма. Обрабатывает рану, старается аккуратно зашить её. А между тем ты начинаешь испытывать знакомый голод. Вкус человеческого мяса. Кокон подобно утробе матери. Тёмное, тесное, но тёплое место, где ты видишь долгий, долгий сон.

— Не двигайтесь, пожалуйста, — просят тебя и ты слышишь рядом шаги. Здесь есть кто-то ещё, кто помогает лекарю.

И ещё... кто-то, кто наблюдает за тобой извне. Что-то ждёт.

Неважно.

Голод.

Слияние.

Твоё тело уже давно не принадлежит тебе. Если не выберешь ты, то выберут вместо тебя.

 

Ⱥħⱥṁҟāɍⱥ

Вы покидаете храм и следом гаснут бумажные фонарики. Ина не маленький город. Слухи о произошедшем будут нестись медленно, прежде чем сложится одна единственная версия — ложь её суть в любом проявлении. 
Вас окутывает музыка ритуального танца бон одори, смех детей и взрослых, энергичных зазывал, которые пытаются привлечь ваше внимание к своим продуктам. Словно ступаете в иное измерение. Если вдруг решите вернуться, найти засохшее кровавое пятно или спросить у окружающих касательно недавних событий, то вас одарят недоуменным взглядом. Может, так было бы в разы лучше.

Твой муж благополучно вернулся с войны, он жив и горячо любит тебя.

Твоя сестра не пропадала без вести — она гуляет с тобой по улицам нового года, держа под руку.

Твоя жизнь не кажется каким-то бредовым сном, ты остаёшься кем-то вроде святой в газах окружающих и живёшь в гармонии со своей тёмной стороной.

Ворота, которые вели в замок были заперты, как и всегда. Насколько вы слышали — сейчас туда практически никого и не пускают. На вас внимание обращает один самурай, который о чём-то говорил с одним из стражников.

Он не спешит к вам подходить.

Вряд ли подойдёт, если вы не осмелитесь.

Что-то подсказывала вам, что просто так вас не пропустят — простое красноречие не возымеет должного эффекта, а угрозы и насилие усугубят текущее проживание в городе.

[Таб 287]

"Нет", беззвучно срывается с дрожащих губ, в ответ на обвинения, звучащие женским голосом в чертогах меркнущего рассудка. Слово за словом, обжигающие невыносимостью истины, от которой невозможно закрыться или сбежать.
Пока обескровленное тело мечется, как в лихорадочном бреду. И чьи-то руки, безжалостной заботой, касаются его, давая расцвести всё новым цветам боли. И пусть это не те касания, которых так жаждет тело, в них тоже есть болезненное наслаждение. Дающее возможность отвлечься от подлинных мук вины.
"Нет", произносит он чуть слышным шёпотом, пока, в кровавой мандале, под полуприкрытыми дрожащими веками мелькают бесчисленные образы. Разноцветные нити воспоминаний. Сплетаются в полотно единой истории. Никогда не существовавшей прежде. Но отныне - единственно ведомой. Ему одному или всему миру?
И кто он такой?
"Если всё пустотно, кто же получает освобождение?
Ответом Будды было благородное молчание"
И полотно натягивается на спицы скрипучего колеса сансары. Изливается кровью, но не рвётся. И колесо начинает бесконечное вращение. И то, что было кармой многих, отныне принадлежит одному. И невозможно ему одному вынести этот груз. И без ответа остаются мольбы о спасении. И он падает, падает, падает, на самое дно нарака.
А затем колесо скрипит, совершая ещё один оборот. И снова льётся кровь. И всё повторяется, снова и снова и снова. И с каждым разом в нём остаётся всё меньше человеческого. 
Он хочет плоти.
Нарака - его новый дом.
"И будет длиться страдание, пока не явится Майтрея, чтобы излить свою любовь, не на всех, но на каждого"
"Нет, нет, нет!", звучит уже громче, отчаянней, почти животным рыком. Мышцы сводит болезненным спазмом, в ответ на бессильный порыв сорваться прочь. Он чувствует голод, и знает, что случится дальше. Это не первый раз. И вряд ли последний. И омерзение к себе переполняет рассудок, и он пытается оттолкнуть от себя врачевателя, отползти в сторону, сделать хоть что-то, чтобы остановить неизбежное.
Сбежать от самого себя.

[Yambie 16 287]

ᛗīꞩħīᵯⱥ

Он смотрит на тебя и глаза его выдают искреннее сочувствие. Ты ощущаешь в нём добрую, незапятнанную жестокостью, высокомерием и тщеславием душу. Таких, как он в этом мире единицы. И, как правило, судьба зачастую несправедлива к ним.

Слова превращаются в неразборчивый, раздражающий шум, похожий за скрежет стали. Молодой врачеватель что-то говорит тебе, пытается успокоить. И рядом с ним, да, рядом с ним находится кто-то ещё. Сухим тоном что-то бормочет себе под нос. Говорит, что сейчас что-нибудь принесёт.

