Rеi

Раз. Солнечной грозою, духотой прелого ветра, биением дождя по церковному колоколу, раскалённой землёй под босыми ногами и запахом сладкого плода - тяжелый шлейф с плеча демона, что явилась обликом Самаила в круг смертных. Два. Алука обменялась приветствием с Ангеликой, Салахом, и в каждом точёном движении венценосной свой особый ритуал. Исключенная из дуальности верхнего сечения пирамиды, в её собственных руках была власть совсем иного рода, и прочувствуйте, перламутровой кровью отлитые, что за мнимой ранимостью, чуткостью и безнадёжной жаждой, кроется нечто более крепкое, чем связывает умы тонкой сетью и пересыпается песками эс-Сина. Силён тот, кто обнажён для удара. И что она вообще здесь забыла? Лишь на ладони печать бледных губ застыла. Веди, Николя. Три. В святом семействе раздор. Обида, злость, недопонимание и лёгкая дрожь ресниц в попытке с соловьями сплести вечернюю мелодию. Мужчина в своей привычной манере слеп и обижает тонкую чувственную натуру. Мужчина в своём обыкновении... подсунут ли сегодня Бетрис записку со словами "он не стоит обид и даже слезы по чистой любви"? Без пяти минут полнолуние. Добрый вечер, мой брат. Шери улыбается. Четыре. хоть люди здесь по преимуществу мертвы, однако не чужды великих и вполне человеческих чувств Алука приподняла бровь, когда ей просто-таки нанесли личное оскорбление и потеряла дар речи. Путанные, лишенные зрелого плетения речи, и тут... словно кинжал под солнечное сплетение. В её присутствии допустить, что подобное... удивляет? Вероломные артефакторы из далёкой Севильи, малодушные чтецы стен Города! Четыре. - Два дня назад Город решил, что ему понадобится защита от умелых рук, - тонко заметила, выцепив тонкими пальцами табакерку и дамский мундштук, вполне возможно, даже хозяйский. - Когда дети Пустоты проявили себя в полную силу на той площади. Ей нужен огонь... сегодня ночью ей потребуется, Салах мой дорогой, много огня.

Шестая южная улица, первый дом Дева меж тем любопытна, легка и безмятежна, словно бы не хлыст держит в минуты непокоя, а кружевной зонтик. Однако, в таком насыщенном, жарком воздухе столько мужского духа, что она невольно опасается зачать нового полукровку... и белое платье испачкать в пыли и копоти, сейчас дивным образом всё ещё сохраняющее свою ангельскую, непостижимую красоту.... Мисс Корртано, мурлычет себе, чуть вытянув шею. Такая... невероятная, что в мужских глазах зажигается огонёк из ладони Везувия. О, как же она была права, проведя их пути к этому дому первым. Чужая страсть что мёд на языке. - И что же за разведчик?.. И почему забраковал работу такого видного мастера?.. - не давит на больное, но даже возмущена, ибо кто посмел так поступить с.. как же его, как же его.. неважно. Спросить бы у Николя, может ли картина перенимать поведения своего мастера?.. Его желания и влечения?.. Однако пальцы покалывают острием влечения, и мысли демоницы едва-едва сохраняют зримость, а тонкое движение хвоста взбудораженного демона начинает вить свой гипнотический танец...

Шестая южная улица, первый дом Первый дом на шестой южной улице представлял собой идеал практичности. Первый этаж был отдан целиком и полностью под мастерскую, второй этаж служил жильем. Вероятный владелец дома был внутри, старательно обрабатывая молотом зажатую в тиски деталь на наковальне и демонстрируя красивый рельеф мышц, залитых сейчас трудовым потом. Сеньор Буджардини с уважение и скромной завистью обводил внимательным, полным любопытства и восхищения взглядом облик мастерской. Он даже на какое-то время вновь отвлекся от своей спутницы, предоставив ей возможность оценить рельефность и фактурность представшего перед ними автора вечерней Сафо и заговорить с ним первой: опыт показывал, что Шеор многих тут знала. А Николя пока вежливо отдавал должное кузнечным инструментам и добротно обустроенному быту мастера. - Вижу, люди в этом городе довольно часто находят себя в призвании, - заметил он спутнице вполголоса, пока хозяин еще завершал свою работу. - Извини?... Белые ресницы над голубыми глазами, обрамляя эту груду мышц чем-то печально-трогательным... трогательным... И как только прошёл мимо её цепкого взгляда, где же же он прятался? Чертовки-галлеристки прятали! - Да, у нас настоящий Рай... И Рай, и Ад.... Но сияющий взгляд не тому белогривому мужчине в расцвете сил, на что обречён каждый жемчужной крови сын, но скромному, застывшему среди грубой силы художнику. Шери мягко касается плеч, остановившись за спиной Николя и подтолкнула ближе. Губы едва-едва коснулись кудрей, шёпот едва-едва коснулся разума. Тихо. Скромно. - Смогу ли я поддержать разговор о полезном деле, как ты? - она вложила все свои сомнения в обнадёживающее сжатие плеч, до поры до времени оставаясь в тени. Есть же.. слабости у бедной девушки. Есть у неё и Рыцарь в защиту.

Галерея Четверо. Многовато для одного заговора, не находите? Абигейль Кортано, Марта Лагенсдорф и Джонатан Хилл. Кажется, "Сафо дневная" тут единственная, кто ведет себя, хм, пристойно. Как думаешь, Шеор? К кому бы из них пойти первым? А вы, Магда, не подскажете, что они за люди? – К мсье со склона*, – не задумываясь, ответила его спутница, царственно взирая с высоты... своего положения, однако, чрезвычайно довольная, что её мнением интересуются. – Не думаю, что это он, но самое интересное нужно оставлять на десерт... Кортано, Кортано... Интуиция, лишенная любого веского доказательства, навязчиво игралась с этим именем. Или оно настолько Шери понравилось?... что скажет Николя, когда этой мыслью поделится с ним, но в близости большей, чем публичное расстояние? Скажет, что возлагает свои надежды на эту женщину. * Хилл - подъем, склон

Галерея Ощущение, что картины вешала разная рука. Или вечерняя Сафо больше заботится о том, какое впечатление произведет на мир, чем Сафо утренняя. Она у вас не только соня, но еще и рассеяна... О том ли они думали, об одном ли, но тонкий кивок на опыт художника. Конечно, Сафо Вечерняя наряжается в цветы Люцифера, что увидел как Ева радуется цветам и заключил их в кристалл, в щепотку откровенной лжи и тонкое полотно недосказанности, складками скрывающее её... ... об этом одна женщина напрямик другой не скажет. Шери сохранит тайну преклонения женской красоте. Вечерняя Сафо выходит в свет, даже если одиночество терзает зверем. А Утренняя опекает своё тело и дух, в утреннем водопаде и ароматах жасмина омывает его. Ей не нужно притворяться утром, она сыта или рассеяна, утро это всегда - исход... - Кто знает, может, им самим невыносимо смотреть друг на друга? Шеор улыбается Николя. Он - дирижёр в этом оркестре.

