Таб

Игра закончена. Всем спасибо за внимание. Отдельное спасибо, разумеется, Лиску. Обе темы можно закрывать.

Акт III ...стране мира. Она переливается в лучах солнца, струящихся через стекло. Ласкающих вас своим нежным прикосновениями, полными заботы, ну и конечно любви. Она одаряет вас неописуемым ароматом, что пробивается сквозь запахи прочих роз, высаженных ровными рядками. Алеющими во влажной земле, на тонких стеблях цвета весенней травы, и с острыми шипами, скрытыми от чужих взоров, но только не от вашего. Особая роза, откуда она взялась? Особая роза, почему она так на вас смотрит? Особая роза, отчего вам так хорошо? О боги всех возможных миров - вы ничто перед ликом Особой розы. И если этот мир не лучший из всех, то пропади всё пропадом. И если этот миг не стоил всех прочих - то провалиться вам на этом месте. И если этот муж - не тот, кого вы ждали всю свою жизнь, то падай, падай лондонский мост... Он смотрин на вас, едва заметно улыбаясь. Сжимая стебель розы в могучих, но столь нежных пальцах. Сжимаете и вы. И ваши пальцы переплетаются у самого бутона, что пышет алым светом самих звёзд. О кто же он, вот этот муж со взглядом преисполненным заботы и любви? И с лёгкою грустинкой в самом сердце пронзительного взора. Отчего становится лишь краше и пробирает вас до дрожи от этого калейдоскопа чувств, что в нём, а значит - вас. Ведь всё одно и ничего не ново под светом звёзд. Он тоже ведь не нов, не чужестранец в царстве ваших грёз, вы виделись когда-то. Но когда? Один вопрос. О-о-о, и не раз. Он был той самой тенью, что оставила письмо. Он был лакеем, что сопроводил вас внутрь салона. Он был героем ваших снов, что высился на сцене. Ох, всё это было так давно, что память чуть ли не померкла. И всё же. Вот он. Здесь. Лицом к лицу. Ее губы вздрагивают. Она вздыхает, рвано, прикрывая глаза. С ваших губ срывается стон в безуспешной и глупой попытке собраться, вы хотите что-то спросить, но не можете: лишь любить, и наслаждаться этим чувством, и забыть всё горе, что было, и саму себя, и всех, кто пал на этом пути или падет. Вы тянете к нему свои трясущиеся, ослабевшие руки, и ваша кожа вновь бледна, подобно снегу. Он не даёт себя коснуться взмахом ладони, которой накрывает ваши слабеющие длани. И в этом жесте нет презрения, лишь скорбь. Пожалуй, скорбь - то самое, что разрастается во взгляде, поднимаясь из пучин. Он любит и скорбит. О ком же, если не о вас? - Не стоит, право слово, - вполголоса он шепчет, и вы чувствуете тёплое дыхание на своём лице. - Не стоит, я просто пришёл вас навестить, возможно скрасить эти скорбные часы в столь неприглядном месте. Но и не только, - он смотрит прямо вам в глаза, и пробирает дрожь от столь пронзительного взора. - Ещё пришёл просить прощения. На большее мне малодушие не позволило пойти. Падший Парламентарий хмурится, подобно тени былой себя, надменно, важно, горделиво - любовь, наихудшая из добродетелей, словно пламя, питает ее силы. Но она не может сорваться на крик, проклясть или хуже; в конце-концов, она ведь любит. "Но", отрывисто произносит она, "Я не понимаю". Она смотрит на него. Глаза, некогда холодные, наполняются влагой. Она потеряна, она ждет ответов. - Не глядите вы на меня так, - он отводит очи, в которых слёзы едва ли не стоят. - Не стоит, умоляю. Один лишь взор ваш - уже удар бичом. Но вы правы даже без слов. На мне вина. На мне весь этот груз. На мне грехи за ваши отнятые жизни, и видят небеса, к их гневу я готов. Но вы - не небеса, - он чуть смётся, и в этом смехе вся горечь бытия. - Нет, вы краше их лазури, и радуги, и солнечных лучей, теплом касающихся кожи. Не заслужили вы подобной участи. Не заслужили этих стен, - и взор его касается стекла оранжереи, но разве есть что-то прекрасней на целом белом свете? Неужто он так слеп? - Не заслужили, - и голос стал печальным скорбным стоном, исторгнутым из груди. - Никто не заслужил. Никто из тех, чью плоть и разум мне отравить пришлось. Никто из тех, кто только испытает сию участь. И всё же - вы особенно не заслужили. - он медленно высвобождает пальцы, предоставляя розу одной лишь вам. Она переливается на солнце, словно отлитая из радужного стекла. - Не заслужили, - повторяет он, пятясь прочь, но не сводя с вас взора. - Но знайте: всё это было ради любви, и ради неё я принесу любые жертвы. - К кому? - восклицает она, прикрывая заплаканные от неразделенных чувств глаза. Ее ладонь ложится на грудь, и Падший Парламентарий готова, кажется, умереть вновь. - Я заслужила ответы, - восклицает она вновь, срываясь, - почему? Как? Зачем? Она прикрывает лицо руками, сдерживая слезы. Он замирает, купаясь в солнечных лучах, что льются рекой. Преломляются, просачиваясь сквозь стекло оранжереи. И изливаются наружу рекой радужного света, слепящего глаза до слёз счастья и дарящего тепло, не требуя ничего взамен. Он улыбается, совсем чуть-чуть, но вам достаточно, чтобы разбитое сердца ощутило давно забытое тепло. - Валенсия, моя жена. Я любил её всем сердцем, и тот миг, когда она покинула этот мир, стал для меня концом всего. Но потом я получил письмо! - он заливается смехом, ив тот же миг вы видите блеск слёз в глаза. Точно поняв, куда вы так глядите, он замолкает и промокает их рукавом выглаженного сюртука. - Письмо со странной печатью от таинственного благодетеля. Он обещал, что я снова увижусь с ней, если выполню для него работу. Нет, я не поверил сходу, и всё же согласился, зная, что если упущу хоть крохотный шанс, то буду жалеть об этом до конца своих дней. И тогда всё и началось: я подписал контракт кровью, не видя благодетеля в лицо, но уже чувствуя его необъятную власть. И договор был таков: семь лет я служу ему. И служба в том, чтоб семь особенных людей вкусили этот яд, не зная, что к чему. И всё - в особый день. Вы знаете, в какой. - он всё улыбается, совсем чуть-чуть, но в этой улыбке сожалений больше чем радости. Вы открываете ему свое лицо; заплаканные глаза, медленно стекающие слезы, бледная кожа - вы смотрите на него, и грустная улыбка появляется на ваших губах. Вы тоже любили. Давно когда-то. Настоящей любовью, самой искренней из всех. И сейчас. Но сейчас вы умираете, и сейчас вы не боитесь. Мысли путаются, и единственное, что вы можете сделать - это кивнуть ему. Вам неинтересно, кто таинственный благодетель и почему жребий выпал на вас. Вам вряд ли было это интересно еще тогда. - Теперь? Вы спрашиваете, и замолкаете. Он больше не произносит ни слова. Лишь улыбается, и в улыбке этой запечатляется вся печаль всех возможных миров. Он не простит себя, и больше не будет счастлив. Вам жаль его больше, чем саму себя. Он исчезает в радужном блеске солнца, струящегося сквозь стеклянные стены оранжереи. Он исчезает и остаетесь лишь вы. Солнце и Роза. Особая роза в ваших руках. Она словно поёт звоном стекла, и эта песня струится вибрацией по вашей нежной кожей. Она будто хочет вам что-то сказать, и вы подносите розу ближе, к заплаканному лицу, слыша как нарастает песня. Как становится громче стеклянный звон, заслоняя собой весь остальной мир. Любовная песня, струящаяся в вашем теле. Музыка и нежное касание Солнца. Всё одно. Всё - любовь. Всё - секундное, великолепие застывшее в вечности, что обрывается в роковой миг, когда шип особый розы ранит ваш палец. И в вашей груди что-то ёкает. В последний раз. Как будто в представлении вашей жизни кто-то дал занавес. Ваше тело работники Королевского Вифлеема найдут лишь под утро. Не будет ни почестей ни траурных маршей, только крохотная могилка неподалёку от дворца Её Незыблемого Величество. Изредка, её будут навещать, те кто вас любили. И продолжают любить. Те, кто ненавидели. И продолжают сгорать от ненависти. Но никто и никогда не потревожит ваш покой. Ваши собрат по несчастью, Храбрый Странник, сойдёт с ума и погибнет, не сумев найти лекарство. Но его последние часы пройдут в блаженном безумии. А смерть будет лёгкой. Вместо обещанной гибели, Обаятельную Мошенницу будет ждать суд, ссылка в Гробо-Колонии и бегство. Говорят, в последний раз её увидят на Острове Кошек. Нельзя и придумать место лучше для той, кто не жила честно ни дня. "Констебль вне Закона" закончился скандалом. По вашей вине. В зал ворвались специальные констебли Министерства Общественной Морали, и увидев сотворенное вами непотребства, попытались арестовать всех театралов. Фабиано Виничелли и его труппе пришлось спешно бежать на поверхность. Но сомнительная слава окажется ему на руку. Вскоре он обретёт заслуженную славу по всей Европе и за её пределами. В Вейлгардене, накануне Празднества Исключительной Розы, салон таинственного мистера V. будет и дальше принимать особых гостей. Всегда разных. Всегда в разных местах. Салон будет обрастать легендами и привлекать внимание охочих до странностей. Но каждый раз его тайна будет оставаться неразгаданной: ни констеблями, ни революционерами, ни праздными сыщиками. А несчастных приглашенных -неизменно ждать скорое безумие и смерть. Однажды, лет через пять, всё просто закончится, и о Салоне, как и о самом мистере V. больше никто ничего никогда не услышит. Но легенды. Легенды продолжат жить. Занавес