В этот самый момент твой слух словно обостряется. Ты слышишь шаги. Как они отдаляются — всё дальше и дальше по какому-нибудь узкому коридору. Ты слышишь чужое, едва уловимое дыхание. Широко открываешь глаза и видишь лицо врачевателя. Слышишь ритмичные удары сердец — его и своего собственного. 

Жадно глотаешь ртом воздух. Чувствуешь на своей коже холод ночи и тепло затухающей свечи. Слышишь стрекот одинокой цикады. Ты хватаешь монаха за ворот одежды, пачкая её в крови. Он напуган, но не пытается тебя оттолкнуть. Тебя захлёстывает злость. Зависть. Он не желает тебе зла, но по какой-то причине... ты его ненавидишь. 

Ты закрываешь глаза, проваливаясь в беспамятство.

Последнее, что ты слышишь — мягкий хруст с глухим чавканьем, как будто бы кто-то откусил кусок от сырого мяса.
 

𝆺𝅥𝅯

По телу разливается знакомое, приятное тепло. Сладкий вкус на губах, как если бы ты отведал самое отменное сливовое вино. Это нектар, который доступен только тебе. Это нектар, за который ты платишь своей человечностью. И то, что ты видишь перед собой — тебя это мало удивляет даже.

Врачеватель смотрит на тебя с застывшей маской ужаса, едва приоткрыв рот. Вся его шея растерзана. Вероятно он даже не успел вскрикнуть, когда ты начал пировать. И всё же ты не ощущаешь полного удовлетворения. Более того, ты — а то и нечто другое — понимаешь, что этого недостаточно. Дохлый мальчишка пригоден для того, чтобы его остатки сожрали бродячие псы или кто-то вроде тебя. Ты не сможешь отстрочить пагубное влияние своего проклятья с помощью этого тела — здесь больше нет жизни.

Нужен кто-то ещё.

Ты слышишь шаги. Кто-то идёт сюда. Краем глаз смотришь в сторону окна и вновь ловишь себя на том, что кто-то сейчас внимательно наблюдает за тобой. И, кажется, даже видел, что ты сделал с несчастным юношей.

Нужен кто-то ещё.

Или ты встретишь погибель. Окончательно превратишься в монстра, каким и являешься.

В это же время тебя одолевает странное сомнение...

 

Hint 

 

Можно сделать бросок Keep it Together (roll +Willpower) против холда Marked

 

Hide  

. . .
 

ᛗⱥҟꝋ

Эйко подхватывает тебя за руку, уводя вместе с Канаэ. Чужое дыхание на собственной шее, как невидимое клеймо. Что-то постыдное, а тотчас... приятное настолько, подобно запретному плоду из мира Йоми. Когда вы спускаетесь, то застаёте небольшое скопление людей, которые бурно обсуждают то, что случилось у святой обители Накатоми. Кто-то бросает взгляд в твою сторону. Ничего такого, как кажется, но голова идёт кругом, взывая к тревожным мыслям, что они видят в тебе кого-то другого.

Самозванку.

Убийцу Накаяма Йоко.

— Госпожа...

Ты оборачиваешься на знакомый голос и видишь...
 

𝆺𝅥𝅯

... видишь себя. Шею ласкает тёплое дыхание, провоцируя лёгкую дрожь по всему телу. На тебя смотрит какая-то бродяжка, которая представилась Мако. Белая рубашка с красным хакама выдавали в ней жрицу мико. Падшая служительница ками, ничего особенного. Но её лицо, голос, кожа, тело... это поразительное сходство. Будто какой-то безумец создал идеал той куклы, которую не отличить от человека. Тем льстит твоему тщеславию, что она очень похожа на тебя.

Что кто-то — само собой — решил выбрать тебя для этого образа.

Едва коснувшись подушечками пальцев щеки, ты завороженно наблюдаешь за ней, пока она пытается перевязать оби. Поправляет рукава, ворот платья, аккуратно заплетает ленту, собирая твои волосы в хвост. Она смотрит тебе в глаза, не проявляя и тени эмоций. Твои губы трогает лёгкая улыбка.

Её имя Мако. Твоё — Йоко.

Нет. Подожди. Что-то не так.

Вы ещё ближе друг к другу. Шею ласкает тёплое дыхание, провоцируя лёгкую дрожь по всему телу. Ты опускаешь ладони на её талию. Она оголяет твои плечи. 

Её имя Йоко. Твоё — Мако.

Что-то не так...

Тебе становится всё труднее дышать — в глотке застряло что-то острое. Это она ведёт маленьким ножом вдоль твоей шеи. Едва губами, касаясь твоих губ, прижимая плотнее к себе.

Нет. Нет. Нет! Неблагодарная тварь, что она о себе возомнила? Оттолкни, оттолкни её, ты не умрёшь от рук это падали!

