ERROR

[Таб 287]

 

Изменено 21 сентября пользователем Таб

[Таб 287]

Изменено 21 сентября пользователем Таб

[Таб 287]

Изменено 21 сентября пользователем Таб

[Gonchar 4 767]

Он какое-то время стоит за пределами кафе. Мороз жадно вгрызается в самые незащищённые места, но покрасневшие пальцы греет дымящаяся сигарета. Город сплетается какофонией из звуков, запахов и вездесущего мороза где-то на грани восприятия, проскальзывая своими щупальцами по всем органам чувств. Но не оставаясь ни в одном из них надолго. 
Шины старой "девятки" месят засыпанный химией чёрный снег, напоминающий даже в минусовую температуру отвратительную кашу; хрипло каркают вороны, сгрудившиеся вокруг исходящей маревом теплотрассы; о чём-то бойко переговариваются закутанные в многочисленные слои одежд торговки на разбитом через дорогу рынке; мерно гудят толстые чёрные провода, протянутые между могучих плеч высоковольтных линий передач, нашептывая знакомую лишь безумцам и детям мелодию застывшего в безвременье города.

Город продолжает жить свою жизнь и вряд-ли заметит утрату тысячи-другой жильцов. Плюнет и разотрёт, как будто так и надо. Только пустые глазницы окон будут намекать о том, что здесь когда-то теплилась жизнь. 
Из горла поднимается хриплый кашель и на грязный снег летит горькая мокрота, смешанная с химозой, которая продаётся под видом табака. Он не помнил, что началось раньше - сигареты или кашель? Молодость не была щитом от бронхита в Снежногорске. 

Собраться с силами толкнуть пластиковую дверь кафе оказывается куда сложнее, чем казалось на первый взгляд. Не смотря на кажущуюся лёгкость она требовала напряжения во всём теле, чтобы заставить её впустить нового посетителя внутрь. 
От перепада температур сразу бросает в пот. К столику собравшихся Егор подходит уже с курткой в руке. Молча кивает присутствующим. Бросает на потертую обивку стула одежду и с жалобным скрипом опирается локтями на стол. Его обычно самоуверенное выражение стёрлось под чёрной маской мрачной решимости. Он потирает задубевшие ладони, костяшки его кулаков несут отчётливые следы ссадин.

--- Ну...думаю никто не верит, что Соня сама себя вскрыла?

Наконец разбил он повисшую давящую тишину за столом, задавая игравший в голове каждого так или иначе вопрос. Его губы кривятся в странной гримасе.

--- Ментам только и надо что списать всё на самовыпил. Меньше работы. Дела идут как надо. Похлопали себя по спине.

[Yambie 16 287]

Смерть он видел лишь однажды. Как медленно ослабшее тело покидает дух жизни... хотя на самом деле – в мгновенье ока. Человек просто засыпает, страх рассеивается, уходят все тревоги и наступает умиротворение в блаженной тьме. Он помнил угасший блеск в глазах матери и её русые волосы отчасти окрашенные в кровавый цвет. Тогда оборвалась одна из ниточек, которая должна была связывать его с другими людьми, рассеивая чувство одиночества. 

Он ловил себя на мысли, что некоторые люди всегда должны оставаться позади других. Быть блеклой тенью, ступенькой, катализатором неких событий, где для них, однако, нет никакой существенной роли. Они превращаются в глухие отзвуки и исчезают окончательно после смерти, ибо не вечна память о них даже при жизни.

Он почти смирился с подобной участью, пока не познакомился с ней.

Надоедливая, слишком навязчивая, её открытость откровенно говоря бесила. Случайная встреча, которая должна была закончиться там, где и началась. Дала трещину в душе, но будто не во вред. 

Ладно, недотёпа.

Вечно хмурый, замкнутый в себе, он ощутил, как в нём загорается тёплый огонёк потерянной жизни. Его бремя в её глазах не казалось какой-то глупостью – его словно увидели, осветив сырую коморку ярким солнечным светом. Он улыбнулся, пообещав, что поступит в тот же колледж, что и она. Дал слово, что всегда будет делиться тем, что затаило беспокойное сердце.

Но почему ты об этом не сказала?

Унылые серые коробки из бетона коронованы зловещими ореолами. Весь город – больница для душевно-больных, а самое маленькое место, не скрывавшее своё презрительное наименование, чинило выбившийся из работы брак. Безвкусные таблетки во рту и запах спирта, что намертво впитался в стены. Обветшалые здания, что приходятся ровесниками дремучего поколения, которых не первый год обходила стороной смерть. Казалось уже не оглянется назад, пока не явилась одна выбивающая из колеи весть.

В итоге всё стремительно вернулось на круги своя. Он обрёл себя прежнего, пусть и с ощущением, будто от него отключили какой-то очень важный аппарат жизнеобеспечения.

Можно ли вообще что-то из уже случившегося назвать... правильным?

Никогда наверняка не узнаешь, что твориться в квартирах высоких многоэтажек. Люди до сих пор живут прошлым, часть которого толком не успели застать. Они черствы и жестоки, невольно прививают подобные черты детям, отчего чужое откровение не более чем фальшь. 

Маленькая горящая спичка сеет пожар.

Сидя за столом, Саша протёр тыльной стороной ладони лоб. К горлу поступает неприятный ком, лишая дара речи.

 

Изменено 5 января пользователем Yambie

[luckyorange 2 779]

Фет недовольно стащивает с себя наушники, наблюдая за надвигающимся по его душу горизонтом событий, в данном конкретном отрезке времени и лоскута пространства, взявшего на себя образ уличной шпаны и сносного ударника Морозова. В эзотерическом чуде балтийской техники, на самом деле сделанной где-то под Смоленском, все еще глухо играет музыка. 