Падший Парламентарий Бежит время, бьют часы, и перипетии пьесы оседают у вас в голове: боль предательств, надрывные крики, горечь разочарований. И вот, подходит час последней репетиции. Последней для остальных. Первой и последней - для вас. Фабиано Виничелли берёт вас под локоток, всё с той же манерностью. Всё с теми же манерами, бездушными, как одна женщина, которую вы знали давным-давно. И видите в зеркале каждое утро. Вы поднимаетесь со стула, и в этот самый роковой миг, видите, как мимо гримёрной торжественно маршируют специальные констебли. Они толкают за собой пару тел со связанными руками. Вы с лёгкостью их узнаёте - Мошенница и Странник. Тут как тут. А вас констебли не удостаивают и презрительного взгляда. Какая печаль. Вам все равно. Вам всегда было всё равно. Сейчас, когда сердце готово выскочить из груди, и ваши бледные щеки впервые окрапил румянец, вы готовы к своему финальному выступлению. Пожалуй, стоило выступить в Парламенте последний раз. Но - такова судьба, к сожалению. Вы позволяете Фабиано Виничелли вести вас, и легко отмахиваетесь от констеблей и их жертв. Вы стерва, даже когда никто этого не замечает. Вороны играют, крысы поют, несколько беспризорников кричат вам вслед, толпа гостей спорит по поводу цен на билеты. Вот она, музыка Украденного Лондона. Вашего Лондона. Бежит время, бьют часы, и вы разыгрываете постановку в маленькой, но уютной, а в чём-то даже роскошной гримёрной. Вы не забываете не единой реплики. Ни единого жеста. Ни единой капли эмоциональности, вложенной в мимолётную фразу. Вы - Мадам де Бовуар, жестокая и бессердечная разлучница. "Недостаточно жестокая", шепчет Фабиано Виничелли, неловко пряча взгляд, когда репетиция подходит к концу. "Слишком много живости, понимаете? Она - как камень. Её сердце - глыба льда. Её слова - яд. Её глаза..." он отвлекается, прикрикивая на вороватого беспризорника, так и не договорив. Бежит время, бьют часы, и вот вы уже завершаете последние приготовления перед выходом на сцену. Останется пройти последний путь по театральным подмосткам. Выйти на всеобщее обозрение и... Вы ведь и правда больше не такая. Только не теперь. Не когда это сердце трепещет в груди, словно птица, норовящая вырваться наружу из клети рёбер. Всё не так, как вы хотели. Вовсе не так. Никогда не бывает так, как вы хотели. Стоило привыкнуть. Но. Это всё - театр. Не более чем. Кто-то путает вас с дьяволицей, кто-то кивает, замечая блеск в ваших глазах, вы более не слышите шепота Фабиано Виничелли, ни музыку птиц, ни мелодию, убивающую хорьков. Лишь стук вашего сердца, и мрачную решимость покончить с этим. Наверное, оно к лучшему. Всё, в конечном итоге, будет хорошо. Или - нет. Вы останавливаетесь, тяжело дыша. Падший Парламентарий - так они звали вас, разве нет? Неужели это имя ничего не значит? "Я", произносите вы с придыханием, оборачиваясь. Вы - Мадам де Бовуар, жестокая и бессердечная разлучница. Ваш выход - здесь и сейчас. Вот по этой ковровой дорожке, алой, как розовый шип с застывшей на нём капелькой крови. Вот на этой сцене, скрипящей под вашей величественной поступью. Вот перед этим зрительным залом, застывшим в немом восхищении, неотличимом от ужаса. Вы - Мадам де Бовуар, жестокая и бессердечная разлучница. Ваша зависть разбивает сердца. Ваша ненависть ломает судьбы. Ваше коварство отнимает жизни. И пусть меняются декорации, герои и сцены? эта непреложная истина останется неизменной. Во веки веков. Покуда Подземье не узнает Солнца. Вы - Мадам де Бовуар. И вы плачете. Плачете навзрыд. Обхватив руками раскрасневшееся лицо. Упав на колени. Зал охает. Кто-то треплет вас за плечо. Кажется, это Лоренцо Видаль. Констебль вне закона, пришедший по вашу душу во имя мести за отнятую любовь. Он должен быть встречен с язвительной улыбкой на устах. Но... но... но... Вы - Мадам де Бовуар. Всё должно быть хорошо. Но. Но. Но. Ничего не хорошо. Вы хватаетесь за сердце, что с каждым ударом эхом разносит боль по вашему телу. Вы подрываетесь вперед к Лоренцо Видаль, вашему заклятому врагу, в его объятия. Вы плачете, упиваясь собственным страданиям, признаетесь ему в любви, умоляете его остаться. Вы умрете. Скоро. Совсем скоро. Это должно быть ярко. Ярче любой звезды. Ярче любого Судилища. Потому что вы - Франческа Чемберлен, Падший Парламентарий Любовь - это всё. Любовь - единственное, ради чего стоит жить и умирать. Любовь - это закон, провозглашенный звёздами, что улыбаются, глядя на вас. с бессолнечных небес. Любовь - это водопад слёз, льющихся из ваших глаз. Любовь - те неловкие и давно забытые слова, что срываются с ваших губ. Любовь - нежданные объятия и поцелуя. Любовь - единственное, что не ведает времени и пространства. Любовь - это когда наступает весна, и розы пробиваются из-под гнилостных досок театральной сцены. Любовь - это когда наступает весна, и зрительный зал оборачивается оранжереей из ваших грёз. Любовь - это когда наступает весна, и вы сама расцветаете, подобно ярко-алой розе, с румянцем на щеках и живостью во взгляде, и с этой улыбкой на устах, жадных до поцелуев. Любовь - это когда наступает весна, и он дарит вам розу с белозубой улыбкой на пышущем здоровым румянцем лице. Особую розу. Такую, что не растёт ни в одной... Конец второго акта

Падший Парламентарий Или принимаете это как факт. Достаточно приятный факт. Только позже вы понимаете значение его слов, и, наконец оторвавшись от наслаждения его грацией и манерами, вы склоняете голову в размышлении. Ирландская Крыса кричит, чтобы вы соглашались. Возможно, так кричит сам Лондон. Возможно, вы бы согласились сразу, если бы не гордыня. Величайшая из добродетелей. Ее ладонь ложится на его грудь, с предыханием, рвано, казавшаяся недавно подобно мраморной статуи, Падший Парламентарий, всё так же бесчеловечна в своей роковой красоте, произносит: “Маэстро, но что я получу взамен? Это ведь Лондон!” Возможно того требует ваше сердце, ожившее, словно по мановению чьей-то незримой длани. Возможно того требует любовь, чья суть - мера всех вещей, а предназначение - дарить смысл всякой, даже самой захудалой жизни. А возможно подлинной причины не знаете даже вы сами, ибо она кроется среди материй, неподвластных взгляду или иным смертным чувствам и уловить их в силах лишь самое тонкое понимание. "Вас запомнят в веках!" надрывно кричит Фабиано Виничелли, и вас обдаёт жаром столь неподдельного gыла. "Время будет идти. Люди - умирать. Цивилизации, знакомые нам с вами падут, и лишь искусство, горделивой поступью пройдёт сквозь века. А вместе с ним и всё то, что мы в него вложили" Возможно, того требует государство, и воистину, нет ничего важнее короны и печати. Возможно, того требуют просто обстоятельство. Это неважно. Ведь важное совсем иное. Что? Что всё будет хорошо. Когда? Когда всё будет хорошо, и всё, что бы ни было, будет хорошо. Падший Парламентарий соглашается. Ее дыхание обжигает, когда она произносит на ухо Фабиано. Только спустя мгновение - столь порочное мгновение - она понимает, что переступила границу дозволенного в общении. Ей всё равно, конечно же. “Чего же мы ждем!”, говорит Падший Парламентарий, “Вперед, ведь скоро выступление!” "Вы? Или Бьянка?" Фабиано Виничелли задаёт свой вопрос стенающим тоном. С явственно видным трудом поднимается на ноги. И вы видите его белоснежный костюм во всей его щёгольской небрежности, что оборачивается подлинной красотой лишь в поистине умелых руках. Сегодня тот самый случай. "Вам придётся выучить роль, если решите выйти на сцену. Она по меньшей мере непроста. И всё же..." Фабиано Виничелли замолкает, когда в коридоре раздаётся громкий топот. И вы видите своими глазами, как мимо марширует свора специальных констеблей. Они не удостаивают вас даже мимолётного взгляда. "А Бьянка, кажется, ушла как раз туда..." Фабиано Виничелли кивает вслед уходящим констеблям. "Ах лишь бы она не сотворила ничего дурного! С ней бывает так непросто..." “Полагаю, это последний раз, когда с ней стало непросто” Возможно, вы ревнуете. Возможно, вам так кажется. Вы забыли многие из своих чувств за время пребывания в Подземелье без собственной души. Впрочем, невелика потеря. Ведь так? Ведь так. “Полагаю, а нам стоит пойти по своим делам. Вы ведь хотели показать мне сценарий” Вы берете его за руку. Жест уже достаточно скандальный, чтобы попасть в гробоколонии на несколько лет. Впрочем. Впрочем. Вам все равно. Если вы выживите, о вас будут знать даже в Аду. Если же нет. Всё равно. В ответ, Фабиано Виничелли улыбается, одними лишь чувственными губами. Скорее формальности ради, чем из искренней симпатии. И точно с такой же формальностью, он ведёт вас по коридорам, взяв за руку. Вы не чувствуете страсти, не ощущаете тепла или вожделения. Лишь манеры и чувство такта. Внутри, вас настигает печаль, жестоко впиваясь в сердце своими бритвенно-острыми когтями. "Нет, после смерти Валенсии, сюда никто не заходит." Вы проходите мимо пары лениво беседующих артистов,. Один из них стоит, облокотившись о захлопнутую дверь. Надпись на ней, подлёскивающая золотом, почти стёрлась. В углу, паук плетёт свою паутину. Вместе с Фабиано Виничелли, вы находите нужную гримёрку. Там вас уже ожидает полдюжины пылко репетирующих артистов. Один из них, высокий и смуглокожий мужчина в форме констебля, картинно плачет, клятвенно обещая отомстить. Но завидев Фабиано неожиданно замолкает и улыбается. Тот целует его в щёку. И вы всё понимаете. "Вот наша новая артистка, прошу любить и жаловать!" Фабиано Виничелли представляет вас остальным артистам, и они громко аплодируют. Кто-то даже узнаёт вас в лицо. Раздаётся лишь один печальный возглас по поводу Бяньки. Но он быстро смолкает. Вам в руки передают толстую стопку листов. Это пьеса. И, как говорит Фабиано Виничелли, у вас будет трудная роль. Мадам де Бовуар, жестокая и бессердечная разлучница. Вы кланяетесь, киваете и принимаете поздравление. Ровно несколько секунд купаетесь в славе. Затем? Всё возвращается на круги своя. И вы остаетесь в компании текста, который вам надо выучить, и роли, которой вам надо проникнуться. Вы думаете, что работа в Парламенте чем-то похода. Вы требуете, чтобы вам принесли адского вина и французскую крысу. Это всё, что вы требуете. Пока. Но. Что дальше? Всё будет хорошо. Мадам де Бовуар, жесткая и бессердечная разлучница. Ирония, конечно, велика. Но такова жизнь.