Галерея Ты пришёл ко мне по ту сторону жизни – и так малодушно неверен в том, что за опущенными веками преграда для той, что принесёт с границы Лимба белые лилии и багровые каллы – для него. Стекутся линии мрамора, ленты небесного света, лучи, сплетённые из пламени, и будет он с ней не только чувством – но верой. Закрыв глаза – не оказаться одному. С пустой рамой и раной в груди, затянутой нитями артефактной защиты сейфов. Она ревнует, во имя Света! Нет, не к галеристкам... но к каждому мазку, каждому смазанному рукой скульптора изгибу, манящему внимание Николя, что тот невольно тянется поближе. С золотой парчи вспархивают огоньки что звёзды, а преисполненная.. назовём это искусством, Алука уже готова отсечь Галатее голову. В ней чувствуя угрозу. Да лопнут окна с дребезгом, обрушатся замки и камни, если так случится! Говорят, шедевр пробуждает чувства, гнев, презрение, ненависть или сраженного, павшего на колени пред созданием в любви и почитании, и гибнет в равнодушии льда. Гибнет... преисполненным сожаления повядшим цветком, облачившись в траур тления и осени... Шери склонила голову. Есть те, кто жаждет дать гибели венец, и против имени своего искрящего зимой и холодом, он... губы её тихо шептали английское наречье, почти как мантру: "From what I've tasted of desire I hold with those who favor fire". Когда Пустота щелкнула своим хлыстом почти у кончика носа, вытравливая, выедая саму материю жизни, все её тепло... Шеор, — наконец обратился он к женщине, которая вдохновляла его творчество, и может быть видела многое отчетливее, — что ты видишь? В слове Николя не было пустоты, лишь мягкое касание шерстяной ткани, когда замерзаешь на бдении ветров, пускай и имя – не имя, род из глубин времён. Перо, не пожелав окраситься белым во сне и наяву, навязчивая Песнь, что вечная мигрень, вложенные ножны с чёрным жемчугом. Два удара сердца, и женщина, что изматывала во имя творчества, была, возможно, отрадой души на её выбранном пути к погибели пробудилась от грёз, от мыслей, там, где было двое, не одна. И вместо шага навстречу, перейти не один золотой мост – тяжелый взмах крыла, лишь с тонкой досадой, что скульптура не опрокинута неловким движением и не разбилась. С северных небес падают огоньки и пророчицы не предсказывают их смысл... Что-то настолько же недоступное демону, как ангельское милосердие. – Я, возможно, не совсем понимаю в плетении, как глубоко оно должно пропитывать холст за обманкой рамы, – реверанс тем, в чьих глазах не только видна внешняя красота, но и её хрупкая суть, и любовным касанием шелковые пальцы скользят по холсту поверх его биения, его дыхания, опасно близко к сокрытой за рукой груди Сапфо утренней, тяжелой и мускусной... – Но разве это от него такая устойчивая аура у неодушевлённого? Подруга Клариссы, что любит загадки, спутница канатоходца Николя, тонко улыбнулась хозяйкам, словно бы комиссар лихой обнаружил странную зацепку против самих пострадавших, но за благожелательностью его скрывалась жажда не покарать – раскрыть шкатулку с секретом, даже если там будут всё тайны Пандоры. Она только что назвала плод страданий неизвестного ей художника лишённым души! Аrrêtez! Делало ли это демона более одухотворённым?.. – Всё, чего любовно касался наш шутник, впитало его яркое солнце, – уточняет для лёгких нравом, глубоких в своём красноречии глазам художника из Севильи.

Галерея — Однако… — он предложил своей даме согнутую в локте руку, чтобы она могла свободно опереться, если пожелает выступить с ним в живой инсталляции галереи. Как день и ночь. Двуликий Янус, расщеплённый на полюса, как две раковины устрицы... только вот что будет жемчужиной, песчинкой из морского дна, переменчивого будущего, долгими трудами перекованная в шедевр его мысли. Ведь он уже объял своим перламутром, так тонко и незаметно, что белая рука пропитывает собой складки его одежд. И порванная... и связанная нить. Вечерними взглядами поверх страниц, плетением рук, не познавшим дрожи сомнений, взгляду лебедя, постигшего недоступные ей небеса... – Смерть ведёт кисть по другому? – тонкий взгляд, ведь однажды, может случится, он наткнётся на картины человека своего прошлого. Живого прошлого. Но вот уже близость чужой души в общем мастерстве отбирает у неё художника, и тот упорхнул от своей музы к Сапфо, которая познала его утренние страдания. А Шери... драгоценная Шери переглядывается с Магдой за их спинами, сохранив при полном благочестии перчинку намёков, полутона тонкой игры. В первую очередь, в мужчину и женщину. В ведущего и ведомого. В кокетливую картину. Ровно до мгновения, пока не приходит время обратить время на себя. На краски, составившие образ будущей картины. Так много прохладного белого. Лучшее, что можно увидеть в расколотого на инь и ян, более чем человека, менее чем человека. Больше, чем просто женщины... но... ... ей показалось, что тема неуместна? Быть может, загадка волнует художника... больше? Нет-нет, показалось, и сеньорита знает, к каким хрустальным замкам будет проложен путь творца... если бы не эти смерти, эти шутки, то это бы случилось на два вдоха раньше. – Тебе приснюсь такой, – обещает, и грохот воды и плеск её почти касается лица истомлённого капризами художника. – Может быть. Приснится... облачённая в его чистоту, как одежды святой. Так, как запрещал инквизитор. Как они оба нарушали его смешной запрет. Но миг упущен, и Алука следует собственному наитию к скульптурам, чувствуя в них то, чего мёртвому камню не стоило бы таить. И лишь тонкой стрелой Амура под водопадом ангельской росы выглядывает натура кончиком хвоста.

Галерея Искусств – Левое крыло, – коснулось из-за плеча Николя тёплым дыханием его музы, – обставлена согласно их собственным представлениям о прекрасном... Туда не каждого допустят посмотреть. За мягкой улыбкой скрывается глубокое познание души двух очаровательных галеристок, упорхнувших пред ними подобно лесным нимфам меж травы. Сафо днём. Касаться её было уже удовольствием, а привлекать новое внимание... о да, игрой. Игрой над чувствами. – Похожа?... – Алука обернулась почти как на картине, хотя для полной схожести на ней, закубованной в футляр, не хватало искренней наготы.

- Здравствуйте! Меня зовут Магда Густафссон, а это моя подруга, Ани Миккенсон, - приятным грудным голосом произнесла первая женщина. - Мы вместе владеем этой галереей, - пояснила вторая женщина, голосом на пару октав выше. Смотрела она Николя с некоторым беспокойством. — Сеньориты, меня прислала сеньора Кларисса для консультации. Впустите демона в монастырь... впустите суккуба в галерею под сенью божественного огня, и она устроит среди его теней бал-маскарад, фривольное кабаре... о да, кажется, именно так, неопределенное время и десятки тайных встреч в ограниченном кругу назад, Шери познакомилась с выточенными северными ветрами галеристками. Природа требовала извилистых линий, дьявольской откровенности и человеческого Встряхнуть городок от навязчивой комы, вдохнуть жизнь к сокрытому под шёлком юбок, тяжелым бархатом штор... Нет, нет. Не банальные тела. Тайны... Кажется, она увлеклась, считывая на кончиках пальцев воспоминания этих стен и звон бокалов. Николя пришлось подождать, пока леди выберет наряд... ... возможно, тем самым сохранив покой пышнотелой кухарки, озабоченной, что новый гость ничего не ест? *** Hide От девчонки, что лазила по руинам в броне из перьев сегодня не было и следа – осталась лишь корона да возмутительно обнаженная линия спины в прорезы крыльев... Что особенно выделилось, пока девушкам стоило обменяться поцелуями и лёгким теплом своих тел. – Мой спутник, – отозвалась горным ручьём, хрустальными бликами на солнце благословенная словом артефактора Шери, представляя его для своих подруг по эстетике, и представляя с гордостью. – Николя Буджардини, мастер над плетением.