--- Ментам только и надо что списать всё на самовыпил. Меньше работы. Дела идут как надо. Похлопали себя по спине.

- Давай тогда ты ворвешься в медицинский архив и стащишь Сонькину карту? - мрачно отшутился Фет, отпивая заказанную бутылку дешевого пива, этикетка которого гордо гласила: “Черное Море: Тройка”, - вскрытие покажет.

Афанасий - шутник, которому не достает короля в голове; клоун, которому не хватает немного юмора; скоморох, у которого все жизнь - пропитанная душным ароматом дешевых сигарет сцена ДК; идиот, прямиком из извращенной пародии на Достоевского. Поэтому абсолютная, стоическая серьезность вырезалась сквозь тонкую пелену несмешного юмора.

- А я на стреме постою, - он говорит, отпивая глоток. Теплое пиво отдает отвратительно сладким вкусом, тут же уступая горечи. Фет прикладывает кулак ко рту, блокируя поступивший рвотный рефлекс.

Изменено 5 января пользователем luckyorange

[Rane 120]

Утром её разбудило громкое воронье караканье под окнами. Несколько чёрных птиц расселось на фонарных столбах и ближайших к ним деревьях. В комнате Веры стоял холод, который просачивался внутрь сквозь форточку, оставленную слегка приоткрытой. Краска на оконных рамах давно облезла, на одном из стёкол виднелась трещина. Вера знала, что тепло расслабляет, а спать слишком долго ей не хотелось. Не сегодня. Правда, была и ещё одна причина. В эти дни даже сон не доставлял ей прежней радости.

Вчера она сидела перед толстым монитором до последнего, всеми силами пытаясь избежать очередной дозы. Она нуждалась в химии. Сейчас, пожалуй, даже больше, чем когда-либо. Столь незабвенно чёрных дней, подобных нынешним, в её жизни было не столь и много. Несколько лет прошло с последнего раза.

Она не любила вспоминать.
Прошлое должно остаться в прошлом.

Есть множество пространственных плоскостей как в оттенках серого, так и в чёрном спектре. Ты как-то выживаешь, тянешь эту лямку, но потом падаешь на самое дно. Тебе кажется, что всё, гаже не станет, пытаешься найти некое умиротворение в таких мыслях, но внезапно трухлявые доски этого дна ломаются под твоим весом, и ты падаешь вновь, ещё дальше, туда, где множество острых штырей ожидают момента, чтобы пронзить твоё сердце, израненное ещё после первого падения.

А что потом? Потом тебе приходится учиться вновь.
Как жить, когда всё внутри кровоточит. Как делать вид, что тебе плевать. Как притворяться, что ты ко всему безразлична. Как смотреть на мир с пустым выражением в глазах, чтобы этот мир не увидел, как тебе больно, и не решил надругаться над твоим страданием.

Падающего всегда толкают.
Надо просто сделать вид, что не падаешь, даже если ты на всех парах летишь в пропасть. Иначе нельзя. Иначе твоя чёртова жизнь сожрёт тебя окончательно.

Вера встала с постели, открыла банку с энергетиком и начала одеваться. На душе скребли кошки. Взгляд непроизвольно тянуло в сторону ящика, в котором Вера держала химию. Сопротивляться было больно. Сопротивляться не хотелось, эта боль казалась такой несправедливой, незаслуженной.  "Правильно сделала, что вчера сдержалась, — подумала она, — иначе спала бы до сих пор". 

Накинув на себя старое, потрёпанное шерстяное пальто с десятком разноцветных заплаток, Вера поспешила открыть дверь, не обращая внимания на сонное старушечье бормотание насчёт того, какая же Вера неблагодарная шлюха, за дозу наверняка готовая отдаться первому встречному. От безнадёжной алкоголички подобные вещи было особенно иронично слышать.

Она открыла дверь в кафе "Холодок". Не самая надёжная, довольно жалкого вида, дверь, тем не менее, настолько пропиталась сумрачной мощью вечной зимы, что Вера еле-еле смогла сдвинуть её с места. "Им бы сделать с этим что-нибудь, — с лёгким раздражением пронеслось в голове Веры, — такими темпами она обледенеет окончательно".

В кафе собралось несколько человек. Некоторые пришли, некоторых она с первого взгляда не заметила. Вера подумала, что с этими людьми её соединяет та невидимая, хрупкая ниточка, которая так легко обрывается, которую пытаешься сберечь сколь возможно долго. Не всегда получается. Чаще всего не получается, на самом деле.

Это ниточка памяти.
О Соне.

В отдельные часы, полные какого-то особенного отчаяния, Вера размышляла об этой трагедии и не могла поверить, что нет больше звёздочки, что взошла на стальной, безжалостной глади северных небес. Она наполнила её повседневность смыслом, впервые за много-много лет, а потом исчезла с альбома жизни, будто никогда и не было её.

Как же много хотелось сказать ей.
В стольких вещах признаться. Вера знала, что Соня всегда поймёт. Создавалось впечатление, что такая, как она, не может умереть по определению. Но приходится смотреть фактам в лицо. Сони больше нет, а это значит лишь одно – мир вокруг поломан начисто, с ним что-то не то на фундаментальном уровне. Будто какой-то ключевой закон отказывается работать, либо работает совершенно неправильно.

Механизм вселенной даёт очевидные сбои.
Найдётся ли часовщик?

Вера вошла внутрь, кивнув остальным, и с мрачным видом устроилась где-то в уголке.
Кого-то она знала с детства, а кого-то встречала только мельком. Но встревать в разговор первой Вере было в любом случае неуютно.