 

Изменено 10 апреля пользователем Yambie

[Таб 287]

И это снова случилось - поддаться сладострастному порыву, нырнуть с головой в кровавый омут, зная о том, что это - точка невозврата, но не первая и не последняя, а лишь ещё одна, и потому лишена сущности. Ощутить, как желание переступить черту становится нестерпимее, и ты теперь - облаченный в плоть голод, всё вокруг - вихрь, написанный всеми оттенками красного, человек - не более чем кровоточащее мясо. Отдаться желанию, потеряться в нём, перестать быть, надрывая кожу и сухожилия, лопая сосуды, ломая суставы. Стать одним целым с алыми цветами крови и плоти, стекающими по губам и подбородку, соединить дыхание с чужим криком, растворяясь в запретном удовольствии, которому нет равных.

И это случится снова  - ощутить, как сладострастие гаснет, и всё проваливается в омут мучительной тяжести, пульсирующей в такт сердцебиению. Мир - отдельность кадров панически суженого поля зрения, красное на чёрном следов сделанного посреди подрагивающего пламенем свечи смазанного образа мира. И трепет удовольствия, охвативший тело, сменяется спазмами ужаса осознания себя и рвотным позывом нестерпимого отвращения к совершенному.

Сбивчивое учащенное дыхание. Липкость пота. Размазанная по лицу и пальцам кровь. Скрутивший желудок порыв исторгнуть из себя следы кровавого пира, но невозможность отменить свершенное - лишь ещё большая мучительность, нескончаемый круговорот закольцованных мыслей и чувств посреди осквернённого храма.

И полумрак ночи. И лёгкое колебание ветра. И истерзанное тело у твоих ног, и звуки чьих-то шагов, тихо шелестящие в коридорах.

И кто-то наблюдающий за всем, что случилось. От и до. Ещё одна невинная жизнь. Ещё одна невозвратная точка. И вновь нога зависает над пропастью.

"Я не знаю, кто я. Но - это просто потоки дхармы. Сосредоточься на дыхании и наблюдай. Ничего не закончилось."

Всё замирает. Становится ненастоящим. Как образы на касании света и тьмы. Но вот ты дышишь. И чувства стихают.

Решётка, сочащаяся луной. Твердое осознание: слишком много красного. Тебе не утаить труп и не замести следы. Можно только бежать.

Бессущностные феномены пустотной реальности. Наблюдающий анатман тебя. И мысли вспыхивают в звёздной пустотности ночи, холодные и лишенные омрачений. Пока есть дыхание, всё ещё можно исправить. И ты - как лезвие, блестящее в ночи отражением мира, глядящего в самого себя,

Устремляешь острие воли на решетку, пытаясь высадить её отточенным порывом движения тела.

Не бежать - отступить. 

Чтобы вернуться в бой с новыми силами.

Изменено 12 апреля пользователем Таб

[luckyorange 2 779]

Мако чувствует металлический вкус во рту - это кровь начинает стекать с ее губ. Она не чувствует усталости, которая должна была набирать силу с каждой стекающей по ее коже капле крови, но страх и ужас, перерастающий в гнев и чистую злобу. Ее сердце все еще бьется, и она пытается оттолкнуть девушку от себя, неуклюже падая прямиком на пыльный пол. 

- Отойди от меня, прочь-прочь! - ее руки трясуться, по щекам текут слезы. Йоко не хочет возвращаться в ту грязь и зловоние, из которого она вылезла. Мако не хочет умирать вновь, ощущать как тело медленно покидает жизнь, а душа отправиться туда, где нет ничего, чтобы раствориться навеки веков.

[Rane 118]

Запретные тайны. Закрытые наглухо двери, единственное предназначение которых – прикрыть чей-то позор. Скрытое зло, которое существует лишь для того, чтобы клинок правосудия обрушил на его уродливую голову семеро беспощадных кар. Рэн знавал и не такие преграды. Каждая рушилась перед ним. Каждую он сокрушал. История, впрочем, умалчивает, какие именно это были преграды. А злые языки крестьян, досужих до грязных слухов, толкуют, что это были двери обитателей его собственной деревни, беззащитных перед безумным гневом своего хозяина, содержимого лишь отчаянной жаждой слепого отмщения.

Когда-нибудь истина вскроется. Пусть даже этот мир имеет печальное свойство забывать самые страшные прегрешения, которые смертные нагло совершают пред взором богов.

Рэн положил ладонь на рукоять клинка, и обратился к Шики.

– Если ты готова с ними поговорить, – своим неизменно мрачным тоном промолвил он, – я буду стоять рядом. Они не посмеют напасть первыми. Если будем пробиваться силой, – он оценивающе взглянул на гарнизон замка, – то мой меч проложит нам путь.

Неизменно самоуверенный, Рэн не сомневался, что сможет в одиночку разобраться со стражей, будто с горсткой мелких бандитов. И каким-то мистическим образом до сих пор обстоятельства оказывались на его стороне. Но никакая удача не вечна под луной.