Придуманная сказка о постоянстве — всё равно что песочные замки, которые мы некогда строили на берегу. Стоят до первого прилива. R Шери, поможешь мне одеться, ладно? – Мама, значит... Вкрадчивые, приглушённые шаги не только к телу, но к разуму, когда всё внимание принадлежит только ей – и уже не обойдётся одной только россыпью касаний по плечам. Шеор лукава от своей улыбки до кончика хвоста, и в единении оболочка нравственности спадает, явив чистую, текущую словно обжигающая магма суть. Не будет жалостливых вздыханий, не услышит нарочито-слезливых заверений, что всё будет хорошо, а раны исцелятся, а сейчас осторожненько, дорогая, шажочек, не оступись, вот моя рука! О нет, иная гувернантка так не будет облачать в броню корсета, как пройдутся руки по изгибам тела, вынуждая признать – живая и жить будешь. Не было бинтов, магия властвующих над кровью залечила тяжелые раны, но остались странные белесые ниточки, отмечая удар когтистой лапы наискось через спину, словно память о случившемся упрямо отказывалась уступать целительной силе заклинаний. Не было и ложной стыдливости, лишь обещающая многое улыбка в ответ - куда я от тебя денусь, жива и жить буду. И отнюдь не монашеской жизнью. - Не их. Да и ничья, - буднично сообщили крылатой и хвостатой, что нет и не было даже в мечтах дома, где галдят семеро детей по лавкам и пахнет луковым супом. Или чем там должно вонять в среднестатистической семье горожанина и примерного семьянина. А сейчас и быть не могло, на мертвой земле посевы не взойдут. - Как они тебе? Все вместе и по отдельности? – Собраны впервые, с туманной даже для себя целью, – чего только стоили осторожные взгляды друг на друга в подвале на рассвете, взгляды украдкой, смущение и оценки... Магия не всесильна, и сверху на заполненную золотом трещину тела ляжет белая ткань, но не по восточной вере, принося смерть, но по западной, отмечая жизнь. Но не сейчас, когда пора бы вспомнить, чем занимаются ограниченные в досуге монашки после отбоя, о чём думают мореплаватели после бесконечно долгого, в несколько дней, плавания... Тонкое касание пальцев по шее. Горячее сотни брошенных слов. Но касание губ – легкое, сухое, почти невинное. Только взгляд, заглядывающий глубоко и с чувством, лишен дымки страха, страха познания себя и той, что вместо матери двум стала таковой трём тысячам душ. – Беатрис как недостающий нашему миру последний элемент, представитель чистой святой магии... Сдержана... скована... но так пагубно-романтична в душе... Её вера и осторожность – её броня. Рассудительность – меч. Её наивность в любви, трепетность сердца – брешь для короткого клинка. Того, что уже вошёл под рёбра и щекочет сердце. – Николя, по свойственному ему ремеслу умеет видеть дальше и глубже. Поэтому он часто молчит. А ещё так, что его душевную чистоту и лёгкость разума даже ей, демону, хочется беречь. Шери опускает голову и показывает на скованную его руками корону, всего за несколько часов работы альков от магии крови. Думаешь, будет хорошей идеей позволить им с Агатой пошептаться о тонкостях ремесла? – Если бы у тебя не было меня, не сомневаюсь – Карла стала бы подругой сердца, и за её неприступное внимание дрались бы на арене. И у самой глаза вспыхивают от сочетания лихой шляпы, белой рубашки и револьвера. О, ей бы Шери позволила даже выстрелить в себя, тем более что пуля – не святая магия, но порох, смешанный с серой. – ... и похоже её компании наслаждается отмеченный янтарём особых французских сосен и люпинами, Рафаль. Француз – скажет очень многое. Из тех, кто не жалуется на британский отдел Инквизиции, но умеет и в трудностях даже не держать лицо – принимать себя в полне, не поддаваться меланхолии и упадку сил. Светлый нрав, горячее сердце и коварный разум – опасная для леди смесь! – Если бы меня спросили, знаю ли я Человека, я бы назвала имя Освальда, джентльмена с круглыми очками, авансом доверия и дьявольскими процентами за него! Но за его паутиной прячется едва ли не единственный, кто сопереживает их происшествию, а не ведомый долгом, инквизицией, случаю... а ещё у нас потрясающе совпадают вкусы! – Остаются "не твои". Те, кому позволено стать полезным приобретением Церкви, – Шеор приподнимается и отходит, налить в бокалы вина. Восполнить кровь, восполнить в ней жгучее солнце. – Морин и Мортимер... Она ведь была очарована ими как смертная. Но узнав правду, не могла не злиться за их общий изъян. Не могла не злиться за острую жалость, непозволительную роскошь, о которой никому за пределами покое не следует знать. Как жалость к тем, кому обрезали крылья и купировали хвост. Церковь и не таким развлекалась. Губит не себя, напиток, жадно, что кровавая река течёт с уголка губ, словно кровь для демонического причастия. – Если долго держать детей взаперти и бить их происхождением, ничего хорошего не получится. Улыбка, беззащитная и откровенная, Шери не может видеть ее со спины, но может распознать в легком изгибе плеч и наклоне головы. Проявление слабости? Быть может, но Кларисса и так знала о своих уязвимостях, оставляя на откуп сомнению, истинные они или же те, которые можно показать. Она слушает внимательно, но не спешит соглашаться или опровергать, обращая больше внимания на то, как Шери говорит и что делает. Что, впрочем, не значит, что драгоценности смыслов ускользнут от нее или неважны. Пролитая по нежности алая влага заботливо собрана, но не ладонью или салфеткой, даря им обоим мгновения нового знакомства друг с другом, а в карих глазах ни тени ревности в ответ на вид нового подношения, лишь тень нового, безусловно коварного замысла. - Собраны впервые, но идеальны для цели сбора, иначе не прошли бы так далеко, не испытав горечи потерь. И раз уж они здесь, похоже, Он решил кинуть в пруд камень. Или еще раз перевернуть игровую доску. В любом случае, появление здесь живых означало одно - прежняя, во многом рутинная и привычная жизнь закончилась и чем раньше они это поймут и перестанут за нее цепляться в бесплодных попытках вернуть все, как было, вместо того, чтобы адаптироваться к новым условиям, тем лучше. - Что ж, не будем заставлять наших гостей ждать...дольше, - новая улыбка и приглашающий жест. Партия "Армагеддон", где у белых преимущество во времени, но поражение в них фатально. И чёрный ворон несёт на своих крыльях грозовые северные тучи. – Скука закончилась, – сладко потягивается, напрашивается на лесть её взгляда... выходят в свет. Ещё только одно мгновение, украденное у гостей. – Может, поставим Мирру в известность? Её дьявольские глаза при этом смеются. Время занимать свои позиции на клетках. Черными, облачёнными в сутану, демонами под маской благочестия, и названной злодейкой за новое мироустройство. За свою решительность выиграть новую партию. - Чуть позже, - Кларисса не спешит вставлять на игровое поле новые фигуры, не разобравшись до конца с уже имеющимися. Хотя и подозревала, что без упомянутой...дамы дело тоже не обойдется. - Или ты по ней так соскучилась? В глазах Клариссы тоже смех. – Я обещала показать Мортимеру её царствие, – или не обещала, но что-то такое было?.. Маленький штришок к портрету Дориана Грея, который перетягивал на себя пороки за блистательной улыбкой. Выведенный её рукой и кровью Христа. - Это слишком жестоко, - усмехнулась Кларисса, не став уточнять, по отношению к кому именно. Инквизитор был лакомой добычей для всякого в Анклаве, за доступ к его телу многие наверняка передрались бы до крови, спеша выпить до самого донышка такое необычное и редкое вино, но и ему самому было чем встретить алкающих инквизиторского тела. А уж имея за плечом экзорциста...зрелище было бы достойным увековечивания на пленке кинематографа, полотне художника и лучшем мраморе, какой здесь только сыщется. – Я знала, что ты оценишь, – восхитилась тем, как тонко чувствует Кларисса, ловит на полутонах намёки озорного коварства... Не слишком, но тонко и изысканно, будет такой себе приятный сюрприз. Шери расстёгивает верхнюю пуговицу, что сдерживает взгляды от ложбинки груди. Подчеркнуть женственность, и, отступив на шаг, полушутливо-полусерьёзно склонить голову, словно в ритуале суверена и вассала. А на деле – оценить в полноте и частности, одним, украдкой брошенным взглядом, соблазнить.. и отпустить к гостям. – Твой ход, драгоценная. Немного румянца и в самом деле не помешает бледным щекам, равно как и образу женственности. Благодарная улыбка и ласкающее прикосновение к рожкам, в том хитром месте, где твердость сочетает в себе еще и чувствительность. - Благодарю тебя за помощь, бесценная. Hide Dmitry Shepard & Rei