[Yambie 16 287]

Саша болезненно поморщился, взглянув на Фета. Точно рулетка – любимая азартная игра вселенной, когда рождается первый ребёнок последующей декады рода людского. Добрую часть лишили фанатичности, но одарили чем-то извращённым, гротескным, со слабыми нотками меланхолии.

Кто дольше всех продержится на грани.

– Даже если... то не было решением Сони, – чуть хрипловатым голосом сказал Саша, отзываясь на слова Егора. – Что с того? То, что уже случилось не исправить. Конечно, – хмыкнул, – ментам легче списать на самовыпил. Но толку тоже никакого. Бранить за их некомпетентность можно без конца, а возобновлять дело они вряд ли станут.

С горечью на сердце, Соня всего лишь маленькая мышка, которая не носила на тонких плечиках золотую мантию всенародной симпатии, чтобы взбудоражить своей смертью каждого ещё живого на земле. Не говоря уже о тех, кто был с ней близок.

Их мнение и вовсе могли в наглую втоптать в пыль да грязь.

[Soulcatcher 90]

Моя грудь горит.

Горит в том месте, где должно находится сердце. Там, где на изнанке старого серого пальто пришит самодельный карман. Особое место. Там лежит блокнот. Для набросков.

Сегодня его здесь нет.

Сони сегодня тоже больше нет.

 

Белый - цвет невинности. Этот проклятый город знает это. Посыпает снег сажей и пеплом. Заливает синим светом омерзительной неоновой вывески. Скрывает смогом. Поливает скатерти пивом и жиром. Пропитывает сигаретным дымом. Город извращается над ним, как я над своим холстом. Город породил меня, как порождает остальных своих чудовищ. И они повсюду, и они скрываются, не желают показывать свою мертвую гниющую плоть... Я тоже должен прятаться?  

--- Ну...думаю никто не верит, что Соня сама себя вскрыла?

Мои губы перекашивает судорогой. Пальцы едва слышно хрустят, вцепившись в край оскверненного стола. Жжение в груди продолжает нарастать.

Мои глаза скользят по лицам собравшихся. Все это бессмысленно. Все присутствующие уже знают правду. Косые взгляды. Эти слова. Жесты. Мне дают шанс... закончить все самому.

- Давай тогда ты ворвешься в медицинский архив и стащишь Сонькину карту?

Кровь стучит в висках. Мент допрашивает подозреваемого в телевизоре над стойкой. Скоро я окажусь на этом месте. Ведь и я знаю правду. Сколько ночей я убивал её в своих снах? А тем утром... Я видел кровавые следы на лестничной площадке, ведущие к моей двери. Мучавший меня кошмар воплотился в реальность. Лишил спасения считать его всего лишь сном.

Кровь стучит в висках, заглушая все прочие звуки. Карман тяжелеет, обжигает промерзшим металлом.

- Завидую тебе, парень! Потому что, сам, видишь, всё будет хорошо!

Её голос эхом проносится в голове, изгоняя дрожь и волнение. Приносит спокойствие. Дарует благословление.

9 пентаклей, 9 дней... Все будет хорошо, ведь она обещала.

Губы сами собой складываются в улыбку. Когда я в последний раз улыбался? Встав со стула, я достаю из внутреннего кармана ту карту и кладу на стол перед собравшимися. Затем произношу:

- Это я убил Соню.

[Gonchar 4 767]

– А я на стреме постою, - он говорит, отпивая глоток. Теплое пиво отдает отвратительно сладким вкусом, тут же уступая горечи. Фет прикладывает кулак ко рту, блокируя поступивший рвотный рефлекс.

Маска серьезности на лице Егора даёт трещину кривой ухмылкой. Возможно, прозвучи что-то такое от любого другого человека - он бы уже получил по зубам. Но с Фетом и Соней их связывали куда более глубокие узы, чем шапочное знакомство. 
– Рад, что не пришлось тебя уговаривать на это. 
Егор со всё той же ухмылкой панибратски приобнял Афанасия, заставляя того неудобно наклониться в своём стуле. Тот жалобно заскрипел затянутыми ржавчиной ножками по кафельному полу.
– Если у кого-то и хватит яиц на это - так это у нас. 
Он хлопнул парня по плечу и откинулся назад в своём сиденье, обводя взглядом всех присутствующих. 

– Даже если... то не было решением Сони, – чуть хрипловатым голосом сказал Саша, отзываясь на слова Егора. – Что с того? То, что уже случилось не исправить. Конечно, – хмыкнул, – ментам легче списать на самовыпил. Но толку тоже никакого. Бранить за их некомпетентность можно без конца, а возобновлять дело они вряд ли станут.

– Поэтому этим делом займёмся мы. 
Любые сомнения в плохой шутке разбивались о непреклонную решимость в глазах Егора. В его льдисто-синих глазах горела болезненная решимость, подпитываемая огнями засевшей в груди горячей злости. На безразличие окружающих, на бессилие и п$#% милиции. 
Казалось, можно услышать как с силой он сдавил свои челюсти. 

Губы сами собой складываются в улыбку. Когда я в последний раз улыбался? Встав со стула, я достаю из внутреннего кармана ту карту и кладу на стол перед собравшимися. Затем произношу:

- Это я убил Соню.

Его взгляд придавливает тебя как бетонной плитой. Приковывает к месту, мешая пошевелить даже пальцем на руке или ноге. Тяжёлые, тягучие слова доносятся из его рта, обращённые ко всем присутствующим, но особенно к тебе: 

– И поэтому мы должны доказать вину того, кто это сделал. Найти...и наказать. Своими руками.