Обаятельная Мошенница Одинокий лучик света просачивается через замочную скважину, что поблескивает потёртой медью. Осторожными, бесшумными шажками вы поспеваете к двери и присаживаетесь, у самого края становясь неотличимы от густых теней. Отдалённый звуки Махогани-Холла сливаются в неразборчивую какофонию музыки, гвалта и шороха. Окружающий мир меркнет, подобно мигу, когда гаснут фонари; и остаётся один лишь подземный свет, струящийся сквозь отверстие в зацарапанной меди. Осторожно наклонившись, вы вглядываетесь в замочную скважину, это крохотное окошко ведущее в иной, ещё неведомый мир. Невольно щуритесь, пока глаза, сроднившиеся с тенью, норовят привыкнуть к слепящему свету газовых ламп. Они освещают знакомые очертания: роскошные узорчатые кресла, обитые красным бархатом, молочно-белые кружевные скатерти на столах, кушетки с пятнами засохшего мёда. И среди него- знакомые фигуры: обходительные лакеи, самовлюблённые франты, заядлые игроки, любители честь кулаки. Без устали болтают, делясь скабрезными шутками и оглашая комнатку раскатистым гоготом, пьют салонное вино, развалившись на роскошных креслах, и спешно поедают дорогие яства. Лишь единицы репетируют карточные фокусы, гадают на хрустальных шарах, и силятся выудить горностаев из помятых цилиндров. И Поцелованный Аристократ, опозоренный на весь свет, сидит на стареньком стуле в неприметном углу, и глядит безжизненными очами на начищенные туфли, пока карты сыпятся из ослабевших из рук. ᅠ Измождённый Маг, игравший, кажется, лакея, в безбожно измятом костюме-тройке, нелепо болтающемся галстуке и съехавшей набекрень шляпе, снуёт тут и там, раздавая советы напополам с тумаками, пока иные маги над ним бесстыдно посмеиваются. "Ох, ну что за остолопы!" Кричит он, экспрессивно взмахнув руками во всамделишной ярости. "Одни бездари, да и только! Как ради эхо - так из портков выпрыгнуть готовы! Как ради профессиональной чести, и, прости Господи, искусства - так никчёмность из всех щелей прёт!" Он тяжело вздыхает, вновь слыша заливистый смех от двух салонных картёжников. "Так и знал, что в этом году всё пойдёт наперекосяк. Ни один настоящий маг в своём уме не согласится выступать на этом растреклятом празднике..." Вы выжидаете, спрятавшись за лакированной дверью, время сыпется, точно звонкие Эхо из прорезанных карманов. Безуспешная репетиция продолжается: вино, дурные шутки и растущее волнение Измождённого Мага. Из комнаты никто не выходит. Внутрь никто не просится. По коридору пробегает пару смеющихся беспризорников, вслед за которыми развевается праздничная мишура; они кричат что-то про нагрянувших констеблей, но скрываются прежде чем вы успеваете опомниться. Вблизи слышится протяжное мяуканье, повернув голову вы замечаете знакомую кошку, чёрную, как непроглядная ночь. Застыв на пороге гримёрной, она пристально смотрит на вас, и глаза её похожи на два сапфира. "Ох, ну заходи скорее!" Слышится бессильный голос Измождённого Мага с той стороны; он явно обращается к кошке. Взгляд чёрной кошки красноречивей всяких слов. Она приглашает внутрь. Вы тонете в сапфировой голубизне, усеянной радужными отблесками иных цветов. Вертикальный зрачок довершает облик драгоценного камня с совершенной огранкой. Вы бы могли украсть её глаза и повесить на шею, будто колье. Вы не станете. Она отводит взгляд, и вы чувствуете невиданное облегчение, как после погони по лабиринтам Лондона. Она поднимает мягкую лапку и делает бесшумный шаг за порог гримёрной; в этом жесте есть что-то поистине королевское. Она ступает через комнату, под взглядами мигом замолчавших артистов, и начинает вылизываться, запрыгнув на резной табурет с ярко-алой драпировкой. Все зеркала в комнате завешаны такой же шелковистой тканью. Все до единого. Вновь, гримёрную захлёстывают смешки, пересуды и звон бокалов. Вновь, репетируют лишь жалкие единицы. Вновь, Измождённый Маг обречённо вздыхает, и бессильно падает на стул рядом с чёрной кошкой, запрокидывая голову. Шляпа слетает с нечёсаных волос. "Осталось так мало времени." Его голос звучит как агонический стон смертельно больного, что смирился с незавидной участью. "Они втопчут нас в грязь, Матильда." Измождённый Маг глядит на кошку, будто голодный беспризорник на аристократов, ужинающих роскошными блюдами с Поверхности, в надежде, что ему перепадёт хоть кусочек. "Лучшие маги "Стекла" против жалкой горстки неумелых отщепенцев." Он снова вздыхает, и в этом вздохе вы слышите всю печаль мира. Чёрная кошка отвечает довольным мурлыканьем. Вы топчитесь на пороге еще некоторое время, но отказывать на приглашение кошки и дальше было бы как минимум грубо, как максимум - невыгодно вам самим. Вы отворяете дверь, так тихо как можете, и крадетесь к магу, так незаметно как умеете. Зачем вам это все? Не знаете и вы сами, но пытаетесь убедить себя, что из любой ситуации можно извлечь для себя выгоду. Ваши мягкие шаги доносятся до ушей Мага и вы улыбаетесь. "Вы кажетесь печальным, мистер. Вы в порядке? " Смешки, пересуды и звон бокалов, смолкают, как по щелчку незримого постановщика. Взоры опешивших артистов устремляются к вашей фигуре, кромки запотевших бокалов застывают у алчных губ, а из рук Поцелованного Аристократа, с тихим шелестом, падает последняя карта. Одна лишь чёрная кошка, как ни в чём ни бывало, продолжает вылизывать лоснящуюся шёрстку. Оторопевший Маг широко раскрывает глаза. Окидывает взглядом мигом затихшую труппу и та, следуя безмолвной команде, возвращается к праздному трёпу. "Откуда вы тут взялись?!" Спрашивает Маг нарочито негодующим тоном. "Это гримёрная "Завесы"! У нас репетиция! Скоро выход на сцену! Оставьте нас!" Он пыхтит, кривится, поднимает бровь, всеми силами изображая негодование. Но заикается на последней фразе, мигом выдавая потаённый страх. «О, знаете, я большая фанатка магии и хотела лично поговорить с настоящим Магом. К тому же, меня пригласили» Вы растягиваете губы в ехидной улыбке, складывая руки на груди. "Право слово, вы пришли настолько несвоевременно, насколько это возможно," отвечает Измождённый Маг, сменив напускной гнев на мнимую милость. "Придите завтра или того позже - и вас встретят, как полагается. А сегодня у нас праздник. Очень важный день. Очень занятой!" Он грозит вам пальцем, с видом добродушного дядюшки вынужденного пожурить нашкодившего мальца. Чёрная кошка долизывает последнюю лапку. Пересуды не знают конца и края. Один лишь Поцелованный Аристократ глядит на вас пустыми и безжизненными глазами, пока за спиной, подобно трубной музыке, нарастает чей-то топот. А потом дверь за вашей спиной отворяется. И на пороге застывает группа специальных констеблей, преграждая путь. Один из них, ещё совсем юнец, выходит вперёд, и с нескрываемым удовольствием во всеуслышание объявляет: "Вы арестованы!"

Падший Парламентарий "Нож в спине - это метафора," отвечает Фабиано Виничелли обиженным тоном непонятного гения, смахивая слезинки со смуглого лица. "Она значит предательство. От человека, которому ты доверял, как самому себе. Которому прощал все его глупости. Которого ценил несмотря ни на что." Он снова начинает надрывно рыдать, но почтенная публика демонстративно проходит мимо, не замечая драматического накала. Лишь единицы сочувствующе качают головами, цокают языками и шепчут слова ободрения. В основном - лакеи и уборщики. "Вы ведь поможете её найти?" Фабиано Виничелли неожиданно поднимает голову и смотрит вам в глаза кристально чистым взором жгуче-карих глаз. Вы чувствуете, как они пронзают вас насквозь, задевая нечто живое и трепещущее глубоко внутри. Возможно сердце внутри сердца, коли вы лишены души. Или быть может лишены не до конца и что-то всё-таки осталось? Некая крохотная частица, разрастающаяся бабочками в животе, трепетом в сердце и тяжелым дыханием в груди. А может это просто болезнь, клятая, сводящая с ума лихорадка, что порождает это мнимое чувство, одно название которого горечью отдаёт на языке и никак не желает с него сорваться? Эту проклятую любовь? Неважно. Всё это глупость. Демагогия и софистика. Важно одно - любовь, расцветающая, будто прекрасный цветок посреди снежной шапки, тающей ранней весной. Всё ярче и ярче. Всё сильнее и сильнее. "Вы ведь поможете?" Повторяет Фабиано Виничелли, и вы отводите взгляд, дабы не наброситься на него, и не стереть слёзы с прекрасного лица холодными поцелуями. "Нож в спине, извлеките его, прошу!" Умоляет Фабиано Виничелли, сложив ладони в молитвенном жесте, и встав на оба колена. "И если не хотите спасать меня - спасите спектакль! Сыграйте эту роль! Во имя искусства, что выше каждого из нас, ибо суждено ему запечатлеться в вечности - а нам вернуться в землю, откуда мы и пришли!" От смиренной молитвы не остаётся и следа. Теперь это пылкое воззвание в отчаянной попытке разжечь сердечный огонь. Точно требование встать за баррикады, и спалить старый мир, дабы на пепелище мог зацвести новый. Вы невольно задумываетесь, насколько же Фабиоано Виничелли горяч в постели...