Шутка закончилась совсем не так как ей хотелось. Ангельский хор, назойливая песнь и без того не приносящая удовольствия исчадию в его пребывании в Санктуме, трубил теперь как пред вратами истинного рая. Глас инквизитора разливался по каменным плитам, клубился под потолком грозовыми тучами, изливая власть, данную Господом, громом и молниями. Она почти чувствовала, как пробивают перья и нежную кожу гвозди с креста Христового. Как можно с ней... так? За что? Сжалась, по всему телу прошла судорога, исказив лицо, изломав линии, созданные для воспевания в легендах и серенадах. Так Инквизиция топтала своим грубым сапогом всё прекрасное, что выходило за пределы её ограниченного понимания красоты, уничтожала названное "ересью"... Ибо задумка Господа во всей его несправедливости. О нет, не будет даже проверять слова живого, ибо ценности выше жизни для неё нет. Не посмела и посмотреть в сторону названного поэта, и не смогла спалить нахала, вероятно рождённый в огне от огня не страдал. – Прекрасно! Аплодисменты кузнецу судеб, а с неё довольно! Пусть весь их мир сгорит и тонет в кислоте! Ловко покинула облюбованный насест, даже сейчас явив филигранное владение телом, наделенным тяжелыми для перемещения на земле крыльями. И уже на полпути, застали слова Старшей: Я вижу, что у вас и впрямь наладились взаимоотношения, поэтому, Шери, если ты действительно пожелаешь сопроводить мистера Буджардини по нашим достопримечательностям, я возражать не буду. Застыла на мгновение. Бросила тяжелый взгляд через плечо, в тёмные, куда темнее её собственных глаза, и продолжила движение. Самый короткий путь отсюда – через балкон. Давно облюбованный.

Я тебе запрещаю. Инквизитор снова что-то разрешает, что-то запрещает... бедному проводнику, благодаря которой они обошли все ловушки и сохранили драгоценное время для своего друга, для оскверненного ангела. – Пробуй, – подпирает кулачком щеку, любуясь растлением нрава в изгибе губ. – По всем правилам... Доказать свои умения на демоне.. может, стоит начать с полудемона, убедиться, что не надорвётся? Позволить цветку зла прорасти глубже, и Гордыня сменится Гневом? Но, по правде говора, в нежной улыбке нет и толики веры в его способности. В них отражается та самая ночь и то самое безсилие, за безобидностью почти дружеского подначивания. И чёрные крылья, явив свою атранцитовую красоту словно ракушку для чёрной жемчужины раскрыты для удара. А то вдруг промахнётся?

Появление Ангелики, как всегда, произвело неизгладимое впечатление – сам ангел, говорили, снизошёл до смертных. Ангел этот обладал свойственным всем возвышенным над смертными высокомерием, не менее восхитительным чем линия от лодыжки и под колено, высеченной мастером на камне. Алука скосила взгляд и не стала прерывать будущий доклад троекратными поцелуями или радостными приветствиями. Она испытывала смешанные чувства, зная слишком много и слишком мало. У этой обелённой в рассветных лучах девушка был ещё один секрет. С которым все желания переставали быть... интересными. А вот её слово "истязатель" весьма заинтересовало.. да и Зигфрид очевидно рад такому благополучному возвращению своей греховной любви. А Шери составит вам компанию. - с улыбкой сфинкса он взглянул на демоницу. - Искусство никого не оставит равнодушным. Имя выдернуло демоницу из сладких, как сахарная пена, размышлений и она вздрогнула. – Я? – на юном лице той, кому наконец за умопомрачительными открытиями досталась толика внимания, отразилось чистое изумление. И хоть происшествия могли напрямую зацепить её род, может быть, она пропустила момент, когда позволила самоуверенному инквизитору управлять собой? Не попросить, не обольстить, а просто распорядиться как своей собственностью. – Какая у тебя интересная идея.. Но по тому, что не сдвинулась с места и даже повисший через край облюбованного стола обнажённый хвост не шевельнулся, "интересной" идея о руководстве демоном ей не показалась. А посему грозила вполне быть проигнорированной.