Дыхание сковывает от страха и...ожидания? Кара, сопоставимая совершённому греху. Как истинного преступника перед божьим судом все поступки будут расследованы, взвешены. Наказание обязательно последует. 

Изменено 6 января пользователем Gonchar

[luckyorange 2 779]

– Что с того? То, что уже случилось не исправить

Фета тошнит; желтые обои его воспоминаний накладываются липким муляжом на душную оболочку его души, пиво отдает в руках приятным, оседающим теплом, медленно убивающем его сердце. И печень. И душу.
- Справедливость, Саня, - токсичность алкоголя оседает в мозгу, ломаным ломов взламывая забытые замки на душе Февральского, - великий концепт. Почти что божественный.

– Рад, что не пришлось тебя уговаривать на это. 

- Рад, что не пришлось тебя уговаривать, - отшучивается Фет, заканчивая свою фразу легким смехом, перерастающим в дряхлый кашель. Парень опадает на стол своим лицом, позволяя телу улетучиться в панибратском объятии Егора, на мгновение сокрыв тягость утраты Сони. Февральскому хочется дотянуться до весны, но его антураж хаотичного панка и утонченной натуры, разбрасывающей гроздья гнева на черном снегу главных улиц, не позволяют ему показать свои слабости. Не сегодня.

Он поднимает своего лицо с липковатой поверхности стола.
- Погнали дадим слово, что докопаемся до правы, - он отпивает отвратное пойло, отрывая кусок своей души в эту клятву, торжественно протягивая бутылку в центр стола, подобно позолоченный кубок апостолам, - а, панки?

[Rane 120]

Мир перед её глазами подёрнулся алой дымкой. Во всём теле горело невыносимое желание. Вера молча выслушивала, как общаются между собой остальные, со всей силы делая вид, что с ней всё в порядке, что она в норме, что ей, в конце концов, ничего не требуется. Однако сейчас она поняла – необходимо что-то сказать. На то, чтобы продолжать притворяться мебелью, сейчас требуется заметно больше сил, которыми Вера, будем откровенны, не располагает.

И, в конце концов, пара глотков дрянного алкоголя может чуть-чуть ей помочь.
Совсем малость. Рассеять танец демонов, которые хотят устроить очередную вальпургиеву ночь в её голове.

Она протянула руку к бутылке.
— В деле, — немногословно, почти безразличным тоном, с непроницаемым выражением на лице ответила Вера. Она не стала ничего обещать. Она знала, что грош цена её обещаниям, что она не всегда способна держать под контролем вещи, которые с ней происходят.

Однако всё же Вера обладает какими-то знаниями. Она неплохо ориентируется во тьме этого города и на опыте знает, какова может быть жизнь за гранью закона. Во тьме в целом комфортнее, чем во свете – не так видно, что ты насквозь больна.

По крайней мере, она попытается помочь. Сделает всё, что только можно.

Чтобы поднести Соне последний подарок.
Чтобы было не так больно.
Чтобы починить этот сломанный мир.

Если поблизости нет часового мастера, придётся ей самой стать этим мастером.
Она сделала глоток из бутылки. Дешёвое пойло обволокло её горло огненным водопадом, даря Вере странное чувство целостности. Свежести.

Вера вернула бутылку в центр стола, предоставляя и остальным шанс присоединиться к алкогольному причастию.

Во всём этом было ощущение единства.
— И я бы на твоём месте, дружище, — мрачным тоном произнесла она, обращаясь к Михаилу, — была бы поосторожнее с метафорами.

Она сомневалась, что странный парень, с которым она регулярно общалась в психдиспансере, делилась переживаниями, ожидая своей очереди к тому омерзительному врачу, был способен совершить по-настоящему страшный поступок, поставив жирную точку в тетрадке своей жизни. Не смешно, короче. Хотя, судя по всему, сегодня день не самых смешных шуток.

[Таб 287]

Изменено 21 сентября пользователем Таб

[Yambie 16 287]

Младшие арканы – все как на подбор одинаковы. Счастье, процветание, гармония. Их описание можно приплести к любой бытовой мелочи, скрашивая унылую монотонность. Но в запертые двери тёмного сознания вдруг робко стучится некое... озарение. Светло-карие глаза Саши Тихонова цепко цепляются за беспокойную фигуру Михаила, возможно, тем самым подбрасывая с избытком пищу его паранойе. 

Саша мог бы быть тем, кто не подхватит общее желание свершить, возможно, безжалостную в своей сути справедливость, а сделаться белой вороной, которая донесёт кому надо весточку, что собираются сделать подростки, на чьих губах кровь смешалась с молоком. Но в глазах, этих чем-то неестественно светло-карих глазах, нашлось место любопытству. Саша не считал, что Миха шутит. Он также не считал, что тот был причастен к смерти Сони, вопреки сказанному. 

Мнимая интуиция?

Пусть.

– Как мило, – едко улыбнулся Саша. – Поведёшь, Егор, за собой крестовый поход аки благородный рыцарь, чтобы наказать виновника собственными кулакам, так? Заодно прихватить с собой тех, у кого тоже бурлит от злости и обиды, – по телу пробегается дрожь и ухмылка меркнет. Саша подхватывает бутылку, отпивает глоток и морщится от мерзкого пойла со сладковатым послевкусием. – Записывай меня тогда тоже, – легкомысленно отзывается, откидываясь на спинку стула.

Если он сам всё же навлёк беду на ту, кого мог назвать родственной душой, то хотя бы узнать – справедлив ли был исход со стороны уже самого мироздания.