Падший Парламентарий Люд, смиренно и с толикой благоговения на лицах, расступается, как только вы предстаёте пред их взором, у самого входа в театр. Они пропускают вас, раскланиваясь и желая приятного отдыха, голосами, дрожащими от лицезрения вас вживую. В воздухе витает необъяснимо сладкий запах, напоминающий вам о мёде. Изнутри доносится трубный грохот, перемежающийся суматошным гвалтом и изумлёнными возгласами, причина которых - несомненно вы. Вы замираете, занеся ногу над порогом; выжидаете паузу, достойную подмостков Махогани-Холла, и ступаете внутрь лишь когда болезненного вида муж сминает прохудившуюся шляпу, и шепчет дрожащим голоском просьбу похлопотать за нерадивого сына. Люд внутри - куда более представительный - поднимает бокалы, выкрикивая тосты в вашу честь, когда вашему взору открывается внутреннее убранство театра, невиданное многие годы. Оно стало ещё роскошней, пусть красоту и тяжко разглядеть из-за пёстрой толпы, набившей Махогани-Холл. Среди них есть все, кого только можно вообразить: и богема в причудливых костюмах, будоражащих воображение, и чопорная аристократия, держащаяся в стороне от яркого действа, и гуттаперчевые люди, издающие переливчатые звуки, что сливаются в трубной музыкой и гамом, и даже крысы, нарядившиеся в честь такого праздника в крохотные костюмчики с галстуками-бабочками. Среди них есть и специальные констебли, прорезающие собой толпу в бесплодных поисках виновных. Вам не хватает воздуха из-за этого скопища, мириады запахов бьют в нос, сводя с ума. Взор выхватывает плакат цвета ярчайших роз, подвешенный под сводчатым потолком: "ЛЮБОВЬ ПРЕВЫШЕ ВСЕГО"; от красок рябит в глазах. Из-за нескончаемого шума, сливающегося в оглушительную какофонию, голова идёт кругом. Вас задевают локтем едва не сбивая с ног, и тут же подхватывают за плечи, проталкивая осторожными движениями мимо глиняной охраны, прямиком за кулисы... Люд в разномастных нарядах торопливо семенит по узеньким коридорчикам, одаривая вас завистливыми взглядами. Лишь единицы почтительно кланяются и целуют руку. В основном - лакеи и уборщики. Гогочущие и чумазые оборванцы в волочащихся по полу пальтишках, так и норовят стянуть что-нибудь ценное. Крысы, наученные горьким опытом, шмыгают в норки, заслышав ваши шаги, и опасливо поглядывают оттуда, боясь высунуться наружу. Наконец, незримая рука, ведущая вас по закулисью, чуть придерживая за локоток, бесследно исчезает, в сотый раз извинившись на прощание. Перед собой, сидящего на полу, прислонившись к стене, поджавшего колени и закрывшего лицо руками, содрогающегося в плаче и громко хнычущего, вы видите смуглокожего щёголя, одетого по последней итальянской моде. Из-за ладоней, прячущих лицо, проглядывают лихо закрученные усы. В нос бьёт дорогой парфюм с цитрусовыми нотками. "П-простите, мадам" завидев вас, щёголь шмыгает носом, утирая слёзы тыльной стороной ладони. "Я... я так хотел увидеть вас на спектакле. Но... боюсь ничего не выйдет. Бьянка... понимаете... она исчезла. А потом вернулась. Но... только затем, чтобы вонзить нож мне в спину. А у неё роль! Такая роль! Ничего без неё не выйдет" Закончив душещипательную речь, щёголь воздевает лицо к потолку с выражением мученика. Закрывает глаза. И две блестящие, кристально-чистые слезинки оставляют ровные полосы на щеках. Фабиано Виничелли. Никаких сомнений.

Квентой дело не ограничилось, дамы и господа. Тогда же Серебряная завандалила свой финальный, во всех смыслах, пост в игровой теме. Благо все остальные посты, предвидя продолжение банкета, заархивировала одна светлая голова. За что честь ей и хвала. А в остальном: Серебряной, моей излишне милостивой рукой, был дарован второй шанс. Этот шанс она благополучно зарыла в землю. До самого ядра.

Падший Парламентарий Самовлюблённый юнец взирает на вас с ледяной беспристрастностью. Ледяной, как бледная кожа. Ледяной, как лишённые жизни манеры. Ледяная гладь тонка и треснет, как только вы ступите шаг. Она прозрачна, и не таит секретов. Она тает, не из-за вас, но огня, что пылает внутри. Ослепительно яркого пламени, но юнец не даёт ему разгореться. Пламя в силах согреть целый мир. Пламя может спалить его до основания. Пламя, горевшее в вашем сердце годы назад; быть может поэтому вы видите в нём нечто родное. "Закон превыше вас и меня." С беспристрастностью, достойной высшего света, Самовлюблённый юнец вырывает пергамент из ваших рук. "Закон превыше каждого из нас." С ледяным спокойствием, он возвращает документ безликому констеблю. "Закон - это инструмент справедливости. Справедливость - воплощение абсолюта. Абсолют - идеал. Мы можем стремиться к нему, либо познать его гнев." Самовлюблённый юнец глядит вам в глаза, и холодок бежит по коже от столь пронзительного взгляда. "Закон настигнет вас, мадам, если за вами есть хоть толика вины. Справедливость коснётся вас, не моими руками - так тысячей чужих. Абсолют снизошлёт на нас гнев и возвысит своим присутствием." Он больше на вас не смотрит, обращается к толпе, затаившей дыхание. Её взор прикован не к вам. Есть в этом горькая ирония. Самовлюблённый юнец машет рукой своим коллегам. Вместе, они ступают к Махогани-Холлу строевым шагом. Публика расступается по обе стороны, открывая им путь к центральному входу. Остаётся лишь постелить ковровую дорожку. Специальные констебли исчезают с концами. Вы вспоминаете, как Мошенница торопилась в театр. Трубные басы продолжают греметь, словно предзнаменования грядущего рока. Люди - боязливо перешёптываться, боясь сомкнуть ряды. Одинокий плакат "Констебля в Законе" срывает порывом подземного ветра...

Падший Парламентарий Самовлюблённый юнец обжигает вас пронзительным взглядом карих очей, пылающих на бледном лице. С холодной яростью отдёрнув распростёртую ладонь, он сжимает её в кулак, прижав к груди, но не прождав и секунды выбрасывает в сторону безликого специального констебля, безмолвно требуя что-то подать. Ваши слова могут ранить сильнее самого острого меча. Иногда они отнимают жизни с исключительной лёгкостью, подобно мадам гильотине. Иногда - собачьей пастью вгрызаются в самолюбие, вырывая его с мясом. И для иных людей, задетая гордость страшнее изуверских пыток и бесправно отнятой жизни. Самовлюблённый юнец бегло глядит на протянутый пергамент, остервенело сжав его в тонких и бледных пальцах. Выразительным движением вскидывает руку так, чтобы вы могли различить, что за буквы скрывают переплетения чернильных петель, с завидным мастерством выведенные на желтеющей бумаге. О, ну разумеется это официальное постановление об аресте, с печатью, подписью, вашим именем и длинным-предлинным списком преступлений: убийство, сведение с ума, огненная вязь... Он не сводит с вас карих очей, пылающих пламенем, неспособным согреть, и на тонких губах, точно на масляном полотне, вновь вырисовывается улыбка, преисполненная ледяного презрения. "Хотел обойтись без формальностей, мадам. Но раз вы так настаиваете.... Прошу, убедитесь, что закон всегда на моей стороне."

Падший Парламентарий Трубит громоподобная музыка, и всё, творящееся на иллюминированной улице приобретает театральный оттенок. И взоры жадной до хлеба и зрелища публики, вставшей полукругом на почтительном расстоянии, приковывает к вашим образам, выхваченным светом софитов. И вы, прима этого театра, этого Лондона, этого мира, подарите ему представление, которого не видел свет и больше никогда не узрит. Но вы будете не одна. Самовлюблённый юнец со статью гордеца, лицом античного божка и пламенеющим взглядом карих очей выступает из своры цепных псов Базара. Он вскидывает нежную ладонь, и замолкает рокот публики, оставив лишь мелодию, что струится сквозь морозный воздух, заставляя улицу дрожать, а краски смазываться, будто в медовых мечта. Он дарит вам улыбку, полную снисходительного презрения, и в вашем сердце что-то ёкает, пока тени остальных актёров меркнут в сравнении с лучезарным сиянием его величия. "Обворожительный наряд, мадам." Самовлюблённый юнец склоняется в полупоклоне, касаясь рукой собственного сердца. "Ах жаль, что мы не на балу. В честь празднества прекрасного, как ваш точёный лик. И всё же, считаю своим долгом пролить хоть лучик света в самый тёмный час. Вы ведь не против?" Он продолжает улыбаться, и с этой вечной улыбкой, застывшей на устах, становится похож на лик с одного из бессмертных полотен. Констебль-тень тянет к нему пергамент, изрисованный стройными рядками чернил, но Самовлюблённый юнец отвергает его, выставив ладонь, закрыв глаза и чуть нахмурив лоб. Но не оставив улыбки. "О, не сейчас. Не будем рушить красоту момента. Скажу лишь одно, мадам. Мой долг - сопроводить вас. И допросить. С пристрастием." И вновь ёкает сердце, задетое мастерским словом, неподражаемой интонацией, обворожительными жестами, в которых, вопреки красе, проскальзывает толика пренебрежения. "И я бы допросил. Прямо сейчас. Поверьте. Но..." Одно единственное мимолётное слово, сорвавшееся с бескровных губ, в силах разбить ваше сердце. Иллюминация теперь - лишь бледный отсвет, потерявший краски. Музыка - печальная баллада с трагическом концом. Публика торопится к выходу. "Но вы не одиноки в этой запутанной цепи, мадам. Есть ещё одна личность. Несравнимая с вами. И всё же необходимая, дабы обнажить истину и извлечь на свет. Прошу, идёмте со мной." Самовлюблённый юнец протягивает вам нежную ладонь, встав вполоборота к Махогани-Холлу, где расступается река толпы. Улыбка на его лице столь же прекрасна, сколь и безжизненна.