Если ты голодна, приятного аппетита R Солнце успело пройти две трети своего извечного пути по небосводу, щедро орошая своим светом обширные зеленые террасы, уходящие рядами вверх, на одних паслись овцы и коровы, на других колосились злаки, подрастая необычно быстро, а третьи предоставляли достаточное количество водной глади для веселой игры неутомимых солнечных бликов, изредка позволяя одному из тепло-желтых смельчаков пробежаться по закованной в чешую спине зеркальных карпов. В Убежище всегда царила умиротворенная обстановка и казалось, что где-то над головой крылатые херувимы поют едва слышную песню, славословя Господа и помогая лицам людей светлеть от отблеска Его благодати. Таковым был эффект Светоча, души Архангела, дающей защиту от Тьмы. Но не только благодаря ему люди были спокойны. Та, кого они называли Старшей, приложила немало усилий, чтобы сплотить когда-то разрозненные группы людей под одним управлением, дала им смысл и радость второй жизни, вселила в них уверенность в ней, себе и завтрашнем дне. Гонец, * Hide один из юношей лет восемнадцати, светловолосый и вихрастый, шел по улице города, ища нужный дом и самую малость смущаясь. Полукровки давно не были необычным зрелищем на улицах Убежища, но, все равно, ему нужно было разыскать дочь суккубы. А вдруг она его соблазнит? Думать так было одновременно и просто страшно, и страшно приятно. Сверившись с клочком бумаги, парень нашел взглядом номер дома и сглотнул, похоже, ему было нужно сюда. Мысль, что можно сказать, что он приходил, но никто не ответил на стук в дверь, он подавил, как малодушную и решительно шагнул на крыльцо, трижды ударив входным кольцом о дверь. – Хммм? Оперенный флюгер, выбравшийся на крышу дома, с удивлением высунулся на стук. Облюбованное место созерцания Небесного города, о чём свидетельствовали подушки, крошки и мелкий пух, было важной стратегической точкой для наблюдения, здесь вот прохлопала за поворотом. Практически гнездо, свитое для чревоугодия, похоти, лени и других, не менее приятных грехов. Нужно будет поставить зеркала на угол, пришло в голову Шеор. А потом отмела эту мысль, не желая привлекать лишнее внимание к убежищу. – Хммм... Его совершенно точно можно было бы соблазнять. И не вдруг, а очень даже целенаправленно. Притаилась, позволив солнцу щекотать своим теплом, взглядом отмечая и высокий рост, который у оперенного птенца будет ещё внушительнее, и сомнения, написанные румянцем на щеках, практически чувствуя его дрожь по спине. Кто же отпустил такого милого мальчика одного гулять по опасным улицам?.. Ой, у неё совсем-совсем нет предположений... Багровая в закатном солнце тень мягко опустилась за спину новоприбывшему. Её дыхание было близко, её взгляд скользил по шее, но в ореоле света можно было принять за ангела, падшего по чьей-то жестокой шутке, окрасившего светлые крылья глубокой тайной. Но несмотря на воздушность и хрупкость, рост Шери позволял ей смотреть на человеческих мужчин не снизу вверх, как полагается сладкой куколке, а наравне, если не самую малость дразня превосходством, а потенциально и доминированием. – Тук-тук, – послышалось вкрадчивое, словно движение коготков по обнаженной коже, за спиной гонца. Судя по тому, как резко и высоко подпрыгнул юноша, аллегорическое прибытие падшего ангела на грешную землю прошло для него совершенно незамеченным. - Ай! - развернувшись к нарушительнице спокойствия, испуганный и возмущенный юноша поперхнулся и тем, и другим, очарованный этой крылатой красотой на месте. - Ух ты, - протянул он, заглядевшись на полукровку, но поспешно опомнился, потянувшись рукой к сумке на боку. - Госпожа Шеор? Вам письмо от Старшей. Незамутнённая реакция была самым лучшим комплиментом, от чего Шери расцвела подобно самому нежному цветку. И в её неге под сладкими лучами внимания не было и капли лжи. Не пресытилась, как не пресыщаются воздухом, который даёт жизнь и держит крылья. – Спасибо, – принимая конверт, укрылась им почти как веером, что только глаза веселые выглядывали над бумагой. А может быть, желая потянуть запах, отмеченный меж волокон. – А как тебя зовут? Хвост демоницы округлился до перевернутого знака вопроса, выражая заинтересованность в ответе, а не просто утомительный жест приличия. – Мои глаза говорят мне, что мы раньше не виделись. "Ну и что, что крылья, они красивые и вовсе не уродливые. Интересно, она разрешит их потрогать, если я попрошу?", - на этой крамольной мысли юноша залился краской стыда и едва не пропустил заданный ему вопрос. - А, кхм, меня Стивен звать, госпожа. Старшая взяла меня в курьеры. Сказала, что у меня хорошая память, - похвастался парень, распуская перед крылатой искусительницей метафорические павлиньи перья. – Пересказал ей Джона Донна из семинарских знаний? – улыбнулась, сломав печать на конверте. Задумалась, прижала к груди заветную бумагу и процитировала строфы новообретенных. – Все новые философы в сомненье. Эфир отвергли - нет воспламененья, исчезло Солнце, и Земля пропала, а как найти их - знания не стало. Все признают, что мир наш на исходе, коль ищут меж планет, в небесном своде познаний новых... Вздохнула и раскрыла изгиб, а с ним – и его смыслы. - Эмм, нет, повторил на память все цифры, которые она называла во время беседы, - ответил все еще смущенный и заслушавшийся Стивен. - Но Донна я тоже знаю! Глядя на крылья и окончательно порозовев, он все-таки набрался смелости попросить. - А можно...можно мне их погладить? Перья, в смысле, - уточнил юноша. Письмо, в свою очередь, состояло всего из одной строчки. "Приходи ко мне сегодня. Есть разговор. И, если ты голодна, приятного аппетита. Кларисса." Это "есть разговор" можно было считать чем-то вроде кодовой фразы, обычно за ней следовало задание, в результате выполнения которого Алука могла оказаться как долгом рейде по сумеречной зоне, почти к самым границам Тьмы, так и в очередной раз вернуться в, так сказать, родные пенаты, неся в своей очаровательной головке слова, которые нельзя было доверить никакой бумаге. – Я надеюсь, мне ты тоже что-нибудь перескажешь... Стивен. Бумага вспыхнула в ладони тёмным багровым пламенем, впрыснутая сила крови создала полноценный шар, способный отпугнуть любого, кто посчитает нужным выведать маленькие дамские секреты. Но, укрощенный, он филигранно слизнул из пространства города текст, выведенный рукой Старшей, а после закрутился, словно переплетения двух крылатых фигур, и угас. С суккуба станется и пламя подбирать под цвет оперения и фазу луны. Она смотрела на него, на юношу, словно желая подвергнуть его желание новому испытанию и насладиться тем, как подтачивает, а может и укрепляет волю вылитый в адском горниле, но такой хрупкий соблазн. – Просто здесь? – теперь на шаг ближе. Иные демоницы несут с собой амбру и мускус, а не душистое розовое масло из эдемского сада, не свежесть первого жасмина после зимы. И создал Господь Женщину, чтобы была она вечной мукой для мужчины. И сделал Дьявол эту муку нестерпимой, а от того, ещё более манящей. Длинное перо, прикрепленное к остову, играло благородным малахитом, манящим гранатом на бликах солнца. – Коснись. Как первый в жизни поцелуй. Ещё несмелый. Ещё... ещё запретный. Призванный на изящную ладонь клубок огня определенно встревожил Стивена и заставил вспомнить все те рассказы об ужасных демонах и, особенно, дьяволицах, которых человеческой плотью не корми, дай только поистязать мужчину...по всякому, что передавались шепотом из одних наивных ушей в другие во время вечерних посиделок на крыше или в одном из садов, на яблоневом или персиковом дереве, пока смотритель не сгонит. Но искушение было уже слишком близко, смотрело своими такими очаровательными глазами, цвет которых Стивену все никак было не рассмотреть, ему вдруг стало так жарко, что пришлось ослабить воротничок рубашки, а затем он, словно зачарованный, протянул руку и коснулся пера, ласково, одними кончиками пальцев. - Какое мягкое! - восхищенно проговорил он. Прикосновение стало увереннее, более прочувствованным, но осталось все таким же деликатным, пока юноша постигал новое для себя знание. Как перина или облако, хотел было сказать Стивен, но сходу отмел эти сравнения, как недостаточные. Что-то горячее поднималось изнутри, буквально заставив его признаться. - Как первый поцелуй, - почти прошептал он и снова густо покраснел. – Как это было, Стивен? – шептала ли возлюбленная его имя так, как сейчас смешанный с её обликом, запахом и воспоминанием, шептала Шери. Она подарит ему это заново обретенное ощущение познания чего-то запретного, почти постыдного, но по своей сути самого естественного и человеческого, своей собственной натуры. И не спешит сорвать набухающую каплю крови, вино вызреет, и в будущем к госпоже сам будет искать возможность и подход. Стивен почти против воли нахмурился, каждый новый вопрос этой завораживающе обольстительной искусительницы ставил его в тупик. О нет, не самой формой вопроса, вовсе нет. Просто сама Шери была настолько необычной и нездешней в своей красоте и облике, что обычные слова не могли, не имели права коснуться ее слуха. И приходилось искать такие образы, что будут достойны быть озвучены рядом с ней. Его собственные страх и предвкушение, словно в зеркале отраженные в девичьих глазах. Мгновение промедления, когда оба уже за краем черты, определяющей приличия, но не нарушили их. И чудесная, податливая мягкость девичьих губ, соприкоснувшихся с твоими, пусть и неумело еще, но порождая такую оглушающую волну новизны чувств и ощущений, которые не всякий поэт способен описать достойно и правильно. - Как ты сама, - нашел вдруг Стивен