 

Изменено 6 января пользователем Yambie

[Таб 287]

Изменено 21 сентября пользователем Таб

[Rane 120]

Вера протёрла глаза кулаком.
То, что происходило вокруг, явно выбивалось из привычного ритма вещей. Другой человек на её месте мог бы начать сомневаться, не приняла ли она утром очередную дозу. Чисто машинально, не отдавая себе в том отчёта, как нередко и бывает. Но за всю свою жизнь Вера повидала немало странных штук. Набитая с годами интуиция подсказывала ей, что это как раз оно самое. Очередная странность. Масштабы, правда, на сей раз несколько побольше калибром, что чуть-чуть пугало.

Вера была стопроцентно уверена, что не сидит под химией, иначе бы ей не пришлось так страдать всё это время.
И что она не пьяна. Пока ещё нет.

— Эй, — осторожно начала Вера, — мне только кажется, или со снегом что-то не так? — она мгновение помолчала, — а ещё больно тихо, — Вера поёжилась, — не нравится мне всё это, если честно.

Она встала, чтобы вновь накинуть на себя своё поношенное пальто, которое сбросила, когда садилась за столик. По влажной от пота подкладке пробежала лёгкая полоска изморози. Вера даже не удивилась. "Вот и пригодилось пойло, — невесело подумала она, — с ним мы хотя бы согреемся".

Чертовщина какая-то.

[Yambie 16 287]

На протяжение почти семнадцати лет сознание формировалось какими-то хаотичными скачками, забываясь то в мире грёз, то ловя скуку от реальности. Толком не разобравшись, где всё-таки нравится больше. Но на этот раз оно решило, что пора бы уступить место мышлению рациональному, вежливо попросив мыслям о необычном и невероятном тихо посидеть в сторонке.

Как раз там, где находились могилки добродушного старика с пышной белой бородой и злого Карачуна, который норовил в детстве оттяпать ногу по щиколотку.

Саша нахмурил брови, глядя в окно. Он сейчас подумал о том, как придётся возвращаться домой, как ветер будет настойчиво толкать его в одну сторону, пока не подкосят ноги. Дороги, наверно, тоже замело удушливым полотном снега – ни проехать, ни пройти.

Плечи вздрогнули и, накинув куртку на плечи, Саша встал со стула.

– Спрошу, что случилось, – тихо сказал, направляясь в сторону кухни.

Не сидеть и не мёрзнуть же, уповая на бутылку «Чёрное Море», попутно набивая стаж несовершеннолетнего алкоголика.

 

Изменено 8 января пользователем Yambie

[Gonchar 4 767]

Егор проводил ничего не выражающим взглядом Саню и потянулся к бутылке с пивом, спокойно делая глоток.

– Да, давай.

Детские игры, так, губы промочить. Он был большим парнем - курил, пил, занимался сексом и вообще мало о чём беспокоился в жизни. Многие проблемы можно решить "бычкой" или хорошо поставленным ударом висок кулаком, утяжелённым свинчаткой. Что ещё нужно в этом мире, чтобы пройти обряд инициации во "взрослость"? 
Быть злее окружающего тебя мира, конечно. Вся эта х№*? про ответственность и мудрость стариков не стоила крови на асфальте. 

С хрустом он сворачивает шею то в одну сторону, то в другую. Тянется за старой кожаной курткой, накидывает поверх свитера, не давая холоду подступиться слишком близко. Запах кожи навевает воспоминания о детстве. О тёплых летних деньках и кваканью лягушек на озере перед рассветом. Но всё это не более чем угасающие призраки мира, которого никогда не существовало.

– Тогда будем на связи. Нужно будет пробить соседей, родственников, бывших - всех. – он рубит рукой по столу, отсекая всё лишнее. – Если надо - стащим инфу по вскрытию. Если надо - выбьем. 

Ухмылка самоуверенного мальчишки, распробовавшего крови. Но кто ещё унаследует землю, как не борзые? 
Вытряхивает в ладонь пару сигарет. "Русский стиль", рвотно-жёлтая пачка, запах табака и чего-то напоминающего дёготь повисает в воздухе. Настоящий, мать его, детектив из Улицы Погасших Фонарей. Лейтенант Морозов заступает на службу. 

– Залетай в ДК, может чего из местных стрясём. 

Сигарета летит в руку Фету, а сам Егор встаёт, выпуская изо рта клубящееся облако дыма, смешанное с паром. Дым медленно кружился в воздухе, завихряясь в причудливые спирали. "Необычно", "странно", "паранормально" - все эти слова не значили для Егора ровным счётом ничего. Его разум был слишком глубоко погружён в жестокую обыденность чтобы отрывать взгляд от земли. 
Официантка куда-то пропала? Ну так наверняка пошла в подсобку чаи гонять. Стало холоднее? Так ночь скоро на дворе. Пропали звуки? Не первый раз целый район в городе погружается в тишину в ожидании ночных хищников. Сбилась передача на телевизоре? Наверное, стоит покупать менее дерьмовый кабель и платить вовремя. 

— Эй, — осторожно начала Вера, — мне только кажется, или со снегом что-то не так? — она мгновение помолчала, — а ещё больно тихо, — Вера поёжилась, — не нравится мне всё это, если честно.

– Не понимаю, о чём ты. 
Егор затягивается, бросая взгляд по сторонам и пожимая плечами. На его лице мелькает раздражение. Затягивается ещё раз. В звенящей тишине треск сгорающей сигареты кажется оглушительным. 
– Мне кажется, мы собрались обсудить вещи поважнее погоды.

[Таб 287]

Изменено 21 сентября пользователем Таб

[Yambie 16 287]

Дереализация – нарушение восприятия, при котором окружающий мир кажется нереальным, некрасочным, часто сопровождается нарушением памяти. Состояниями «уже виденного» (déjà vu) или «никогда не виденного» (jamais vu).