Храбрый Странник В общем, я вздыхаю, собираюсь с мыслями и рассказываю всю правду с моей точки зрения. Начиная с момента получения письма, и заканчивая потасовкой с констеблями. И едко добавляю, что пьяные констебли позорят не только свою честь, но и вообще всех констеблей в целом. Бессердечный Специальный Констебль выслушивает ваше чистосердечное признание с выдержкой и непоколебимостью высшего света. Её глаза вонзаются в вас, точно орудия пыточника, положившего свою жизнь на алтарь совершенствования профессионализма. Её манеры обжигающе холодны и столь же обворожительны. Есть что-то странное в ваших чувствах. Нездоровая дихотомия, от которой ком подступает к горлу. Закончив говорить, вы чувствуете преотвратительнейшую сухость во рту, унизительность собственного положения, и как грубый канат натирает промежность. Бессердечный Специальный Констебль издаёт многозначительный звук, который можно трактовать и как грубое одобрение - скорее поведения домашнего животного, чем человека - так и сдержанное довольство. Она собирает разлетевшиеся бумаги в аккуратную стопку, и больше на вас не смотрит. "Выбирайте: смерть или помощь следствию". Бессердечный Специальный Констебль поворачивается к вам спиной, и делает чёткий солдатский шаг в сторону двери. "В чём заключается помощь следствию?" Этот вопрос срывается с моих уст с неким оттенком гордости. "Вопросы здесь задаю я". Она даже не поворачивается к вам лицом. До трухлявой деревянной двери остаётся два пугающе маленьких шага. "Тогда я выберу первое" Бессердечный Специальный Констебль не отвечает. Не замирает. Не оборачивается. Она открывает дверь нараспашку одним внушительным рывком, и скрывается за ней. Вы чувствуете себя одиноким. Откуда-то сверху капает вода. Прямо на деревянный стол. С той стороны двери слышится грубый голос Специального Констебля. И ещё чьи-то. Более тонкие и пугливые. Мимо пробегает крыса. Она думает, я сдамся так просто? Ну уж нет. У меня есть два варианта: попытаться выпутаться из веревок, или каким-нибудь образом сломать стул. Например, раскачать его и приложиться об пол. Проходит секунда. И я приступаю к своему простому плану. Раскачать стул, рухнуть и сломать его. Сломать его так, как вода ломает тело на большой глубине. Стул раскачивается, скрепя, как тела повешенных на ветру. Сбитые между собой куски дерева грозят развалиться под одним только вашим весом. И когда вы опрокидываетесь вместе со стулом на землю, хрустят, точно сломанный кости, без шанса остаться целыми. Стул разваливается на части. Привязанный к нему канат значительно слабеет, и теперь вы в силах выпутаться из пут. Но не всё так гладко... Скрипит входная дверь, и на пороге показывается пара знакомых констеблей. Тех, что мерзли на предпраздничной улице, не желая согреться стаканчиком крепкого. Синий нос одного из них явно сломан. Они смотрят на вас в удивлённой нерешительности. И переглядываются. В этот раз их всего двое, да. Но и я в худшем положении. Веревки на ногах не мешают. Но вот руки у меня не очень-то и свободны. потому, отталкиваясь пятками от пола, я стараюсь увеличить расстояние между мной и констеблями, одновременно извиваясь как змея в попытке избавиться от веревки, мешающей моим рукам. Мне нужно встать. Только лишь несколько секунд, чтобы встать. Путы удачно сползают с рук. Подрагивает свет газовых рожков. Констебли расступаются, точно волны вокруг вашего корабля. Один из них, высокий и целый, поднимает ладони в примирительном жесте. "Тихо ты, это просто маскировка! Мы на одной стороне!" Констебль-коротышка же скалится, и сплёвывает себе под ноги. Но не хватается за дубинку. И не бьёт вас ей по затылку. Я лишь скалюсь на их заявление. Подбираю ножки от стула. Две дубинки. Дерьмовое, но оружие. Наверное, сейчас я похож на загнанного в угол зверя. Мне плевать. Я не верю никому. Нельзя верить. "Вы думаете, так я вам и поверил, да? Скажите, как мне выйти отсюда, и уйдите с дороги. А ещё лучше, если ты," левая рука указывает на высокого. "Отдашь мне свою одежду. Можешь сделать это по-хорошему или по-плохому. У вас две секунды." Высокий Констебль, стоящий напротив, вымученно вздыхает и закатывает глаза. Мерцающий газовый свет скользит по бледному лицу, выхватывая мельчайшие морщинки. Он тянется к ремню из чёрной кожи. То ли собирается снять. То ли выхватить дубинку. Вы следите за его руками намётанным глазом, готовясь пустить ножки в ход в случае малейшего намёка на неповиновение. Но его руки просто замирают. И вы вынужденно поднимаете взгляд. Высокий Констебль переглядывается с коротышкой. Какого... "Знаешь, где мы?" Спрашивает высокий вполголоса, точно пытается усыпить вас. Или боится спугнуть. А может наоборот - потревожить? И вовсе не вас, а ту, кто за дверью? Или тех? "Мы в Спайте." подхватывает за ним коротышка с разбитым носом. Его голос грубый и хриплый, точно у больного чахоткой или трубочиста. "В ближайшей конспиративной квартире. От места задержания." "За стеной," коротышка вскидывает руку, выставив мясистые большой и указательный палец в сторону двери. "Ещё одна комната." "За ней уже выход." Снова подхватывает высокий. Что за чёртов спектакль в лицах они тут разыгрывают? "В комнате трое. Если ничего не изменилось." "Пара наших коллег," высокий как-то особенно выделяет это слово. "Вы уже знакомы. Они любят выпить. Поэтому не слишком опасны, но огреть могут неслабо." "И Альбертина Эшфорд," Коротышка хмурится, цокает языком и качает обросшей головой, произнеся одно только имя. "Железная Леди." "Мэригольдский Палач." "Не-переходи-ей-дорогу-болван." "Ты уже понял." "Она тебя раскусит." Высокий пристально смотрит вам в глаза. Он выглядит серьёзным. Быть может, даже слишком. "Как орешек щёлкнет." "А будешь прорываться с боем..." "Бам!" Коротышка прикладывает к виску два выставленных пальца, и картинно запрокидывает голову. "Но есть выход." "Всегд-а-а есть." Хрипло смеётся коротышка, глядя на вас исподлобья. "Мы вяжем тебя верёвкой." "Выводим. Как под конвоем." "Садим в повозку. До Арки Висельника." "Это только прелюдия," коротышка машет волосатой лапищей. "Хочет, чтоб ты ей в ноги кланялся." "Но тебе не придётся. Знаешь почему?" Высокий выжидающе смотрит на вас, а потом его вытянутое лицо расплывается в улыбке. "Мы потеряем тебя по пути. Вот почему." "Не просто так," посмеивается коротышка. "За услугу." "Но не нам лично. А..." Руки высокого вновь приходят в движение. Он тянется к дубинке? Сейчас? Зачем? Время становится похоже на холодную воду Подземноморья. Такое же вязкое. Неприятное. Вы перехватываете дубинки. Тело напрягается, будто пружина. Остаётся лишь разжать её, и... Высокий констебль вытягивает из-за пояса кружевной носовой платок, и тычет вам прямо в лицо. Не сразу вы замечаете под тусклым светом голубоватую вышивку на белоснежной ткани. "ВСТРЕЧАЙ СВЕТ ЖАРОМ" И что это должно значить, чёрт подери? Вы явственно видите, как разочарование проступает на лице Высокого Констебля. Он прячет платок, тяжело вздыхая. "Освобождению ночи. Их-то ты знаешь? "Говорит он с нескрываемым разочарованием в голосе. "Так и знал, что не догадается." Освобождение ночи? Анархисты? Революционеры? Они вас разыгрывают? Проверяют на верность короне и Базару? Или вы, и вправду, вляпались? За стеной раздаётся шорох. Крыса пищит что-то оскорбительное, прошмыгнув мимо. Свет дрожит. "Решай скорее. Она долго ждать не станет." Высокий кивает в сторону двери. "А подраться мы всегда рады." Хрипло посмеивается коротышка с разбитым носом, закатывая рукава. Звучит убедительно. И я не уверен, что прорвусь через всех них. Я быстро и напряженно думаю. Взвешиваю. Оцениваю. "Ну хорошо. Но вяжите так, что-бы я мог освободиться в нужный момент." Я им не верю. Но это наиболее приемлемый вариант сейчас. Лже-констебли срываются с места, точно цепные псы, готовые рвать глотки недругов. Они вяжут ваши руки за спиной, так крепко, что те едва не немеют. Затем высокий достаёт отрез плотной чёрной материи, и, не слушая возражений, завязывает вам глаза. Последнее, что вы видите - как дрожит свет газовых рожков. Точно в трюме корабля, что раскачивается под ударами безжалостных волн Подземноморья. Скрипит дверь, вас выводят из допросной. Тихий бубнёж, доносившийся с той стороны, мигом стихает. Всё, что вам удаётся расслышать - голос краснощёкого констебля, явно успевшего протрезветь после доброй трёпки. "О, работать с мисс Анази - лучшее, что..." Доносятся неразборчивые перешёптывания, но спустя мгновение от них не остаётся и следа. Беспощадным тычком, вас выталкивают наружу. Слышатся крики торгашей, вопли ограбленных, брачные завывания кошек; это явно Спайт. Прохладный ветерок щекочет лицо. Вам хочется рвануть с места и затеряться среди торговых рядов и карманников, но очередной тычок в спину мигом выбивает дурные мысли из головы. Вас заталкивают в телегу, пахнущую рыбой, и она трогается с места; к шуму Спайта прибавляется мерный перестук колёс. Стучат колёса, изредка раздаются шорох и перешёптывания. Звуки улиц стихают. Вы теряете счёт времени и едва не засыпаете. Едва. Внезапно раздаётся свист, рассекающий воздух, натужное кряхтенье, сдавленный хрип, глухой звук, с которым что-то тяжёлое падает на землю. "Ай-яй-яй, мистер ___, ну вот зачем было убивать извозчика?!" насмешливо спрашивает высокий с притворной укоризной. Телега подпрыгивает на ухабе. Вы больно бьётесь локтем. "Барни, вожжи-то держи, а." раздосадованно бросает высокий куда-то в сторону. "Сам попробуй а то языком чесать горазд, да и всё тут." кряхтя, отвечает ему констебль-коротышка. Высокий констебль цокает языком. Вы слышите свист у самого уха. И верёвки слабеют. "Ну вот, теперь вы свободный человек, мистер ___." С насмешливой любезностью говорит высокий. "Даром что в розыске. Только про должок не забывайте, хорошо? И мой вам совет - не задерживайтесь в Лондоне. Вы опасный преступник, и прячьтесь-не прячьтесь, изловят, как пить дать. Не отсвечивайте. Бегите сразу в Вулфстак. Садитесь на первый попавшийся корабль, и поминай как звали. Прощайте, мистер __. Ни пуха ни пера." "К чёрту!" констебль-коротышка хрипло посмеивается. Вы кое-как выпутываетесь из верёвок, и уже готовитесь снять повязку с лица, как в вашу спину врезается чья-то нога, опрокидывая с телеги на полном ходу. Вы летите кубарём, чувствуя, как мир крутится, будто брошенные кости. Больно бьётесь о землю. Слышите хохот и стремительно затихающий стук колёс. Чувствуете привкус железа на языке. Сделав болезненный вздох, вы остервенело срываете повязку с лица. Ослепительный свет фонарей бьёт в глаза. Мостовая мокрая от вашей собственной крови. Вы вскакиваете на ноги, кривя лицо от боли, и силясь понять, где же очутились. Мрачноватые, но респектабельные дома громоздятся друг к другу, точно беспризорники, набившие старый чердак. Затёртые вывески с броскими названиями поблёскивают у каждой второй двери. Приземистые фигуры поглядывают на вас с крыш. Даут-стрит. Улица газетчиков. Распутье меж Вейглагредом, Спайтом, Вулфстаком и Махогани-Холлом. Может и правда пора встать за штурвал и уплыть отсюда, пока не стало поздно? Или лучше... Вы вновь ощущаете, как голова идёт кругом, и внутри расцветает это странное, окрыляющее чувство. И мир кажется прекрасным как никогда. И жизнь обретает смысл имя которому - любовь.