соответствие. - Ничего более невинного и чудесного одновременно мне не приходилось испытывать. – Я ответила на все твои вопросы? Шери заправила прядку волос за ушко, бросив на юношу проницательный, даже мудрый взгляд в обрамлении густых светлых ресниц, подобно летнему пуху, поднятому ветром. Сладость молодой зелени, без глубоких оттенков горечи, без кислоты, послужили отличным аперитивом. Как она всегда оптимистично надеялась, к другому, основному блюду. Нет-нет, не смеялась над порывом и интересом, наоборот, семя должно взрасти и окрепнуть, по её разумению, только во благо. По её разумению, другого и быть не могло. Собственно говоря, вопросы задавала сама Шери, а Стивен на них отвечал, но диссонанса у него не возникло. И, ему хотелось задать еще тысячу и один новый вопрос и не только вопросы были у него на уме, подогретые таким чудесным тактильным опытом, но он смирил себя. - Да, пока что. Прости, мне надо идти. Тебе, наверное, тоже, - улыбнулся юноша, не отказав себе в удовольствии еще раз задержаться взглядом на лице Шери, таком невинно-прекрасном и, кажется, просто созданным для поцелуев и воспевания в стихах, живописи и скульптуре. Живое произведение искусства неведомого создателя, которое можно и должно сохранить в статичном образе, делая мир чуточку красивее. Хвост укоризненно ткнулся в голень юноши, а сама демоница состроила вид брошенной добродетели. – Вот так всегда, дела, дела... Какие-то дела посмели быть важнее её, посмели просочиться в кружево очаровательного мига и испортить весь рисунок! Немного игры, немного веры в эту игру, ведь начинает мужчина, а заканчивает женщина, когда позволяет ему уйти. Но сейчас нет искренней, искрящей обиды и кубок переполнен дыханием первой весны молодого тела. Только Стивену знать об этом не обязательно. Шери отвернулась, явив острые кончики загнутого рога, а в сплетении светлых волос затерялась алая, шипастая роза. – Coeli lumen, – да опустится свет небесный на его вихрастую макушку и ноги будут быстрыми. Беги, гонец, а когда поднимешь голову, чёрная тень скроется за прямыми линиями кварталов. И самому решать, было это наваждением, или же искренним чувством изнутри. - Прости, -повинился Стивен с легкой улыбкой, появившейся на его лице, едва он понял, что слова, обращенные к нему, не были упреком. И сохранивший ее, глядя вслед крылатому чуду. Ах, наивная молодость, смотрящая, но еще не умеющая видеть, но потому по искреннему несдержанная в своих порывах, кои человек опытный удержит твердой рукой, словно тройку горячих коней, а не пустит вскачь без разбору дороги. *** Коридор к рабочему кабинету Старшей (как уважительно называли Клариссу в Убежище, не зная, впрочем, истинного смысла этого титула), был оформлен также монументально, как и вся архитектура этого Небесного Города, мрамор, серебро и золото, колоннады и скульптуры. Роскошна была и красная ковровая дорожка, мягко гасившая шаги по себе, роскошен был и письменный стол личного секретаря Клариссы, одного из двух, мореный дуб очень подходил суровому обветренному лицу воина-морехода, повидавшего в своей жизни немало всего, хорошего и не очень, чью кожу пробовал на прочность и пронизывающий ветер, напитанный холодом льдов Арктики, и жар абиссинской пустыни. Салах ибн Махмуд ибн Джафар ибн..."сын" повторялось много раз, он никогда не говорил, сколько именно, как бы Шеор не просила. Не только женщины считали, что часть их загадок не стоит открывать до конца. - Алука, - получилось почти как "А, Лука", - проходи. Старшая тебя уже ждет и попросила, чтобы вас не беспокоили столько, сколько потребуется. "Просила же, не марать меня евангелием", недовольно поморщилась молодая девушка, кивая на сплетение звуков, ведущих с рождения, словно на линиях лица была отмечена мелодия постоянного, чуть надменного превосходства возраста и опыта. И хоть была вхожа в само сердце человеческой культуры, тёмное наследие клубилось за масками добродетелей, и противилось всяческому обелению. Из принципа. – Мальчик быстро управился, – мимоходом дала характеристику секретарю, не уточняя, о чём именно шла речь. Поддаться воспоминанию о молодых годах или же вспомнить, что "быстро" это не комплимент в делах её доминиона, а блондинчику бесстыже дают протекцию и шанс.. Салах справится. С его терпением и море песка переберёт по крупинкам. И сварит в его водовороте густой маслянистый кофе. Как она любит. Салах понимающе кивнул и усмехнулся, галантно открыв перед Шеор одну из створок двери. Ему было не впервой расплетать по ниточкам словесные кружева, плести которые девушка умела отменно. *** Сам кабинет, скрывавшийся за гранитными створками, украшенными барельефами крылатых ангельских фигур, весьма четко разделенных на мужские и женские, на контрасте с коридором, выглядел простым и скромным. Просторный, он был наполнен малым количеством мебели: рабочий стол, кресла и диваны для посетителей, несколько книжных шкафов и аквариум у стены, где плавали разноцветные причудливые рыбки. Двойные двери в дальней стене вели в жилую часть апартаментов Старшей, а за ее спиной широкая арка открывала вид на балкон, с которого террасы и большая часть Убежища были видны, как на ладони. - Здравствуй, моя дорогая, - приветливо улыбнулась женщина средних лет, не растерявшая своей красоты, по прежнему обольстительная и изящная. * Hide - Я рада, что ты так быстро откликнулась на мой зов. – Я успела заскучать без твоего внимания, драгоценная, – промурлыкала первую песнь, неспешно скользя по мраморным плитам, и с ней колыхалось само небо. И чем ближе, тем явственнее спадала полуда с глаз, когда первая возлюбленная оборотилась под стать обольстительной и изящной, тысячелетним накопленным опытом, жаждой пустыни и чёткими, высеченными цветами, подобно тем, что играют на гранях особенных минералов. – Неужели понадобились именно мои услуги? Или ты скажешь, что в час радости, а не нужды зовёшь разделить своё внимание и вечность? – приподняв бровь, Шери пустила в свои вопросы нотку перца, который не позволяет стать слишком пресным и человеческим их общению. Кларисса грациозно встала из-за стола, пошла вдоль него, ведя по полированной каменной поверхности кончиками пальцев. Украшенную полосками блузку дополняли удобные однотонные темные брюки и черные же туфли на низком каблуке. Как и всегда, щепотка специй упала в темные глаза и канула в них, беззвучно и бесследно, так, что и не поймешь, вспыхнуло в их глубине пламя или все осталось, как было. Старшая любила до последнего дразнить давнюю подругу (или, быть может, компаньонку) показным бесстрастием, копя и копя эмоции для яркого, насыщенного водопада, внезапного, словно девятибальный шторм посреди штиля, вознаграждающего сполна за все потраченные усилия. И она умела гореть ярко, ярче, чем кто-либо иной. - Кто сказал, что одно не может идти об руку с другим? - приподняла она вопросительно бровь, становясь перед Шери и оглядывая ее с макушки головы и до кончика всегда любопытного хвоста. - Есть место для радости, есть место и для нужды. Мне действительно нужно, чтобы ты разведала кое-что для меня в сумеречной зоне, но Город не перевернется вверх тормашками из-за пары часов задержки. Заманчиво, Шери всегда поддаётся на провокации, невольно или намеренно качнувшись, и не потому что крылья смещают центр равновесия. А потому, что само равновесие было подобно полному кубку, из которого нектар насыщается воздухом, переливаясь густыми каплями во время поднесения с дрожью к рукам. Заманчиво, но не променяет комфорт и негу вечера на одно только обещание. – "Кое-что"? – щурится демон, как всегда, желая получить больше. Игра продолжилась, как охота в бурных водах, когда вода и огонь не погасили, но только растревожили эфир в своём противостоянии. Город не рухнет даже если воды рек наполнятся кровью. Кларисса также непринужденно отшагнула назад, присев прямо на край стола и продолжая таить в уголках рта и глаз лукавую улыбку. - Кое-что, - повторила она невозмутимо. - Внешние посты засекли в сумеречной зоне, хм, феномен. Парковый район. С вершины одной из башен монорельса ударил в небо столб жемчужно-золотого сияния. Сопровождалось это все трубным гласом и колокольным звоном. Длилось недолго, буквально секунд десять-пятнадцать. Олаф и Герда не вернулись и не доложили. Возможно, выжидают что-то, возможно, не в состоянии вернуться. В любом случае, надо выяснить, что это было и найти их. По возможности. И проверь по пути Дом, может, они там или разведчики уже оставили первичный отчет. Продолжается танец. И пара следует на расстояние, равное слабости силы их воли. Кларисса знала, что она особенная для той, кто вторгается в личное, проникает под покровы так же легко, как исчезает из остывающей постели, пресытившись и заскучав. Знала, и пробуждала желание, утолить которое слабокровные осколки земного мира при всём своём старании не могли. Знала, как падка сама дочь Лилит, каким напряжением сейчас натянуты нейроны чувственного естества... Попалась. Кто? Она. Та, что ловила и та, что охотно позволяла взять себя в плен. Она. Вздох который знойный и тяжелый. Казалось, не вслушивается в смысл и ловит только то, что имеет смысл сейчас. Огранённая туфелькой ножка, просвет между шоколадной тканью и нежной кожей, чтобы кончики пальцев смогли дотянуться до укромного места за коленом, драгоценность в обманчивой обыденности... Демоны очень цепкие, когда что-то попадает им в когти. И очень целеустремленные, в пытках, в постели, страстные натуры. – Мгм... – жемчужно-золотое сияние кожи там, под шоколадной тканью, смятой вторжением ладони, Шеор ближе и настойчивее