Часто бывает сопряжена с депрессией...

. . .

Ну? Чего молчишь?

Голос мужчины в белом халате должен внушать доверие. Чувство безопасности. Но вместо этого он звучит хищно, с потаённой угрозой, выискивая любые признаки слабости, на которые можно надавить у того, кто сидел напротив. Со взгляда необъятной вселенной годы кажутся очень маленьким сроком, когда как для человека, скованного простыми земными заботами, и секунды подобны мучительной бесконечности. Он уже не мог вспомнить лицо того мозгоправа. Осталось ничего, кроме сплошного месива, хрипящего голоса и болезненно худых ладоней, на которых выступающие вены похожи на червей паразитов.

Дрожащими руками Саша закрывает своё лицо. Бешено стучится сердце в грудной клетке, с большим трудом получается дышать. Кажется, что ещё чуть-чуть и задохнёшься от холодного зимнего воздуха, нежели от паники. Органы покроются причудливыми узорами инея, мышцы и кости – толстыми корками льда. Не умрёшь, превратившись в ледяную фигуру, но рассыплешься на тысячу мелких осколков. Никто и не догадается, что это был живой человек. Никто даже не заметит – осколки быстро растают и впитаются в пол блеклым багровым пятном.

Окно закрой. Не хватало, чтобы Оля заболела.

Из губ вырывается судорожный вздох, когда Саша, наконец, убирает руки. Едва заметный пар, как доказательство того, что он ещё жив и, возможно, пребывает в реальности. Но к его ужасу беспокойные фигуры никуда не делись, продолжая каждый раз совершать одно и то же действие, не достигая кульминации. В отчаянной попытке мысли пытались найти логичное обоснование происходящему.

Отчего голова пошла кругом.

Взгляд цепляется за форточку и где-то в задворках сознания глухо прозвучал собственный голос, твердя «в ней проблема».

Неуверенный шаг вперёд. За ним второй, третий, четвёртый, минуя визуальные ошибки, место которым в записях старых кассет. Ладонь дрожит не то от холода, не то от страха. Саша тянется к форточке, надеясь как можно плотнее её закрыть.

Как будто именно так всё вернётся на круги своя.

[Rane 120]

Вера ничего не ответила на скептический комментарий Егора, лишь слегка пожав плечами. На её лице мелькнула грустная, немного ностальгическая улыбка.

Атеисты.
Склонные отчаянно держаться за множество условностей своей повседневной жизни. Они продолжают это делать, даже когда холст реальности на глазах покрывается трещинами и рвётся, открывая глазам невыразимый горизонт истинного мира, для которого материя является лишь ширмой.

В чём-то Вера им завидовала. Быть такими толстокожими, не бояться один-единственный раз свернуть не туда, не в тот переулок, и навсегда потерять там себя, свою личность, последние крохи своего рассудка. Жизнь в мире простых вещей. Как классно, должно быть.

Ответ Егора напомнил Вере одну историю из её прошлого. Вроде и не так давно это было, всего-то несколько лет назад, но с тех пор, казалось, миновал срок в несколько жизней, настолько сильно и так радикально всё поменялось.

✧ ✧ ✧

Как-то раз Вера, вместе со своим отцом и с ■■■■■ отправилась за покупками на местный вещевой рынок. Тысяча мелочей, приятных для глаз, а в продуктовых лотках много вкусностей. То были самые снежные и холодные декабрьские деньки, город застыл, ожидая новогодних праздников. Всё вокруг замело, сугробы по колено.

Они как раз возвращались, в обеих руках пакеты с покупками. Счастливое время, почти беззаботное детство. На повороте им пришлось пройти через небольшой замёрзший парк, и тут внимание Веры привлекло нечто необычное. На снегу, в нескольких метрах от тротуара, расположилась рыжая кошка с пышной, блестящей шёрсткой. А вокруг неё – распустившиеся цветы. Кошка свернулась клубком, цветы сияли всеми красками лета. Флоксы, бальзамин, бегонии, георгины. Ромашки, маки и одуванчики.

Такие яркие.
Казалось, даже ярче, чем в летний сезон.

И это зимой. В декабрь. Ненормальная картина. Вера остановилась, приблизилась. Кошка не обращала на неё внимания. Вера присмотрелась повнимательнее и заметила, что кошка какая-то странная. Её печальный взгляд был устремлён в одну точку, лежавшую где-то вдали. Будто в бесконечность. Она не обращала внимания на Веру, хотя дворовые кошки, как правило, при виде человека сразу же драпали. Как кошка, так и цветы вокруг неё едва заметно подёргивались цепочкой странных визуальных искажений, немного расплываясь по краям, совсем как мираж в пустыне.

— Погодите, — крикнула Вера остальным, — здесь кошка. И цветы, — она протянула руку, стянув перчатку и попытавшись погладить кошку, но рука прошла сквозь пустоту и уткнулась в холодный снег.

— Какая ещё кошка в таком месте, — снисходительно усмехнулся отец, не замечая ничего необычного, — давай, дочурка, пойдём домой, а то замёрзнешь. Не копайся в снегу голой рукой.

Вера, ощутив непонятное упрямство и привычное раздражение оттого, что ей снова не верят, попробовала схватить пучок ромашек, но вновь ничего не вышло. Пальцы ухватили лишь пригоршню мокрого снега.

— А нечего было шмаль ночью курить, — от ■■■■ последовало ироничное замечание с самодовольным смешком, сказанное, тем не менее, достаточно тёплым тоном, — я же говорю, заведёт тебя эта дорожка не в те дебри. Понятное дело, будет всякая херь мерещиться.