Падший Парламентарий Латунное Посольство, с душераздирающим скрипом, закрывает двустворчатые врата, искусно украшенные роскошными барельефами, что изображают величие Ада после Сезона Революций. Вы явственно чувствуете, как жар внутренних помещений, где то и дело мелькали ярко-жёлтые глаза дьяволов, а латунное убранство ослепительно блестело в свете газовых рожков самых причудливых форм, невольно напоминавшей о гротескных образах Железной Республике, сменяется лёгким ветерком Ледибоунс-роад. Привратники Латунного Посольства, немигающим взором фасеточных глаз наблюдают, как вы садитесь в иссиня-чёрный экипаж, запряжённый вороными конями, что волей-неволей навевают мысли о траурной процессии. Конный экипаж спешно катится по улицам Павшего Лондона, расцветающего в праздничной кутерьме, точно первые розы, проглядывающие из под тающей снежной шапки ранней весной. Люди выряжаются в лучшие костюмы, пестрящие цветами Поверхности и Подземья, скрывают лица за яркими карнавальными масками, горделиво несут подарки в яркой обёрточной бумаге, ослепительно блестящей под светом бессменных фонарей, извечных ложных-звёзд и праздничных огней, что зажигаются всего на миг, чтобы погаснуть до грядущего года. Карнавал, музыка, признания в любви, вы были бы счастливы, будь вам плевать, и всё же, даже под гнётом нестерпимой страсти, ваш долг - хранить смирение. Конный экипаж катится по улицам Павшего Лондона, людей на улицах всё больше, извозчик дёргает поводья замедляя ход, Махогани-Холл так близко, что вы могли бы коснуться его рукой. Махогани-Холл в его беспрестанном стремлении сделать праздник необъятно ярким и шумным, напоминает вам о безвкусных убранствах вырождающейся аристократии, что так отчаянно стремится напомнить миру о своём увядающем величии. Вас высаживают на краю мостовой, очередь пёстро наряженных людей и им подобных, влекущихся ко входу в театр, растянулась на целые кварталы; все они мечтают причаститься торжественным великолепием в слепой надежде и самим стать столь же величественным, как Празднество Исключительной Розы. Люди жадно глядят на вас, стоящую с краю бесконечной толпы, но боятся сойти с мест и потерять единственный шанс наполнить серую жизнь чем-то прекрасным; вы видите муки выбора на их измученных лицах, ровно как и предрешённость. Они перешёптываются, но голоса тонут в трубной музыке и надрывном вопле зазывал; всё, что вы слышите - язвительное замечание об обречённости "Завесы" после ухода Винса Валентайна. Неожиданно, среди толпы раздаются крики, гуттаперчевый человек издаёт переливчатый свист, падая на мостовую; вы видите, как ко входу в Махогани-Холл стремится группа специальных констеблей, бесцеремонно расталкивая людской поток...

Обаятельная Мошенница Вы выскальзывает из не особо-то цепкой хватки постановщика с легкостью, с которой песок просачивается меж пальцев, но, разумеется, от внимания самого пижона это Мошенницу не спасло: "Бьянка, стой! Бьянка, ты же обещала!" - "Бяьнка" чертыхнулась про себя и сбавила шаг, через плечо бросая в ответ "Мне нужно в дамскую комнату!" и отмечая про себя, что прохожие начинают обращать внимание на эту сценку. Вот этого ей уж точно не было нужно сейчас. "Бьянка, ты ведь опять напьёшься! Как тогда! Перед сценой похорон!" кричит пижон, чуть не плача, его ноги подкашиваются. Или даже не чуть. Он не пытается её остановить, лишь смотрит взглядом, полным неописуемого отчаяния. Люди - и не совсем люди, разумеется - вокруг смотрят на Мошенницу всё подозрительней. Носильщики скрываются за углом с концами, но она знает, куда именно. Что же, кажется, пора была показать окружающим, почему именно её называли Мошенницей, пусть окружающие об этом и не знали. Воровка затормозила, развернулась на каблуках, в движении натягивая на лицо маску невыразимой печали. Она приложила одну руку груди, а другой стала обмахивать себя извлеченным из кармана платком движениями настоящей леди: "Я пью лишь потому что только алкоголь помогает мне смириться с судьбой, лишенной тех золотых гор, что ты мне обещал!" В голосе её было столько чувственности, столько высвободившейся из глубин души печали, что Обаятельная Мошенница на мгновение поверила самой себе. "Ох, Бьянка!" Пижон восклицает, падая на колени. Смахивает слезинку, упавшую на усы. Закрывает лицо распростёртой ладонью от взглядов бесцеремонной публики. "Золото - фальш мироздания. Блестящая пыль! Ничто в сравнению с искусством, запечатлённым в вечности!" Пижон простирает свои руки. Большие глаза, похожие цветом на лакированное дерево, блестят от слёз. Голос дрожит, но с таким драматическим накалом, что не может не вызвать восхищения. "Но я виноват, дорогая Бьянка и не стану оправдываться! Мои обещания не сбылись, но сегодня всё может измениться! Ведь мы в Лондоне, Бьянка! В прекраснейшем из городов! И здесь наш спектакль, что возвеличивает самоотверженную любовь двух мужчин, не может оставить публику равнодушной!" Пижон срывается на крик, глядя в метафорические небеса, и протягивая к ним раскрытые ладони. Публика, застывшая в лабиринтообразных коридорах взрывается бурей оваций. Кто-то кидает ей под ноги букет алых роз. Кажется, актёры и работники Махогани-Холла приняли происходящее за авангардный перфоманс в духе Вилфорда фон Вайла и других деятелей венской школы. Но ей уже без разницы - к тому моменту, когда владелец букета замечает, что её нет на месте, Мошенница уже исчезает за углом, за которым скрылись её цели.

Падший Парламентарий Лепестки кружатся в воздухе, даря вам пьянящий аромат. Отполированная латунная ванна блестит точно ложечка, смазанная Мёдом. Пар застилает мир непроглядной пеленой. Вы обнажаетесь, явственно осознавая, что иные люди отдали бы жизнь за одну лишь возможность взглянуть на вас в пеньюаре, не говоря о большем. Но обслуга прячет взгляд за ладонями, упирается лбами в стены, накрывает головы скатертью, точно боится окаменеть от вашего леденящего взгляда в ответ на увиденный излишек. Ох, вероятно они совершают величайшую ошибку в своих жизнях, впрочем, вы не знаете, сколь долго живут дьяволы, а значит утверждение остаётся под сомнением. Но право слово, сегодня особенный день, вы боитесь выразить почему же именно даже в собственных мыслях, и всё же, право слово, сегодня воистину особенный день. Вы касаетесь воды кончиками пальцев, поставив ногу на край латунной ванны. Она идеальной температуры, чтобы насладиться приятной горячестью, не обварившись живьём. Вы опускаете ногу в воду, давая ей пообвыкнуть к переменам. Потом опускаете вторую, чувствуя, сколь тяжёл воздух, пропитанный водяным паром. Наконец, вы медленно опускаетесь в ванну целиком, сквозь розовое покрывало. Лепестки разлетаются вокруг, преображая весь мир своим ароматом. Лепестки столь тонкие, что сквозь них просвечивает тёплый газовый свет. Смять лепесток между пальцами, разорвав на части так же просто, как оборвать чью-то жизнь одним единственным приказом. А может и не одну, а десятки. Сотни. Целые тысячи? Неважно. Не сегодня. Больше никогда вам не стоит об этом думать. Лепестки наполняют воздух ароматом прекрасного. Пар прячет от мира. Вода обжигающе очищает кожу. Вино сдавливает глотку змеиными кольцами. Вы забываетесь в объятиях латунной ванны, потеряв голову, счёт времени и мысли. Вы словно лепесток, кружащийся на ветру в стеклянной оранжерее из воспоминания, граничащего со сном. Сна, смежного с памятным событием, и отличить одно от другого не смог бы и величайший ум. Но природа не имеет значение, пусть сноподобное воспоминание смоет с вас сегодняшний день. Пусть вспомненный сон заполнит пустующую дыру по форме души. Стекло преломляет солнечный свет и кусочки голубого неба, сияя всеми цветами радуги. Розы высажены аккуратными рядками: вот роза чайная, вот ремонтантная, вот роза китайская. Запахи сводят с ума, кружат голову, сжимая сердце в любовных объятиях к целому миру, его беспредельной красе, совершенности в несовершенствах, множеству мелких ошибок, формирующих подлинный идеал. Но есть и любовь большая, она пылает точно укол от шипа, выступающий карминовыми капельками крови на бледно-розовой подушечке пальца. Она ранит и тут же залечивает укол поцелуем. Она - подлинная цель всякой жизни. Она дарит вам розу с белозубой улыбкой на пышущем здоровым румянцем лице. Особую розу. Такую, что не растёт ни в одной... "Простите, что потревожил, мисс ___. Но почтальон сказал, что это срочно. Он искал вас с вечера, но нашёл только сейчас. Вот, позвольте я положу у края." Вас беспардонно выдёргивает из дрёмы чей-то голос. Вокруг уже никого, лишь конверт, поблёскивающий сургучом на краю ванны. Почти остервенелым жестом вы вскрываете его голыми руками. Вглядываетесь в размашистую каллиграфию букв, выплясывающую на желтоватом пергаменте, что безвкусно ярко пахнет духами. Вас приглашают в Махогани-Холл, посетить спектакль "Констебль вне Закона" и генеральную репетицию, ссылаясь на знакомство через третьих лиц и желание актёров и постановщика лично засвидетельствовать почтение. Автор письма - Фабиано Виничелли, написал оригинальную пьесу, ставит спектакль, и играет главную роль. От нарциссического самолюбования, пропитывающего каждую букву, вас едва не начинает мутить.