льнёт, прижимает к столу, на котором прошло так много удачных переговоров и пришло время для новых. – Если бы Господь вернулся к своему Трону, – похоже, отделять тело от дела демоница всё же была способна, – Ему пришлось бы за тебя краснеть... Вертикальным линиям рубашки – линии ещё пальцев, пробравшихся в лазейку, скользнув к солнечному центру чтобы написать на нём свою отравленную грехом картину. Кто из них охотник, а кто добыча? На таком расстоянии четкие и конкретные смыслы размываются, почти смешиваются один с другим, как сейчас вот-вот смешается дыхание двух. Дочь искушения не смогла не воспользоваться коварно предоставленным ей позиционным преимуществом, что, казалось, вкупе с руками, губами, крыльями и, разумеется, хвостом, дает ей окончательный и бесповоротный перевес перед той, что одну руку вынуждена задействовать, чтобы не опрокинуться на предусмотрительно чистую поверхность стола, а что она может сделать второй? При наличии Дара - очень и очень многое, изящный жест, пока воля все также стиснута в стальных тисках, хоть и раскаленных уже добела откровенными касаниями, достаточный, чтобы сдвинуть засов на двери, гарантируя их уединение. Можно подумать, что крылатая охотница поймана в ловушку, но кому нужны двери при наличии крыльев и балкона? Еще один жест, пока грудь волнует потяжелевшее дыхание, помогая узкой ладошке на солнечном сплетении представлять себя корабликом на волнах в нарождающийся шторм и ремешки кожаного одеяния Шери поползли, словно змеи, покидая свои места. - Если и нет Господа на его Троне, никто не скажет, не смотрит ли он здесь и сейчас за нами, - усмехнулась Кларисса. - Так что, кто знает, ах, кто знает... Как бы удивились церковники, познав свой догмат заново из уст возможного Наблюдателя... – Тогда вкусы у меня – в Отца... – чудовищное, многоликое богохульство писали на коже созданной преломлять лучи и линии судеб чужих миров. Нахлынула и накрыла чёрная скверна, только привнеся не боль преображения, а истому, что плавит кости, многократно отражаясь и усиливая в крови, усеянной частичками расколотого солнца. На шее Клариссы первый след её соучастия, первое доказательство, что возведёт на костёр Инквизиции. И пока не рассеется эхо, не развеется духота и тонкий аромат весны, он будет саднить отметиной жаркого поцелуя. В издревле известном ритуале, они рассыплются жемчугом по коже, без преград и предрассудков. К алым демонам возвращаются не по принуждению, но их желание, умение наполнить кубок прежде чем опустошить, манили отдаться снова и снова. Побуждая мягко опуститься и позволить волне размыть извечный контроль, зажимающей в тисках извечной войны, демоница смеялась глазами. – Опалит тебя гнев Его за блуд, – за побуждением следует проявление воли, оставляя на откуп только подчинение, – за связь с нечестивой... как там в Книге Молота? Она любила слушать глупые отрывки из сакральных текстов, написанных монахами в монастырях без женщин. Не удивительно, что приманивали они её кровь, сладкие, глупые монахи... Такая милая невинность. Такая очаровательная откровенность. И тонкий флер свободы от любых предрассудков, словно аромат дорогих духов, едва ощутимый и не густеющий до пошлой развратности. Одежда, что подчеркивала и дразнила воображение тонкими иголочками намеков, отброшена прочь, не спеша, в доставляющей удовольствием обоим игривой борьбе, где нет победителей и нет проигравших. Кларисса, вроде бы спасаясь от вездесущих поцелуев, отодвинулась еще, забираясь на стол с ногами, предлагая себя торжествующей охотнице и...нет, это было лишь притворство и танец продолжается, охотница поймана в сладкий плен и их мирок на двоих, чей уют хранят ласковые прикосновения черных, как ночь, перьев, совершил свой оборот вокруг жаркой оси, а новая власть уже утверждается на нежной, персикового цвета коже. - Надо отметить, что авторы этого монументального труда обладали воображением, достойным иных суккуб, - ироничный смешок сопровождает эти слова, обжигая щеку Шери жарким дыханием, еще сильнее разжигая алые угольки желания в полноценный костер. Особенно ироничным было то, что монахи, ответственные за сей "труд", известный как "Молот Ведьм", в конечном итоге закончили свои дни на костре Инквизиции. Клариссу всегда забавляли такие истории, являвшиеся ярким примером, до чего может довести человека твердолобый фанатизм вкупе с недостатком ума и образования. - А что до гнева Его, быть может, ты мне и послана в качестве наказания или испытания, моя Шери? Или я - тебе? - лукавая улыбка и новый поцелуй, коварно похищающий возможный ответ на некоторое время. В наказаниях... её Шери в них смыслила, но не сейчас, позволив тёплому камню впитать пьянящие капли вина. Поговорим о лозе, опутавшей древо, о том, как поспевают под теплом светила и вниманием учёного тяжелые гроздья плодов, как рука творения Господа выжмет терпкий, густой сок. Небесные создания презрели догмы, смешали неуместное, незабвенное, неистовое, так и ангел и демон в единой природе, упругие перья и длинный хвост, лик святой и рога грешницы. Поговорим о тебе, драгоценная, женственная до последнего ноготка, но лишенная длинных кос, и твёрдой рукой ведущая свой ковчег меж рек теней. И где ты сейчас? – Очевидно, что Я – твоё наказание, – Алука отстраняется в момент, когда из алого минерала исчезнут вкрапления других чувств и мыслей, когда взойдёт дьявольский порок новой луной, оставив задыхаться без воздуха, замерзать без огня. И вместо силы – слабость, нежность, чувственность, касание в благоговении верующего у алтаря, если, конечно, заподозрить в ней душу и веру... - Вполне заслуженное, - довольно мурлыкнула Кларисса, любуясь греховным образом, распростертым перед и под ней. Давняя игра, когда не знаешь, позволяют тебе считать себя искушением для искушающей или же это так и есть на самом деле. Каждый сам выбирает, во что ему верить, несущая в своей крови твердость не была тут исключением ни разу. И снова склонилась к той, кого позволяла себе называть своей, охотно сменяя уверенную властность на податливость подчинения, искушая и находя в этом сладчайшую иронию. Суккуба - и вдруг обольщена. Властительница многих - и вдруг послушная рабыня желаний другой. Роли могли меняться, но не менялось удовольствие, обоюдное, то тягучее, словно мед, то текучее, словно звонкий ручей, ведущий к крещендо грохочущего водопада. Есть особенная страсть поддаться руке, ведущей третий мир к его зениту. Не страну, не клан, но целую вселенную, но сейчас, отвлекаясь от мироточения и святости, образа и маски, и наказание в этом обнажении хлыстом проходит по живой коже. Оставляют ли щербинки на идеальных гранях воспоминания о такой искренности, точка на пересечении мириадов путей великой карты тропы песн — одной из тех, которой пробуждала своих дочерей, резонируя для них и защищая от вибраций извне, — единственное, о чём не спросит. Всё ограничено записками фривольного содержания, холодным отсутствием, окрасив ночи других душ оттенками восходящей звезды. Алука не душа в новом молодом теле. Первородная этого мира. Жёлудь с Великого Дуба. Яблоко раздора и яблоко разврата. Секретарям должно быть неспокойно за тяжелыми стенами с росписью золота на них. Сам намёк о времяпровождении... а может быть, столь пылко и громко обсуждают политику двух непересекаемых, но пересеченных миров в кабинете Старшей? Обсуждают. Даже ведут политику по свержению демонического доминиона. – Я не обещаю вернуться. - Именно поэтому, как мне думается, ты всегда возвращаешься, - Кларисса не спешит менять фривольную позу, с которой она возлежит на неожиданно теплой черно-белой поверхности стола. Ей не смущаться взгляда той, что видела ее разной, но неизменно истинной и сама привольно следит, как скрывается нежность кожи живой под защиту кожи умертвленной. Последний от нее подарок в добрый путь - позволить сполна насладиться завершенной картиной греха, которым они так щедро друг друга одарили. Волновался ли Салах за дверями? Быть может, но терпением он одарен был столь же щедро, как Шери красотой, уединение двух не дерзало нарушить ничего извне. - Я буду ждать. Как обычно. Найдет ли грань свой излом, если однажды Шери не вернется. Они обе знают, что нет. Останется ли зарубка? Они обе знают, что да. Такова жизнь, даже если дана она была второй раз. Девушка пьяна, пьяна видением, одурманена познанием, пресыщена и пошатнулась бы, лишенная опоры камня и оправы рук. "Всегда". Цепь, звено которой охватило тонкую лодыжку, позволяя летать по разрешенной окружности. Нет. Не всегда из будущего, но да, постоянство в прошлом. Рухнет не одна империя, разойдутся пути и мнения. Не "всегда" будет девочка возвращаться к центру этой вселенной. Кларисса может иметь на этот счёт своё мнение, как и читать в подчинении выгоду, в первую очередь, для себя. Каждая находила её для себя. Ей пока уходить. И в крыльях новая сила, и замкнулся извечный цикл от истока к разорителю. Тоже ирония? Дочь или сын рода Лилит всегда будет хищником, жадным и очень живым. – Ab igne ignem, – от огня огонь. Прощай. Всякое может быть, живущей дважды этого ли не знать. Возможно, наступит тот день и час, когда дочь искушения пресытится или найдет себе новую диковинку взамен. Или, быть может, испугается становящихся слишком прочными ниточек и оборвет их разом, пока они не стали канатами и золотыми цепями. Что ж, это тоже возможно. Будет ли это концом света, наступившим раньше назначенного срока. Нет. Салах терпелив. И дальновиден. И знает, что она знает, что он знает. - Ех oriete lux - с востока свет. Доброго пути, лучезарная. Hide Dmitry Shepard & Rei