Отец Веры промолчал, сделав вид, что ничего не слышал. Он любил свою дочь и позволял ей очень много вещей, которые другие родители никогда бы не разрешили своим детям. Быть может, даже слишком многое позволял. И на слишком многое закрывал глаза.

Несколькими месяцами позже Вере рассказали, что на том месте, где ей привиделись цветы с кошкой, когда-то стоял деревянный крест, который власти города поставили в память о ветеранах, погибших на великой войне. Потом на этом кресте местные малолетние сатанисты распяли котёнка, а потом, спустя ещё какое-то время, по приказу новой городской администрации крест демонтировали и отправили на свалку. От клумбы с цветами, высаженными вокруг памятника, тоже ничего не осталось, а раньше там и флоксы росли, и георгины.

Призрачные цветы, призрачная кошка. Может, и правда шмаль виновата, так сходу и не отличишь. Но если странность видишь не только ты, но и остальные, то в достоверности происходящего становится сложно сомневаться, разве что ты совсем Фома неверующий.

Но ведь даже Фома в своё время признал, сколь сильно ошибался.

✧ ✧ ✧

— Да, конечно, — Вера, наконец, заставила себя что-то сказать, чтобы развеять гнетущую тишину, которая ненадолго воцарилась в зале для гостей, — но мы не сможем конструктивно поговорить, пока здесь стоит такой дикий холод, — она добавила это не для красного словца, у Веры зуб на зуб не попадал, причём дело было далеко не в одной температуре, — а ещё, — она попыталась подобрать слова, чтобы звучало не слишком глупо, — а ещё у меня несколько дурные предчувствия. Пожалуй, я тоже пойду, загляну на кухню, — Вера встала, — две головы лучше, чем одна.

Она не хотела честно признаться, что ей было просто немного боязно оставлять Сашу в одиночестве. Вера имела теоретическое представление о том, что такое пространственные аномалии, как они функционируют и как легко потеряться в такой навсегда, просто приняв парочку неверных решений. Можно, в конце концов, просто привлечь к себе внимание кого-то из тех, кто живёт вовне. Такие встречи редко заканчиваются добром для человека, особенно неподготовленного.

Обхватив себя руками, чтобы хотя бы чуть-чуть спрятаться от холода, который пробирался сквозь дырявое пальто и жестоко покалывал тело, Вера направилась на кухню следом за Сашей, с трудом представляя, что именно ей предстоит там увидеть, но смутно догадывалась, что ничего хорошего.

[Rane 120]

Вера открыла дверь, ведущую на кухню. Происходящее там не поддавалось никаким логическим объяснениям, однако порой, чтобы сохранить уверенность в себе, либо же, как минимум, базовую видимость таковой, следовало отбросить логику. Некоторые вещи ей просто не поддаются, они существуют независимо, по своим собственным, внутренним законам.

В конце концов, человеческая логика – это просто конструкт.
Некая система, созданная людьми для максимально комфортного описания мира, данного нам в ощущениях. Она эффективна, когда речь заходит о контроле над тем, что поддаётся контролю, но напрочь ломается, как только на горизонте событий появляется нечто, неспособное уложиться в её рамки, нечто слишком огромное, или же наоборот, беспредельно крошечное и мимолётное, настолько, что ускользает, как только попытаешься коснуться.

Как утренний морок во время сонного паралича.

Вера вошла на кухню, приняв на себя демонстративно мрачный, решительный вид человека, который повидал в своей жизни некоторое дерьмо. Она старалась не задевать силуэты, застывшие в замороженном стазисе безвременья. Вера понятия не имела, что произойдёт, если войти с ними в контакт, и не очень-то хотела пробовать.

Кажется, за всю свою жизнь она ещё никогда не попадала в подобные передряги. Она видела множество явлений, само существование которых являлось неправильным с точки зрения законов физики, но сейчас она сама попала внутрь подобного явления. На краю сознания играли безумные искорки, искорки паники и страха. Она не знала, сможет ли выбраться, сможет ли кто-то вообще выбраться, какого дьявола происходит. И самый главный вопрос: из-за чего.

Не знала, но отчаянно старалась делать вид, что всё хорошо.
Чтобы не спятить окончательно.

Саша стоял напротив форточки. Судя по всему, закрыли её совсем недавно. Теплее, впрочем, пока ещё не стало, по ощущениям здесь сейчас настоящая морозилка. Вера поёжилась в очередной раз. Похоже, парень был шокирован не меньше, чем она.

— Если тебе от этого станет легче, — унылым тоном промолвила Вера, подходя к Саше откуда-то сбоку, — я всё это тоже прекрасно вижу. Тени, похожие на людей. Аномальный холод, — она дохнула на руки, пытаясь немного их согреть, — что-то пошло не так. Вляпались мы, короче, — Вера пожала плечами, — попытаемся выбраться. Вместе, — не то чтобы они стояли перед большим количеством вариантов выбора, — иначе рискуем застрять здесь надолго. Только, — она постаралась выбрать как можно более мягкий тон, — только помни. Ты не сошёл с ума. И мы все, — она сделала короткую паузу, — пока ещё живы.

Бессильно, содрогаясь от предположений, каждое из которых было безнадёжнее предыдущего, Вера, тем не менее, пыталась казаться крутой, выказывая напускное спокойствие перед лицом кошмара, нарастающего, как снежный ком. Она догадывалась, что долго такими темпами не протянет. Её поддержки по жизни не хватало даже на одного-единственного человека, на неё саму. Однако сейчас Вере жизненно необходимо было убедить саму себя, что её чувства всё ещё принадлежат ей и находятся под её контролем.