Обаятельная Мошенница Махогани-Холл продолжает блистать, будто бриллиант невероятных размеров. Отовсюду слышатся вопли мальчишек-зазывал, что разбрасываются эксцентричными псевдонимами и обещают незабываемое шоу в честь Праздника Исключительной Розы. Кругом виднеются цветастые плакаты с броскими буквами всех цветов форм и размеров, что обещают представления с утра и до самого вечера. Одно экстравагантней другого. И столь же притягательней. И так же невообразимей. Ох, на мгновение даже в вашу голову закрадывается мысль о том, чтобы бросить тщетные поиски и пойти в зрительный зал, дабы насладиться особенным представлением. Но вы отгоняете её, точно назойливую летучую мышь. Люди - и не совсем люди, в конце концов это Павший Лондон, а не Париж, и не Вена, и не Санкт-Петербург - в сводящих с ума нарядах, переливающейся и блестящей рекой, стекаются сквозь двустворчатые двери центрального входа. И точно так же, журчащим ручьём из блёсток и драгоценных камней, выливаются обратно. Их поток не знает конца и края, как не ведает начала, одна большая сокрушительно людская река, растянувшаяся на целые кварталы. И глуп тот, кто не решит отыскать обходной путь, узрев это столпотворение. И дважды глуп тот, кто сочтёт глупой вас! Людской поток застилает взор сверкающей пеленой, но ваш глаз-алмаз прорывается сквозь неё, и замечает крохотную и неприглядную дверцу с боковой стороны здания. Её, точно сказочный великан, охраняет глиняный франт с выглаженном костюме-тройке, цилиндре, и с тростью , идеально подогнанной под массивную руку, на вершине которой сверкает алмаз. Он запускает внутрь одних гостей, и закрывает путь другим. И среди первых и среди вторых есть личности, совершенно непохожие друг на друга. И щеголи в поражающих смелостью нарядах с манерами прирождённой богемы. И сутулые оборванцы с заплатками на пыльных пиджаках. И что же объединяет одних и разделяет других? Вы щёлкаете загадку, как орешек. Глиняный франт пропускает лишь работников Махогани-Холла, и безжалостно разворачивает прочих! Значит самое время стать звездой театральных подмостков, и пусть хоть кто-то осмелится усомниться в вашем таланте! Вы ловко спускаетесь с крыши, и в этот самый миг ветер доносит до вас тоненький голосок чумазого зазывалы. "ВСЕГО ЧЕРЕЗ ПЯТЬ ЧАСОВ! КОНСТЕБЛЬ ВНЕ ЗАКОНА! НЕЗАБЫВАЕМАЯ ПОСТАНОВКА ФАБИАНО ВИНИЧЕЛЛИ НЕ ОСТАВИТ РАВНОДУШНЫМ ДАЖЕ БЕЗДУШНОГО! УСПЕЙТЕ КУПИТЬ БИЛЕТЫ!" Отлично! Роль сама нашла вас! Вы улыбаетесь собственному плану, не в силах сдержать веселья. Люди, столпившиеся у малозаметной двери расступаются, стоит вам подойти. Ваша походка вальяжна. Ваш взгляд презрительно безразличен. Ваши манеры эстетски-пренебрежительны. Ни у кого не остаётся сомнений, что вы звезда. Ни у кого кроме глиняного франта. Он смотрит на вас немигающим взглядом, и закрывает дверь своей тушей, пытаетесь вы сделать хоть шаг. Неужели он знает всех в лицо? Ладно, вы не сдадитесь так просто... Вы заявляете, что прибыли из Неаполя, чтобы на постановку бездаря-Виничелли пришёл хоть кто-то, и у вас нет времени на выходки какой-то там обслуги. Толпа позади охает. Слышится детский плач. Кто-то падает в обморок. Немигающий взгляд глиняного франта безразличен. Он вглядывается в вас. Так долго, что позади раздаётся вой бессилия. И всё же пропускает внутрь, склонившись в почтительном поклоне. "ПРОХОДИТЕ И ЧУВСТВУЙТЕ СЕБЯ, КАК ДОМА" За кулисами кипит жизнь. Актёры с манией величия бросают на вас презрительные взгляды, кривят напудренные лица и закатывают глаза, спеша куда-то по узким коридорам. Обслуга, протирающая пол, безмолвно испепеляет суровым взором сжимая швабры в руках с таким усилием, что те едва не ломаются напополам. Оборванцы-беспризорники, помогающие украшать театр, так и норовят свистнуть что-нибудь из кармана, вопреки всем возможным представлениям о профессиональной солидарности. Крысы носятся туда-сюда, едва не сбивая вас с ног, и тащат в лампах куски хлеба, бусинки, бриллиантовые ожерелья. Краем глаза вы замечаете, как пара актёров в чёрных жилетах тащат кушетку из красного дерева, обитую цветастой тканью. Именно на такую улеглась Падший Парламентарий, прежде чем вкусить Мёд Узника с изящно украшенной серебряной ложечки. Вы даже замечаете пятнышко засохшего мёда на обивке. Нужно проследить за ними, пока актёры не затерялись в сети коридоров, подобной лабиринту. Вы подаётесь вперёд, быстро не аккуратно, так чтобы не спугнуть их, но в то же время не упустить. И в этот самый миг... "Ох, Бьянка!" кто-то стремительно выворачивает из-за угла, и вы утыкаетесь головой прямо ему в грудь, слыша чрезвычайно эмоциональной восклицание. "Бьянка, у нас репетиция!" Смуглокожий манерный пижон с завивающимися усами и причёской, напоминающей о последних веяниях европейской моды, что топорщится вопреки всем попытка её зализать смотрит на вас с нескрываемой досадой. "Бьянка, я чуть в обморок не упал!" Картинно стонет он, хватая вас за плечи, и начиная трясти, пока сам закатывает глаза, будто и правда готовится повалиться прямо посреди прохода. "Пошли скорей, Бьянка Ты же обещала, что в этом месяце будет без эксцессов. И я даже выделил тебе дополнительный бокал вина в качестве аперитива. Вот так ты подводишь дядюшку Фабиано!" Он хватает вас за руку и тащит куда-то. Явно не туда, где скрываются отчаянно спешащие артисты с кушеткой, свернув за угол. "Мистер Виничелли!" слышится тонкий писклявый голосок со спины пижона. Он встаёт вполоборота к незнакомке, не выпуская вашу ладонь из своей, и качает указательным пальцем. "Не сейчас, милочка. У нас репетиция. Всё после спектакля! Всё после спектакля!"

Падший Парламентарий "О-о-о, это загадка, достойная самого пристального внимания!" Доктор Стильзингер оживляется сверх всякой меры, стоит вам только коснуться области его профессиональной деятельности. Его сухие, бледные и потрескавшиеся губы расплывается в столь широкой улыбке, что она едва вписывается в рамки приличий. Его глаза, вы почти в этом уверены, сверкают, но ослепительный блеск остаётся незамеченным из-за толстых стёкол предательских очков. Доктор Стильзингер поправляет их кончиками пальцев, точно поймав отголоски ваших мыслей, витающие в горячем воздухе, пока обслуга торопливо снуёт туда-сюда, беспрекословно выполняя ваши указания. "Жаль, конечно, что подобное внимание Любовную лихорадку упорно избегает. Она весьма редка, всего пяток заболевших в год. Манифестирует аккурат в районе праздника. У одних больных симптомы достигают пика за неделю. У других - за пару-тройку дней. У третьих - кра-а-айне быстро. Они, буквально за пару часов, превращаются в слюнявых идиотов, грезящих об одном и том же. О любви, конечно, о чём же ещё!" Доктор Стильзингер смеётся, продолжая пылкую речь "Больные теряют всякий контакт с миром. Царапают на стенах признания. Мямлят третьесортную лирику себе под нос. Бросаются на каждого, кто попадётся под руку.... Неприятное зрелище, скажу я вам! Но безумие лишь один из симптомов. Ещё есть жар, бледность кожных покровов, тахикардия. Они-то и делают своё дело. Однажды, сердце больного попросту не выдерживает, и он умирает. С концами. Впрочем!" Доктор Стильзингер поднимает указательный палец, выдерживая паузу, достойную представлений Махогани-Холла, и заговорщически улыбаясь. "Есть у нас в Королевском Вифлееме реликт трёхлетней давности. До сих пор на тот свет не отправился. Но толку от него уже мало." Вам подают вино. Оно чёрное, точно непроглядная пучина. Небо, лишённое звёзд. Потёмки чьей-то души. Вы вглядываетесь в чернильную поверхность и ловите там отражение. Но не своё. "А в чём же причина, спросите вы?" доктор Стильзингер вещает с таким пылом, будто оказался у трибуны. Кажется, его пора утихомирить. Но вы не решаетесь. Или просто даёте почувствовать себя на вершине, чтобы непрестанное падение было ещё больней? Кто знает? "А этого не знает никто. Сообщаю вам со всем возможным прискорбием. Есть основание полагать, что Любовная лихорадка - местная, скажем так, аномалия. Ещё не изученная. Конечно, ежегодную манифестацию заболевания в один и тот же срок можно объяснить по-всякому. К примеру, что это испытание некоего незнакомого нам вещества на группе подопытных. Может их похищают, да накачивают им по самое не балуйся. А потом шантажируют. Чем-нибудь. Да так, что те потом и словом обмолвиться бояться ."Доктор Стильзингер смеётся, хлопая себя по плечу" "Но это я так. Шутки ради. Можно заниматься спекуляциями сколько угодно, ведь никаких знаний у нас нет. Ни о природе болезни. Ни о возможном лекарстве, если такое существует вовсе. Загадка, одним словом." Закончив свою речь, доктор Стильзингер испускает протяжный вздох удовлетворения. Потом неожиданно замирает. Оглядывается по сторонам. "Ох, простите, мисс ___. Я, наверное, совсем вас заболтал!" И судорожно хватается за безразмерный саквояж, продолжая его собирать. Обслуга сообщает, что ванная готова. Горячий пар витает в воздухе даже здесь. А чёрное вино и дальше поблескивает в бокале. Вы так и не решились его отпить. Пока. Доктор Стильзингер раскланивается, и, подхватив саквояж, готовится покинуть ваши апартаменты. Обслуга смотрит на него немигающем, но безусловно покорным, взором. Внутри же вас продолжает цвести любовь, пробиваясь сквозь многолетнюю снежную шапку траурной скорби.