Алука самоуверенно считала, что существует, нет, живёт на распутье, пересечении, торговым шёлковым путям великого базара вселенной, где на одном лотке продаются восточные пряности, на другом амулеты, а на третьем зычным голосом предлагают отведать британского чая. И что Небесный – есть суть этих пересечений. Что удивить охотника за редкими товарами в нём удивить уже невозможно. И только считав по шрамам Салаха древнее спокойствие, она подумала, что это ей напоминает.. кофе. Который он готовит как никто другой. Кофе, для неё со сливками, молоком, пряностями, сладкими сиропами, воздушной пенкой... Сначала терпко, потом сладко и легко, а на проверку – горчит, бодрит. И на первый вкус показавшись разведенной землей, после понимаешь, что хочешь ещё... Хочешь, несмотря на лучшие мгновения сладости и лёгкости, словно облаками, укрывшими от взгляда Господа тени его детей. Можно съесть только пенку, и, очарованным молоком надежды, уйти. Или допить до дна, и прочувствовать тепло, распалённое внутри солнце на промозглом дублинском воздушном вокзале, когда бариста продрогшему и уставшему путнику предлагает ещё один слой, слой жизни, огненную воду, настоянную в бочках из-под стаута... Она согласилась увенчать себя ещё одной короной познания, хотя с удовольствием посмотрела на Мортимера, с отнятым языком или даже лежащим в коме. А может быть, пожалела остальных, мстить которым такого удовольствия не приносило. *** Растворившись где-то в мраморе и дереве, Шеор наблюдала за пресечением нитей. Да, подружка Клариссы не отличалась стойкими моральными императивами чтобы страдать за чей-то далёкий мир или признать в Старшей врага сущего. И, кажется, она раньше забыла расказать, что поведёт их к Женщине совсем из чужого мира? Такая забывчивая... Это даже придавало пикантности всем их отношениям.