Если поддаться эмоциям именно в этот момент, то всё, песенка спета.
Она, может, и не против была бы умереть. Но только не таким нелепым способом, не в этой дыре между мирами.

И не сейчас.

[Таб 287]

Изменено 21 сентября пользователем Таб

[Yambie 16 287]

С тихим треском захлопывается форточка, приглушая жалобные завывания ветра. Внутри всё также холодно. В кожу словно впиваются маленькие иголки, с неприятным звуком режут кровавые ткани и царапают кости. Но это совершенно ничего в сравнении тишиной, прерываемой лишь звуками разбушевавшейся погоды. На мгновенье удары сердца становятся размеренными, паника медленно отступает, едва теперь касаясь своими когтями шеи и плеч.

Всё это, конечно, длится недолго.

При дереализации видоизменяются акустические феномены.
Голоса и звуки отдаляются, становятся неотчётливыми, глухими...

Саша не оборачивается, отказываясь принимать реальность искажённого Лимба. Он суёт ладонь в карман куртки, чтобы вытащить телефон. Игнорирует повторяющиеся электрические шумы, скрежет и треск, концентрируя своё внимание на унылом песнопении ветра. Старается дышать ровно, пока набирает домашний номер. 

При всей своей странности картина становится удивительно обыденной.

Именно так всё и должно быть. 

Время может замедляться, останавливаться, исчезать...
Его больше нет.

Закрывает глаза, едва прислонив телефон к уху. Прислушивается к гудкам.

– Деда? – голос хрипит, тонет в безумной какофонии слуховых помех, которые окружают его теперь чуть ли не со всех сторон. – Дед? – повторяется. Готов поклясться, что всё же слышит чьи-то голоса по ту сторону, но не уверен принадлежит ли один из них попечителю или сестре.

На какое-то время страх ушёл в синюю метель, уступив тоске.

 

 

. . . больше нет . . .

 

— Если тебе от этого станет легче, — унылым тоном промолвила Вера, подходя к Саше откуда-то сбоку, — я всё это тоже прекрасно вижу. Тени, похожие на людей. Аномальный холод, — она дохнула на руки, пытаясь немного их согреть, — что-то пошло не так. Вляпались мы, короче, — Вера пожала плечами, — попытаемся выбраться. Вместе, — не то чтобы они стояли перед большим количеством вариантов выбора, — иначе рискуем застрять здесь надолго. Только, — она постаралась выбрать как можно более мягкий тон, — только помни. Ты не сошёл с ума. И мы все, — она сделала короткую паузу, — пока ещё живы.

 

Забавно, но ему действительно стало легче. Мысленно приобнял частичку окружающего безумия и не ощутил скованности после вороха вопросов, что возникли в голове вследствие озвученных слов девушки. Только парочка мыслей заставили его на какое-то время уйти в себя...

Сколько раз такое уже происходило? 

Исчезало в забытье.

Сколько раз причиной этому мог быть колючий на ощупь снег, неустанно падающий с неба?

А может, правда, это сам город.

– Бл@#$, – Саша убрал телефон в карман куртки. На светлых ладонях выступили тонкие красные решётки. – Да. Попытаемся, – сказал следующее, наконец, взглянув на Веру. – Спасибо, что пришла.

Он понимал, что какие-либо вопросы сейчас будут лишними и поспешил покинуть кухню.

 

Tech
 

 

Состояние Shaken.

+1 бит.

 

Hide  

...

Изменено 10 января пользователем Yambie

[Soulcatcher 90]

Полицейский допрос прервался серой рябью беспокойных помех. Дальнейшее не имеет значения. Суета не стоит внимания. Все уже кончено.

Какое облегчение.

Я падаю обратно на своё место. Забавно, оно ведь никогда и не было моим. И никогда им не станет. Закрываю глаза.

 Осталось дождаться титров. Всегда их перематывал. Как и свою жизнь. Рябь потемнела, замелькала багровыми пятнами. Какофония голосов и звуков изменяется. Слова обращаются в стоны. Звон столовых приборов лязгает металлом наручников. Сковывает тело и разум. Я уже сижу на своих нарах. Тесная камера окрашена в тёмно-зеленый. Это хорошо. Так и должно быть. Я знаю, что это моё воображение. Это плохо. Так не должно быть. Ведь я убью е▇ё?

Люди всегда отказываются видеть правду. Даже когда она у них под носом. Обычно они не замечают и его. Когда же говоришь им, что носа действительно нет, что носа действительно нет, что он воском стекает по лицу, обнажая истину - тебя отправляют в психушку. Ну и кто из нас больший псих?

Теперь это неважно. Раньше или позже, но всю будет хорошо. Осталось лишь немного подождать.

Но как же, б*#@&, в этой камере холодно.

Я открываю глаза. Людей и тех, кто ими притворяется, оказывается намного меньше. Все твари расползлись по своим норам, страшась заслуженной кары. 

Этот проклятый город давно должен быть погребен под толщией незапятнанного дерьмом снега. Я смотрю на хладный ад через покрывшееся изморосью стекло. Снег и туман неумолимо разрастается, поглощая все на своём пути. Обретает формы и распадается. Умирает и возрождается. Жаждет жизни. Несправедливо лишенные её пришли за возмездием. На их призрачных лицах нет милосердия. Они отказываются ждать. Они взывают пронзительным ветром.

Я достаю купюру и роняю её на стол, не отрывая взгляда от окна. 

Среди них вижу её лицо.

Снимаю пальто, накидываю его на плечи Фета. Хватит смертей.

Её лицо улыбается снегом так, как умеет только она.

Я иду к скулящей двери кафе, берусь за леденящую душу ручку. Я иду к ней.