Падший Парламентарий "Ох, я понимаю, как это грубо. Простите, мисс __. Считайте меня законченным грубияном. Корите и называйте подлецом на светских вечерах и заседаниях палаты лордов. Но мой врачебный долг выше всяких представлений о дозволенном!" Голос доктора Стильзингера дрожит, становясь похожим на блеянье, что доносится с Бараньего острова. Он выглядит нелепо взволнованным. Возможно даже щурит глаза, сгорая от досады и нетерпения. Но вам остаётся лишь догадываться. Толстые стёкла потеют слишком сильно, чтобы заявлять о чём-то с уверенностью религиозного фанатика. Обслуга охает, и излишне шумно перешёптывается. Слова доктора кажутся им чем-то героическим. Возможно даже романтическим. Словно рыцарские клятвы из куртуазных романов далёкой Франции. А вам? Вам тоже. Как бы премерзко это ни звучало. Доктор Стильзингер непочтительно наклоняется к вам. Но не пересекая черту, когда вы были бы вынуждены расцарапать его лицо и обратиться в Министерство Общественной Морали с заявлением о непристойном поведении. Он слишком хорошо чувствует границы. Слишком. "Любовная лихорадка" Шепчет он столь же предательски громко, сколь и дьявольская обслуга. И вновь она охает, одаривая вас взглядами слезящихся глаз с мигом осунувшихся лиц. И шепчется о каком-то наследстве. "Есть кро-о-о-о-хотная вероятность, что это Любовная лихорадка" продолжает доктор Стильзингер. "Страшная напасть последних лет. Но слишком редкая для пристального внимания общественности. Манифестирует ровно в этот сезон. Сводит с ума за крадчайший период. А потом разрывает сердце!" Обслуга не охает. Она кричит. Кто-то падает в обморок. Доктор Стильзингер прокашливается в кулак, и начинает собираться безразмерный саквояж, вполголоса добавляя напоследок. "Но я не думаю, что вам стоит волноваться. Если вашу голову не посещали нежданные любовные мысли - значит это просто совпадение." Просто совпадение.

Падший Парламентарий Латунное посольство выделяет вам гостевую комнату впечатляющей роскоши. Личную дьявольскую обслугу с безупречными манерами. Внушительный запас дорогого вина, сигар и абстракций. Вскоре - вы не успеваете ни стремительно обезуметь ни нанести себе увечья, несовместимые с тщетной жизнью ни даже навлечь на себя гнев всей Адской рати - пребывает доктор Стильзингер. С неизменной козлиной бородкой, чью расползающуюся, будто плесень, седину он отчаянно стремится скрыть. В непременных очках, сквозь запотевшие толстые стёкла которых вам никогда не удавалось разглядеть цвет его глаз. С непрестанным кожаным саквояжем столь большого размера, что в нём, вне всяких сомнений, можно уместить тройной запас контрабанды Красного Мёда. Впрочем, вы свято уверены в поистине излишней благоразумности доктора. Но даже вопреки столь пренеприятнейшему качеству, принимаете его у себя с неизменно холодной почтительностью. В конце концов, он лучший. Обслуга прячется по углам, когда доктор приступает к скрупулёзнейшему осмотру. Он находит у вас сердцебиение, совсем чуть-чуть ускоренное относительно конвенциальной нормы этого месяца. Небольшое расстройство рефлексов, в сравнении со стандартами, распространёнными среди декадентов, удерживающих место в Парламенте с хваткой летучей мыши небывалого размера. Непримечательное изменение кожного покрова в сторону мраморного, с небольшими вкраплениями бежевого и едва уловимым оттенком слоновой кости. А ведь вы бы никогда не обратили внимание на такие мелочи! И что бы вы делали без доктора Стильзингера? Обслуга стремительно вытирает кровь с отполированной поверхности стола, надраенного до блеска пола и сверкающих латунных стен, когда доктор Стильзингер забинтовывает вашу руку после обработки таинственным веществом собственного производства. Вот уже свыше десяти лет он упорно отказывается пользоваться какими бы-то ни было разработками мисс Гебрандт. Поговаривают с этим как-то связана пылкая и безответная любовь, но вам трудно понять, как именно. Обслуга сосредоточенно прислушивается, опасаясь подходить слишком близко, и предпочитая тёмные углы и дверные проёмы прямой близости к вам, когда доктор Стильзингер произносит вполголоса: "Мисс, __, я, конечно, не хочу вас смущать. Вы не подумайте. И всё же, для опровержения одного, с позволения сказать, диагноза, грозящего крайне неприглядными для общественности последствиями. Хотя, что это я, не думаю, что вас волнуют такие мелочи. И всё же осмелюсь задать вопрос, не в силах заглянуть в ваши, скажем, так внутренние материи. Так вот, мисс ___, обходясь без лишних слов: вы чувствовали что-то странное? У себя в голове. Или в сердце. Или в животе. Или... Ох, простите, я думаю, говорить о душе будет слишком оскорбительным, поэтому сделаем вид, что я ничего и не говорил. В общем, в последнее время?"

Обаятельная Мошенница Махогани-Холл, ослепительно яркий бриллиант, переливающийся мириадами разноцветных огней, отчаянно стремится покорить вас, приковав внимание к своей персоне. Но вы непоколебимы. Намётанный глаз, с внимательностью достойной чёрной кошки, следит за происходящим у двустворчатых дверей с высоких крыш Флита. Одна за другой, повозки пустеют. Один за другим, издыхающие от усталости актёры-носильщики, вваливаются внутрь театра без сил, и больше не возвращаются. Один за другим, извозчики берутся за вожжи, и готовятся тронуться с места. Всё громче звучит музыка. Всё больше гостей стекаются ко входу, желая своими глазами увидеть знаменательное представления. Всё очевидней чувство беспредельного праздника, что охватывает город в едином порыве. И почему вы мёрзнете тут, а не наслаждаетесь весельем вместе с целым Лондоном? Ответьте себе сами. Только честно.

Акт II Храбрый Странник Вы были мертвы, это очевидно, как наличие тяжёлого Свода над головой заместо слепящего солнечного диска. Вы видели лодку, видели несчастных, запертых с вами посреди безбрежной реки, видели лодочника и шахматную доску. Он сказал вам что-то, растянув костлявое лицо в ехидной лыбе и похлопав по плечу, когда вы сделали последний ход. Вы ходили ферзем, и у него было побитое лицо, помятый костюм, и привкус крови на языке. Ваше тело тащили куда-то пока шла игра, схватив за шиворот, обдавая щёки горячими пощёчинами, шерстя и без того пустые карманы. Вы кричали им, отсюда, но ответом были лишь горькие смешки доходяг и выжидающий взгляд пустых глазниц лодочника. Он ходил после вас. Всего один ход, но кто-то вытащил его из вашей головы, точно детские воспоминания. Вы ведь выиграли, верно? Правда ведь? Вы разлепляете тяжёлые веки, склеенные спёкшейся кровью. Смотреть больно, свет обжигает глазное яблоко, точно бычье тавро, вдавленное прямо в зрачок. Но вы смотрите. Смотрите, болезненно сощурив глаза, и пытаясь собрать разбитые вдребезги мысли во что-то цельное, пусть и не до конца правильное. Всё плывёт, точно проклятая лодка. Обшарпанная комната с парой газовых рожков, ободранный стол, и дверь, сквозь которую слышится приглушённая ругань, словно она доносится со дна Подземноморья. Вы сидите на занозистом стуле, связанный грубым канатом по рукам и ногам. Вас избили. Хорошенько. Так, что отправили бы на тот свет с концами, случилось это на Поверхности. Ну что ж, Поверхности вам больше не видать. Теперь уж точно. Со скрипом, дверь отворяется настежь, но захлопывается так скоро, что вы не успеваете разглядеть и отблеск места, где заточены. На пороге высится Бессердечный Специальный Констебль в чёрном мундире, вытянувшаяся по струнке, и глядящая с невысказанным укором на бумаги, остервенело сжатые в руках. Она подходит к столу, чеканя шаг, и не обращая на вас ни малейшего внимания. Чем больше она вглядывается в торопливо выведенные чернильные буквы, тем большая укоризна отпечатывается на её осунувшемся лице, пересечённом длинным шрамом. Наконец, она открывает рот, и голос Бессердечного Специального Констебля голос звучит сталью, лишённый малейшего сочувствия или душевного тепла. "Один труп. Четверо сведённых с ума. Огненная вязь. Разврат. Нарушение общественного порядка. Сопротивление аресту." Она поднимает взгляд, и смотрит прямо на вас. Её взор сквозит отсутствием жалости, очевидным, как тяжёлый Свод над головой заместо слепящего солнечного диска. Но вы чувствуете что-то ещё. В ней. Или в себе. Так трудно понять. Проклятье. "Не похоже на такого чистюлю, как вы." Взгляд Бессердечного Специального Констебля вонзается в вас, точно осколок стекла в лоб Вечной Артистки. От последних слов, так и сквозит презрением. Но это ведь флирт, верно? Флирт?! Да что с вами не так?! Что-то явно не так. Определённо не так. "Выкладывайте, как всё было на самом деле. Ваша судьба напрямую зависит от вашей же честности. Если всё это повесят на вашу голову, поверьте, вы позавидуете мертвецам." Она трясёт кипой бумаг у вашего лица, и одинокий лист вырывается из стопки, медленно пикирую на обшарпанный стол. Чернила немедленно смазываются, но вы успеваете прочитать заголовок. "Свидетельские показания"